Артуро Перес-Реверте - Фламандская доска
Хулия положила вилку и нож на край тарелки, рядом с нетронутой лазаньей. Она почти бросила их, и стук приборов заставил Сесара кинуть на нее укоризненный взгляд поверх своего бокала.
– Послушай, – резко проговорила она, – машина стояла там еще до того, как на светофоре зажегся красный, и улица была свободна… Точно напротив галереи, понимаешь?
– На свете сотни таких машин, дорогая. – Сесар осторожно поставил бокал на стол, промокнул губы и кротко улыбнулся. – А может, – добавил он, понижая голос до многозначительного шепота, каким, наверное, произносили свои пророчества сивиллы, – это один из обожателей твоей добродетельной подруги Менчу… Очередной мускулистый альфонс, собирающийся свергнуть с трона Макса. Или что-нибудь в том же духе.
Хулию охватило глухое раздражение. Ее выводило из себя, что в критические моменты Сесар имел обыкновение укрываться за броней ядовитой агрессивности, жаля сам, но оставаясь неуязвимым. Однако она не хотела давать волю своей злости, ввязываясь с ним в спор. Тем более в присутствии Муньоса.
– А может, – возразила она, вооружившись надлежащим терпением и мысленно сосчитав до пяти, – этот «кто-то» увидел, что я выхожу из галереи, и решил смыться. Так, на всякий случай.
– Ну уж это, по-моему, совсем невероятно, дорогая моя. Честное слово.
– Если бы тебе в свое время сказали, что в один прекрасный день Альваро будет валяться с разбитой головой, как кролик, ты бы тоже сказал, что это невероятно. Но видишь…
Антиквар поджал губы, как будто задетый столь неуместным напоминанием, и жестом указал на тарелку Хулии:
– Твоя лазанья, наверное, совсем остыла.
– К черту лазанью. Я хочу знать, что ты об этом думаешь.
Сесар взглянул на Муньоса, но тот безучастно продолжал катать свой хлебный шарик. Тогда антиквар положил руки на край стола – симметрично по бокам тарелки – и устремил глаза на вазочку с двумя гвоздиками, белой и красной, украшавшую центр стола.
– Возможно, да, возможно, ты права. – Его брови изогнулись, как будто в душе у него боролись требуемая Хулией откровенность и те теплые чувства, которые он испытывал к ней. – Это ты хотела услышать? Ну вот, пожалуйста. Я это сказал. – Его голубые глаза взглянули на нее со спокойной нежностью, без тени сардонической усмешки, искрившейся в них все это время. – Должен сознаться, что эта история с синим «фордом» тревожит меня.
Хулия яростно воззрилась на него.
– В таком случае, можно узнать, какого черта ты тут целых полчаса изображал из себя идиота? – Она стукнула костяшками пальцев по столу. – Ладно, не говори, сама знаю. Папочка не хочет, чтобы его девочка беспокоилась, да? Конечно, мне будет спокойнее, если я спрячу голову в песок, как страус… Или как Менчу.
– Набрасываться на человека только потому, что он показался тебе подозрительным – так вопросы не решают, принцесса… А кроме того, если твои подозрения оправданны, это может оказаться даже опасным. Я имею в виду – опасным для тебя.
– При мне же был твой пистолет.
– Надеюсь, мне никогда не придется сожалеть о том, что я дал тебе этот «дерринджер». Это не игра. В реальной жизни у негодяев тоже бывают при себе пистолеты… И некоторые из этих негодяев играют в шахматы.
И, как всегда, слово «шахматы», подобно кнопке включения, вывело Муньоса из его апатии.
– В конце концов, – пробормотал он, ни к кому конкретно не обращаясь, – шахматы – это комбинация враждебных импульсов…
Оба взглянули на него с удивлением: сказанное им не имело никакого отношения к теме их разговора. А Муньос смотрел в пространство, как будто еще не совсем вернулся из долгих странствий по неведомым далям.
– Мой многоуважаемый друг, – проговорил Сесар, немного задетый этим неожиданным вмешательством, – я ничуть не сомневаюсь в абсолютной и сокрушительной правоте ваших слов, однако мы были бы счастливы, если бы вы высказались менее лаконично.
Муньос повертел в пальцах хлебный шарик. Сегодня на нем был синий пиджак давно вышедшего из моды фасона и темно-зеленый галстук; кончики воротника рубашки, мятые и не слишком чистые, торчали кверху.
– Я не знаю, что сказать вам. – Он потер подбородок тыльной стороной ладони. – Я все последние дни думаю об этом деле… – Он снова поколебался, будто ища подходящие слова. – О нашем противнике.
– Так же, полагаю, как и Хулия. Или как я. Мы все думаем об этом ничтожестве…
– Но по-разному. Вот вы назвали его ничтожеством, а ведь это уже предполагает субъективную оценку… Что нам нисколько не помогает, а, напротив, может увести наше внимание в сторону от действительно важных моментов. Я стараюсь рассматривать его как бы сквозь призму того единственного, что нам известно о нем: его шахматных ходов. Я имею в виду… – Он провел пальцем по запотевшему стеклу своего нетронутого бокала и на мгновение замолчал, словно это движение отвлекло его от главной мысли его монолога. – Стиль игры отражает личность играющего… Кажется, я как-то уже говорил вам об этом.
Хулия, заинтересованная, наклонилась к нему.
– Вы хотите сказать, что в течение всех этих дней серьезно размышляли об убийце как о личности?.. Что теперь вы его знаете лучше?
Знакомая смутная улыбка бегло скользнула по губам Муньоса. Но его взгляд – Хулия видела – был абсолютно серьезен. Этот человек никогда не иронизировал.
– Существуют различные типы шахматистов. – Он прищурил глаза, точно разглядывая что-то вдали – некий знакомый ему мир, находящийся вне стен этого ресторана. – Кроме стиля игры каждый обладает теми или иными, сугубо личными, чертами, отличающими его от других. Например, Стейниц, играя, имел привычку тихонько напевать что-нибудь из Вагнера; Морфи никогда не смотрел на своего соперника до самого решающего хода… Некоторые бормочут что-то по-латыни или какой-нибудь бессмысленный набор слов… Это просто способ снять напряжение, разрядиться. Они могут проявляться перед тем, как шахматист сделает ход, или после, у каждого по-разному. Но так поступают почти все.
– И вы тоже? – спросила Хулия. Шахматист чуть помялся, прежде чем ответить:
– В общем-то… да.
– И что же вы говорите?
Муньос уперся взглядом в собственные руки, не перестававшие разминать хлебный шарик.
– «Поехали в Шурландию на тачке без колес».
– «Поехали в Шурландию на тачке без колес»?..
– Да.
– А что означает «Поехали в Шурландию на тачке без колес»?
– Да ничего. Просто я бормочу это сквозь зубы или проговариваю мысленно перед решающим ходом – прежде чем прикоснуться к фигуре.
– Но это же совершенная бессмыслица…
– Я знаю. Но эти жесты или присказки, даже бессмысленные, связаны с манерой игры. И они тоже могут послужить источником информации о характере соперника… Когда необходимо проанализировать стиль игры или характер самого игрока, любая мелочь может пригодиться. Например, Петросян был просто помешан на обороне, остро чувствовал опасность; он только и занимался тем, что выстраивал защиту от возможных атак, зачастую еще до того, как его противнику приходила мысль атаковать…
– Параноик, – сказала Хулия.
– Ну вот, видите, это совсем не трудно… В игре могут отражаться эгоизм, агрессивность, мания величия… Взять хотя бы Стейница: в шестьдесят лет он утверждал, что поддерживает прямую связь с Господом Богом и что может выиграть у него, дав фору в одну пешку и играя черными…
– А наш незримый соперник? – спросил Сесар, слушавший со вниманием, так и не донеся до губ взятый со стола бокал.
– Он сильный шахматист, – не колеблясь, ответил Муньос. – А сильные шахматисты часто бывают людьми сложными… В настоящем шахматисте развивается особая интуиция на верные ходы и чувство опасности, не дающее ему совершать ошибки. Это что-то вроде инстинкта, словами не объяснишь… Когда такой игрок смотрит на доску, он видит не нечто статичное, а поле, в котором сталкивается и пересекается множество магнетических сил: в том числе и те, что он несет в себе самом. – Несколько секунд он смотрел на лежащий на скатерти хлебный шарик, затем переложил его на другое место – осторожно, словно крошечную пешку на воображаемой доске. – Он агрессивен и любит рисковать. Не воспользоваться ферзем, чтобы прикрыть своего короля… И это блестящее использование черной пешки и затем черного коня, чтобы держать под угрозой белого короля, отложив на потом, чтобы помучить нас, возможный размен ферзей… Я хочу сказать, что он…
– Или она… – перебила его Хулия. Шахматист с сомнением пожал плечами.
– Не знаю, что и думать. Некоторые женщины хорошо играют в шахматы, но таких очень мало… В данном случае в ходах нашего противника – или противницы – проглядывает известная жестокость, а кроме того, я бы сказал, любопытство несколько садистского характера… Как у кошки, играющей с мышью.
