Джон Робертс - Святотатство
— Насколько я понял, Помпей намерен добавить в свои игры этрусский элемент, — бросил я.
Фауст, наблюдавший за тренировкой гладиаторов, пристально взглянул на меня:
— Что ты имеешь в виду?
— Мой друг видел здесь этрусских жрецов.
— О, это всего лишь предсказатели будущего, — поспешно ответил Фауст. — Разумеется, они не будут выходить на арену. Сюда, в школу, они пришли, чтобы указать на гладиаторов, которых ожидает позор, и запретить им участие в играх.
— Однако кому-то из гладиаторов так или иначе придется попозориться, — возразил я. — В играх должны быть победители и побежденные, иначе они лишены смысла.
— Но сражение между сильными соперниками интереснее, чем сражение между сильным и слабым, — заметил Фауст.
Разговор наш был прерван появлением самого Статилия Таураса, который, узнав о прибытии важного гостя, вышел его приветствовать. Я попрощался и, собравшись уходить, подозвал Гермеса.
— Кто это? — спросил мальчишка, указав подбородком на Фауста.
— Фауст Корнелий Сулла, единственный сын бывшего диктатора, — отчеканил я.
— Только-то, — разочарованно протянул Гермес.
Сообщи я, что Фауст — один из воротил криминального мира, это произвело бы на него гораздо более сильное впечатление. Впрочем, прославленных бандитов в Риме было предостаточно. С одним из них я как раз намеревался встретиться.
Мне пришлось приложить немало усилий, чтобы выяснить, где сейчас находится Милон. Наконец я отыскал его на огромном складе у самой реки. Охранник, стоявший у дверей, узнал меня и незамедлительно пропустил внутрь. Я принадлежал к числу пяти-шести избранных, которым в любое время дня и ночи был открыт доступ к персоне Тита Анния Милона.
Когда я вошел, взору моему предстала картина, мало чем отличавшаяся от той, что я видел в школе гладиаторов. Милон обучал своих людей приемам уличного боя. Сбросив вместе с тогой свою важность, он в одной тунике возвышался посреди головорезов, вооруженных кинжалами и дубинками. Гермес затаил дыхание, когда в голову Милона полетела дубинка. Вместо того чтобы увернуться, как это сделал бы любой другой, Милон отразил удар, выставив перед собой ладонь. Думаю, подобным образом он сумел бы отразить и удар меча. Годы, которые Милон провел гребцом на галерах, сделали его ладони твердыми, как бронзовый щит Ахилла, и это обстоятельство несколько раз спасало ему жизнь. Заметив, что кто-то приближается к нему с ножом, Милон сгреб за тунику бандита, стоявшего поблизости, поднял его в воздух и метнул в нападавшего. Мгновение спустя оба беспомощно барахтались на полу. Мой друг никогда не носил оружия, поскольку у него не было в этом необходимости.
— Неплохо, неплохо, — процедил он. — Ну, кто следующий?
— Все это здорово, патрон, — прошамкал какой-то беззубый галл, — да только нам от твоей науки нет никакого проку. Никому из нас ни в жизнь не поймать дубинку руками.
— Тогда я научу вас кой-чему полезному, — ухмыльнулся Милон. — Разбейтесь на две команды и встаньте двумя рядами друг против друга.
Громилы безропотно повиновались.
— Итак, пусть каждый зарубит себе на носу: сражаясь с противником, который стоит напротив, не выпускай из виду того, кто сражается с твоим товарищем справа или слева. От тебя они не ожидают удара, и ты должен этим воспользоваться, выбрав подходящий момент. Порази его, когда все его внимание будет поглощено твоим товарищем. Только помни, действовать надо стремительно. Если ты чуть-чуть замешкаешься, твой собственный противник может разгадать твои планы и нанести упреждающий удар. Скорость и решительность — вот твои союзники. А теперь, ребята, покажите, хорошо ли вы меня поняли.
Обе группы устремились в бой. Гермес наблюдал за ними, открыв рот, и громогласно приветствовал каждый удачный выбор. Бандиты, закаленные в уличных драках, получали явное удовольствие от подобной тренировки. Еще со времен Гракхов стычки уличных банд стали неотъемлемой частью политической жизни Рима. Милон всегда смотрел на вещи трезво и потому заставлял своих людей оттачивать приемы драки с таким же упорством, с каким Цезарь или Цицерон оттачивали свои публичные выступления. Вдоволь насладившись видом дерущихся, он подошел ко мне.
— Парни делают успехи, — бросил Милон.
— Все они свирепы, как львы, — заметил я.
— Для того чтобы одержать победу, одной свирепости мало, — покачал головой Милон. — Людей Клодия тоже не назовешь слюнтяями. Побеждают те, кто умеет действовать сообща. Гладиаторы привыкли сражаться в одиночку, а мои ребята считают, что самое главное — это крепкие кулаки. Но я намерен сделать из них настоящую уличную армию, и я своего добьюсь.
— Тебе следует быть осторожнее, Тит, — предостерег я. — Если твои недоброжелатели об этом узнают, тебя, чего доброго, обвинят в подготовке восстания.
— Ну, если так и произойдет, Цицерон и его помощники добьются моего оправдания, — усмехнулся Милон. — Спору нет, многие сенаторы хотели бы меня уничтожить. Но враги Клодия, а их ничуть не меньше, видят во мне спасителя Рима.
— Цицерон сейчас не обладает большим влиянием, — возразил я. — В отличие от Помпея, который с триумфом войдет в город через пару дней. Именно он будет самым могущественным человеком в Риме — разумеется, лишь до тех пор, пока его противники не заключат новый альянс.
— Спасибо за предупреждение, но ты напрасно беспокоишься, — процедил Милон. — Мне нечего бояться. Я не зря несколько лет из кожи вон лез, чтобы обеспечить себе надежную поддержку на все случаи жизни.
— Тем лучше для тебя, — пожал плечами я. — Я хотел поговорить с тобой совсем о другом. Скажи, Тит, в какую авантюру мог ввязаться Мамерций Капитон? Я…
— Я могу ответить тебе сразу, — не дослушав, перебил Милон. — Он не был замешан ни в одном противозаконном деле. Ответ на вопрос, который ты задал, я стал искать сразу после его убийства. И выяснил, что Капитон не имел никаких связей в криминальном мире Рима и, скажем так, предпочитал держаться подальше от моих коллег. Насколько мне удалось узнать, взятки он, конечно, брал, но в разумных пределах. Кой-какие торговые сделки он тоже проворачивал, но, так как патрициям запрещено заниматься подобного рода делами, пользовался при этом услугами посредников, по большей части собственных вольноотпущенников. Все они в один голос твердят, что среди деловых людей у Капитона врагов не было, тем более желавших его убрать. Скорее всего, его убили по политическим соображениям или по каким-то личным причинам. Тебе, как сенатору, проще выяснить, имелись ли у него политические противники.
— Благодаря тебе я сберег уйму времени, — сказал я.
— Полагаю, ты потратишь это время с пользой для меня, — заявил Милон. — Кстати, ты уже говорил с интересующей меня особой?
— Пока нет. Но прямо отсюда я отправлюсь в дом Лукулла. Если повезет, появлюсь там как раз во время полуденной трапезы.
— Надеюсь, набив желудок, ты не станешь менее красноречив, — проворчал Милон.
— Красноречие никогда мне не изменяет, и ради тебя я пущу в ход лучшие его перлы, — пообещал я. — Странное совпадение, но сегодня утром я встретил в школе гладиаторов брата твоей пассии. Сходство между братом и сестрой просто поражает. Говорят, они оба — точная копия покойного диктатора. Как это ни печально, Фауст — убежденный приверженец Помпея.
— Да, это совершенно некстати. Мне бы не хотелось иметь врага в лице будущего шурина. Но будь брат Фаусты хоть трижды приверженцем Помпея, это не помешает мне жениться на ней.
— Брак — это рискованное предприятие, — наставительно заметил я на прощание.
Мы с Гермесом двинулись к выходу со склада, переступая через корчившихся на полу бандитов, для которых учебный бой оказался не менее жестоким, чем настоящий. Зрелище, которому он стал свидетелем, до крайности взволновало моего слугу.
— Послушай, господин, а ты не хочешь продать меня Милону? — спросил он со своей обычной дерзостью. — Думаю, мне бы понравилось у него служить.
— Если когда-нибудь Милон нанесет мне тяжкую обиду, я отомщу, подарив ему тебя, — пообещал я.
В дом Лукулла я прибыл, когда полуденная трапеза уже близилась к концу и на стол подавали последнюю перемену. Впрочем, перемена эта была так обильна, что всех блюд я не смог бы съесть даже с помощью богов. Вином решил не увлекаться, ибо по завершении трапезы меня ожидали важные дела.
Не будучи приглашенным гостем, я все же решил по окончании завтрака засвидетельствовать свое почтение Лукуллу. Все прочие гости, едва встав из-за стола, потянулись к дверям. Полуденные трапезы только начинали входить в обычай, и римляне еще не привыкли видеть в них повод для общения.
Вскоре мы с Лукуллом сидели в саду, где наше уединение не нарушал никто, кроме рабов, готовивших к весне цветочные клумбы.