Дж. Джонс - Реквием в Вене
Ханслик не был и сторонником Малера. На удивление, учитывая позицию Малера в раннем противостоянии Вагнера — Брамса, Ханслик сначала приветствовал прибытие Малера в Вену в 1897 году. Его первые рецензии даже восхваляли приверженность композитора-дирижера букве текста, будь то Вагнер или Моцарт. Но этот энтузиазм вскоре принял уксусный привкус; в более поздних обзорах, обнаруженных Вертеном вчера, критик громил работу Малера в Придворной опере, высказывая тревогу по поводу того, что этот человек разрушал вековые традиции в своих безудержных и дурно рекомендованных претензиях на современность.
Таким образом, имелось достаточно поводов для беседы с Хансликом, не последним из них был тот, что он мог оказаться главным подозреваемым. Вертен размышлял, вспомнит ли этот человек его; в конце концов, злость совершенно овладела стариком на похоронах, ведь в перебранку втянули даже полицейского. Однако даже если Ханслик и узнает его, это, как указал Гросс, может даже быть и к лучшему, поскольку это приведет критика в замешательство и выведет из равновесия. Их благие намерения, подтвержденные князем Монтенуово, ставили их выше упреков людей из высших кругов, к коим принадлежал и Ханслик. Так что для критика создавалась щекотливая ситуация — человек, обвиненный в мелком воровстве, оказывается высоким представителем самого гофмейстера.
— Я подумывала навестить редакцию «Арбайтер цайтунг», — объяснила, в свою очередь, Берта. — Если только смогу побороть тошноту. Я уже несколько месяцев не разговаривала с Виктором Адлером. Он когда-то был близким другом Малера.
Вертен кивнул.
— А ты все еще думаешь, что лучше всего поехать в Альтаусзее? — спросил он.
Берта чуть не взорвалась, но сдержалась, поняв, что он всего-навсего беспокоился о ней, вовсе не желая следить за ее действиями.
— Возможно, это может подождать. В конце концов, в следующем месяце они все возвращаются в Вену. Тогда я смогу поговорить с Натали.
— А как насчет Тора? — спросил Вертен. — Я думаю, что ты совершенно права насчет того, что Малер слишком уж стал нуждаться во мне и зависеть от меня. В конце концов, что может случиться, если полиция денно и нощно охраняет его?
Они решили поскорее отправить Тора. Берта займется этим сегодня же утром. Тор сможет прибыть в Альтаусзее после обеда и успеет вернуться в Вену в четверг. Вертен выкроит время отправиться в контору и залатать кое-какие прорехи в своей адвокатской работе во второй половине дня. Гросс заводил речь о том, чтобы поговорить со служанками, убиравшими жилье у Брукнера и Брамса; Вертен считал, что криминалист сможет справиться с этим собственными силами.
— Итак, — подвел он итог, допивая свой кофе, — решено.
Берте подкатил к горлу тошнотворный комок, она с трудом сглотнула, отложив в сторону румяный гренок, который собиралась надкусить.
— Не совсем, — пробормотала она, поднимаясь и поспешно направляясь в ванную комнату.
Эдуард Ханслик встретился с ними в кафе «Фрауэнхубер» в Химмельпортгассе, в старинной части города. Это было одно из самых новых кафе в городе. Само строение некогда появилось на свет божий в виде бани, но после пятисот лет отмывания обывателей в 1795 году превратилось в ресторан, который держал бывший шеф-повар-кондитер императрицы Марии-Терезии. Уже в этом качестве заведение стало свидетелем того, как Моцарт и Бетховен дирижировали своими творениями в специально оборудованном для этой цели зале в этом же здании. Теперешнее кафе «Фрауэнхубер» открылось в 1891 году, но менее чем за одно десятилетие оно стало непременным атрибутом Вены, всегда полным жизнерадостного света, приветливо льющегося через ряд больших окон, выходящих на узкую мощеную улицу.
Что за райское местечко во Внутреннем городе, подумал Вертен, само воплощение венского уюта. Когда они вошли в кафе, их ноздри защекотал манящий аромат печеных слив — безошибочный признак приготовления штруделя со сливовой начинкой. Мраморные столы, скамьи, обитые красным бархатом, и гнутые стулья Тонета[78] хорошо сочетались с низким сводчатым потолком и паркетным полом. На оштукатуренных стенах были развешаны небольшие писанные маслом картины — пейзажи, портреты, у двери стояла сетчатая полка с зачитанными газетами, а официанты в их черных смокингах и белых галстуках незаметно передвигались с тяжело груженными серебряными подносами, удерживаемыми на высоте плеч на поднятых ладонях. Один из таких официантов как раз подавал кофе Ханслику, усевшемуся в дальнем углу возле недавно установленного телефона.
Вертен быстро узнал этого господина обера. Его звали Отто, бывший официант в кафе «Ландтманн». С тех пор как Вертен видел его в последний раз, прошло уже немало времени.
Официант Отто, обслужив Ханслика, также узнал Вертена и вежливо кивнул ему, когда тот вместе с Гроссом приблизился к столику.
— Добрый день, адвокат, — приветствовал его официант с легкой — можно сказать озорной — ухмылкой на лице.
— А как поживаете вы, господин Отто? Сменили место, как я вижу.
Плечи адвоката не были отягощены солидным зимним пальто, которое официанту полагалось унести; вместо этого Отто подождал, пока Вертен и Гросс снимут свои летние шляпы, и с некоторым почтением одним ловким движением ухватил их правой рукой.
— Благодарю вас, господин адвокат. Благодарю вас.
— Так вы не возвращаетесь в «Ландтманн», а?
Отто отчаянно замотал головой:
— Ни за что на свете. Нет доверия, сударь. Это страшное дело. Настолько ужасное, насколько благородно то, что вы сделали для меня.
Собственно говоря, самую малость, подумал Вертен. Господин Отто, бывший старший официант в кафе «Ландтманн» и нечто вроде местной легенды, потерял свое место, будучи обвиненным в краже. Другой официант, господин Турниг, явился к управляющему, утверждая, что был свидетелем того, как Отто несколько раз брал деньги из кассы при закрытии заведения. Поскольку Турниг был двоюродным братом жены хозяина, то его слово в данном деле имело вес. Отто выгнали, старшим официантом стал господин Турниг.
Вертен знал Отто несколько лет и, когда до него дошли вести о его бедах, то, будучи уверенным в невиновности этого человека, взялся разобраться в этом деле. Это случилось как раз в то время, когда он выздоравливал после ранения в ногу и не хотел оставаться в стороне от расследований. Это была в действительности совсем не сложная история, ибо если официант Отто был не виновен в предъявляемых ему обвинениях, это означало, что они были сфабрикованы господином Турнигом, который и украл деньги, — счета действительно не сходились на несколько тысяч крон. Кроме денег ясен был и мотив: тщеславие. Позор, запятнавший Отто, позволил Турнигу занять его должность в аристократическом кафе «Ландтманн».
Вертен начал с изучения частной жизни господина Турнига и быстро выяснил, что тот живет далеко не по средствам, занимая просторную квартиру в Первом округе и содержа летнее шале[79] в Каринтии.[80]
Припертый к стене этими фактами, господин Турниг быстро раскололся под искусным опросом Вертена. Он предпочел сбежать, нежели дожидаться прихода полиции, и, по слухам, теперь работал официантом во Флоренции, подальше от сферы досягаемости австрийских властей.
Доброе имя господина Отто было восстановлено, и он стал старшим официантом у «Фрауэнхубера» — еще один хороший повод для Вертена изменить свое предпочтение кафе с «Ландтманна» на «Фрауэнхубер».
Официант Отто схватил руку Вертена и крепко пожал ее.
— Если вы не против, сударь, миллион благодарностей. И от моей жены тоже. Обычное, как я полагаю, для вас и вашего друга?
Вертен утвердительно кивнул.
Этот обмен любезностями длился всего несколько мгновений, однако же привлек внимание нескольких посетителей, в том числе Ханслика. Гросс, которому было известно о помощи, оказанной Вертеном официанту, сосредоточил свое внимание на музыкальном критике, да и Вертен теперь тоже пристально рассматривал этого человека.
Во взгляде Ханслика не было и намека на то, что он узнал адвоката.
— Господин Ханслик? — спросил Гросс.
Человек-коротышка привстал, кивнув им:
— К вашим услугам, господа. Доктор Гросс и адвокат Вертен, не так ли?
Произнося их имена, он кивнул каждому, перепутав их, но Вертен быстро исправил путаницу, когда они уселись за столик критика.
Гросс сразу же приступил к делу:
— Я полагаю, что вас интересует цель нашей беседы, господин Ханслик.
Легкая улыбка промелькнула на губах критика; он сделал жест своей маленькой рукой — в знак согласия.
— Я признаю, что испытываю некоторое любопытство. Однако как чиновник правительства его императорского величества я повинуюсь официальным запросам.
