Алексей Ракитин - Неоконченный пасьянс
Шумилов опустился на обитый бархатом стул, обменялся с Волковым несколькими общими фразами относительно достоинств местной кухни и сделал заказ. Вместе с отставным полковником выпил аперитив. Разговор с самого начала потёк в высшей степени непринуждённо и доброжелательно. В Волкове чувствовался отставной военный — по прекрасной осанке, чёткой артикуляции, по той особенной манере аккуратно носить пиджак, которую госпожа Раухвельд однажды охарактеризвола словами: "надень хоть халат, хоть вицмундир, а всё будет китель". А ещё в полковнике ощущалась специфическая любезность, столь характерная для дворян из провинции — это качество показалось Шумилову необычным для столичного жителя.
Алексей Иванович быстро навёл разговор на убийство Александры Васильевны Барклай, не забыв упомянуть о том, что ему знаком сын погибшей — Дмитрий Мелешевич. Шумилов опасался, что полковник в силу каких-то причин не захочет поддержать эту тему, но вышло прямо напротив: Волков живо отозвался и как будто бы даже обрадовался возможности поговорить об этом деле:
— Хорошо, что вы затронули данную историю, — вздохнул он. — Я много думаю о случившемся с Александрой Васильевной, мысли эти гнетут меня, но честное слово, мне просто не с кем поговорить обо всём этом. Ну, в самом деле, не приду же я к дочери и не заведу же с нею разговор об убийстве, правда? Вы были знакомы с Александрой Васильевной?
— Нет, не довелось, — признался Шумилов. — Сына её, Дмитрия, знаю уже несколько лет, не то чтобы близко, скорее даже шапочно, но мы всегда раскланивались при встрече в клубе. А вот матушку его даже не видел. Вы слышали, что будто бы Штромма подозревают в причастности к убийству?
— Неужели? Помилуй Бог, быть такого не может! — поразился полковник.
— Да, да, Сергей Викентьевич, сведения верные. Даже обыск у него устроили. Разумеется, ничего не нашли, потому аресту подвергать не стали.
— У меня не укладывается в голове, что Аркадий Штромм мог бы оказаться убийцей. Нет, решительно нет! Это ведь я сам рекомендовал его Александре Васильевне. Дельный малый, дотошный, знающий. — Волков задумался на несколько секунд. — Нет, не могу допустить подобное даже мысленно…
Полковник сначала сдержанно, а потом, всё более увлекаясь, принялся рассказывать о большой, разбросанной по разным городам семье Барклай, об отношениях Александры Васильевны с сыном-шалопаем, о том, как она была увлечена открытиями своего выдающегося брата-географа и собиралась создать в их родовом имении музей. Шумилов кивал, понимающе поддакивал и в общем-то душой не кривил: рассказ отставного полковника был очень содержателен и содержал массу таких деталей, о которых Алексей Иванович не знал.
Подали еду и четверть штофа заказанной водки. Спиртное способствовало развитию беседы и ещё более развязывало язык. Волков обстоятельно пересказал события в квартире Барклай во второй половине дня двадцать четвёртого и двадцать пятого апреля: обнаружение первого, а затем второго трупов, обыски, опросы. Разумеется, Волков не мог охватить всей суммы сведений, собранных следствием, но даже то, что он увидел, показалось Шумилову чрезвычайно важным:
— Вы знаете, когда на моих глазах стали разбирать мебель, а там оказались большие полости, заполненные коробочками и мешочками с драгоценностями, я невольно задумался над тем, хорошо ли я знал Александру Васильевну? Она ведь, как оказалось, была достаточно скрытным человеком. И осторожным. О чём я даже не подозревал. Кстати сказать, мебель эту краснодеревщику она заказала недавно, пожалуй, года не прошло. Мы с ней уже довольно тесно общались, но мне она ни полсловом не обмолвилась о тайниках.
— А кто изготавливал для неё эту мебель? — уточнил Шумилов.
— Мебель делали на заказ в мастерской Петра Трофимова, это скопец, известный мебельный мастер.
— А тайники, думаете, там готовили или кто-то кустарно их делал уже после того, как мебель привезли из мастерской?
— Насколько я могу судить, все эти пустоты в мебели делались тогда, когда изготавливалась сама мебель. Вы знаете, там всё такое аккуратное: пропилы, сверления, шипы. Доступ, опять же, очень удобный, не требующий полной разборки мебели. Такое можно было предусмотреть только на этапе изготовления мебели. Кстати, как я понял по комментариям полицейских, они пришли к тому же выводу.
Разговор плавно перетекал с одной темы на другую, задерживаясь на обсуждаемых предметах ровно настолько, сколько требовалось, чтобы Волков не заподозрил особую заинтересованность Шумилова. Полковник рассказал своему собеседнику о родственниках Александры Васильевны, о сохранённой ею коллекции древнеегипетских амулетов и статуэток, а потом, когда дело дошло до десерта, неожиданно перескочил на другое:
— Хороший здесь ресторанчик, да только креп-сюзет местный повар готовить не умеет. Знаете, как его готовила кухарка Александры Васильевны? Пальчики оближешь! Поэма, доложу я вам! Французы так не сделают.
С расстройства он даже отодвинул от себя тарелку с этими французскими блинчиками.
— А мне креп-сюзет вообще не нравится, — заметил Шумилов. — Свалено всё вместе: и цедра, и сироп апельсиновый, и ежевика, и всё это «отполировано» ромом. Ну куда это годится? Может, я не гурман, но мне кажется, что один вкус забивает другой и получается совершенно неудобоваримо. Примерно то же самое, что занавеску, на окне висящую, взять и пожевать.
— Э-э, Алексей Иванович, вы не кушали тот креп-сюзет, что готовила кухарка Александры Васильевны! Тут главная хитрость в том заключается, чтобы тонюсенько раскатать миндальное тесто. Начнём с того, что у нас, в России вообще мало кто сможет правильно это тесто приготовить! Если бы вы у госпожи Барклай покушали креп-сюзет… эх… — полковник горестно вздохнул, — вы бы переменили своё мнение. Надо сказать, Александра Васильевна вообще была замечательная хозяйка, очень взыскательная в отношении кухни. Пока был жив ее покойный муж, такие обеды у них давались — на диво! Ну, не в смысле обилия приглашенных или нероновской роскоши, а в гастрономическом, так сказать отношении. Потом, конечно, гостей стало меньше, но вкусам своим Александра Васильевна не изменила. Кухарки, у неё служившие, всегда были знатными мастерицами. Особенно последняя была хороша, Евдокия Трембачова. Такие паштеты делала из гусиной печени, эх! такого фуа-гра в трёх специях я даже во французском посольстве на приёмах не пробовал! Хотя в бытность свою действующим офицером Главного штаба мне там одно время доводилось бывать регулярно. Кому сказать, вы только вдумайтесь, простая вологодская баба может быть кулинаром лучшим, чем посольский повар. Однако, так и есть.
— Евдокия Трембачова — эта та вторая женщина, которую убили в квартире Барклай? — уточнил Шумилов.
— Нет, что вы, её никто не убивал. Убили Толпыгину, горничную. А Королёва уволилась задолго до этих событий. Может, месяцев за шесть, может, даже раньше.
— А вообще велик ли был штат прислуги у госпожи Барклай?
— Совсем нет. Последние месяцы у неё работала одна Толпыгина, горничная. А повара Елександра Васильевна нашла прямо в «яковлевке», последние месяцы готовую еду ей на дом приносили. — Волков вздохнул. — Обеих женщин и убили: Александру Васильевну и её горничную, так-то!
К концу обеда мужчины стали почти друзьями. Обменявшись визитными карточками, они вышли на Александровский проспект, где попрощались и разошлись в разные стороны. Шумилов устремился на Фонтанку, к себе домой, где после шести часов вечера должен был появиться Агафон Иванов.
Неизменная пара Иванов-Гаевский заявилась на квартиру Шумилова уже после восьми часов вечера. Сыскные агенты пребывали в прекрасном расположении духа и двигались явно из какого-то трактирчика. Трудно было сказать, что они ожидали услышать из уст Шумилова, но когда он заговорил, сыскные агенты явно озадачились.
— Господа, в этот час вечернего досуга желал бы я у вас спросить: известно ли вам о существовании alibi Дмитрия Мелешевича? — начал разговор Алексей Иванович, разливая по рюмкам неизменный коньяк.
Гаевский и Иванов переглянулись, их заинтригованный вид показался Шумилову многообещающим.
— В свою очередь, — парировал Гаевский, — я бы желал спросить, почему вы об этом спрашиваете?
— Вас кто-то привлёк к этому делу? — развил мысль товарища Иванов. — В "деле Барклай" покуда нет обвиняемого и, соответственно, нет адвоката, представляющего его интерес.
— Господа, давайте не будем блудить словесно, а поговорим как взрослые разумные люди. — Шумилов поднял рюмку, и его примеру последовали сыщики. — Видите, и тост сам собою родился. Так вот, я могу вам рассказать нечто, что покажется, возможно, вам интересным. В ответ я рассчитывал бы услышать нечто, что кажется интересным мне. По-моему, это честно. Вы мою методу знаете: в официальном следственном производстве я никогда не оставляю следов, не претендую на лавры и почести и никоим образом не посягаю на прерогативу Сыскной полиции единолично разоблачать злостных преступников. Поэтому давайте избавим друг друга от дурацкий вопросов и дурацких же ответов.
