Борис Акунин - Левиафан
И тут русский дипломат преподнес Ренате сюрприз.
— То есть как з-закрыто? — громко спросил он. — Вы опять торопитесь, комиссар. — И обернулся к Ренате, наставив на нее два стальных дула своих холодных голубых глаз. — А разве мадам Клебер нам ничего не расскажет?
Кларисса Стамп
Этот вопрос застал врасплох всех. Впрочем нет, не всех — Кларисса с удивлением поняла, что будущая мать нисколько не растерялась. Она, правда, едва заметно побледнела и на миг закусила пухлую нижнюю губу, но ответила уверенно, громко и почти без паузы:
— Вы правы, мсье, мне есть что рассказать. Но только не вам, а представителю закона.
Она беспомощно взглянула на комиссара и с мольбой произнесла:
— Ради Бога, сударь, я бы хотела сделать свое признание наедине.
Похоже, события приняли для Гоша совершенно неожиданный оборот. Сыщик захлопал глазами, подозрительно посмотрел на Фандорина и, важно выпятив двойной подбородок, прогудел:
— Ладно, идем ко мне в каюту, коли вам так приспичило.
У Клариссы создалось ощущение, что полицейский понятия не имел, в чем именно собирается признаваться ему мадам Клебер.
Что ж, комиссара трудно было в этом винить — Кларисса и сама не поспевала за стремительным ходом событий.
Едва за Гошем и его спутницей закрылась дверь, Кларисса вопросительно взглянула на Фандорина, который один, кажется, точно знал, что именно происходит. Впервые за день она посмела посмотреть на него вот так, прямо, а не искоса и не из-под опущенных ресниц.
Никогда еще она не видела Эраста (да-да, про себя можно и по имени) таким обескураженным. Его лоб был наморщен, в глазах застыла тревога, пальцы нервно барабанили по столу. Неужто даже этот уверенный, обладающий молниеносной реакцией человек утратил контроль над развитием событий? Минувшей ночью Кларисса уже видела его смущенным, но не более мгновения. Тогда он быстро пришел в себя.
А было так.
После бомбейской катастрофы она три дня просидела в своей каюте. Горничной сказалась нездоровой, ела у себя, а прогуляться выходила только под покровом ночи, как какая-нибудь воровка.
Со здоровьем все было в порядке, но как показаться на глаза свидетелям ее позора, а особенно ему? Подлец Гош выставил ее на всеобщее осмеяние, унизил, облил грязью. А хуже всего, что его даже нельзя уличить во лжи — все правда, от первого до последнего слова. Да, сразу же после вступления в права наследства помчалась в Париж, о котором столько слышала, столько читала. Как мотылек на огонь. И опалила крылышки. Достаточно того, что эта постыдная история лишила ее последних крох самоуважения, так теперь еще все знают: мисс Стамп — блудница, доверчивая идиотка, презренная жертва профессионального жиголо!
Два раза справиться о здоровье наведывалась миссис Труффо. Разумеется, хотела насладиться зрелищем клариссиного унижения: притворно охала, сетовала на жару, а у самой бесцветные глазки так и светились торжеством — мол, что, милочка, кто из нас настоящая леди?
Зашел японец, сказал, что у них принято «наносить визит соборезнования», если кто-то хворает. Предлагал врачебные услуги. Смотрел участливо.
Наконец, постучался и Фандорин. С ним Кларисса разговаривала резко и двери не открыла — сослалась на мигрень.
Ничего, говорила себе она, уныло поедая бифштекс в полном одиночестве. Перетерпеть девять дней до Калькутты. Подумаешь — девять дней просидеть взаперти. Сущая ерунда, если провела в заточении без малого четверть века. Здесь ведь лучше, чем в тетушкином доме. Одна, в комфортабельной каюте, с хорошими книгами. А в Калькутте тихонечко соскользнуть на берег и тогда-то уж, действительно, открыть новую, незапятнанную страницу.
Но на третий день к вечеру стали одолевать мысли совсем иного рода. О, как прав был Бард, написавший:
Есть сладость обретения свободы,
Когда утратишь все, чем дорожил!
Выходило, что и в самом деле терять нечего. Поздно вечером (уж миновала полночь) Кларисса решительно привела в порядок прическу, чуть припудрила лицо, надела так шедшее ей парижское платье цвета слоновой кости и вышла в коридор. Качка бросала ее от стены к стене.
Стараясь ни о чем не думать, она остановилась у двери каюты 18, поднятая рука замерла — но на мгновение, всего на одно мгновение — и Кларисса постучала.
Эраст открыл почти сразу. Он был в синем венгерском халате со шнурами, в широком вырезе белела сорочка.
— Мне нужно с вами поговорить, — безапелляционно заявила Кларисса, даже забыв поздороваться.
— Д-добрый вечер, мисс Стамп, — быстро сказал он. — Что-нибудь случилось?
И, не дождавшись ответа, попросил:
— Прошу вас минуту обождать. Я п-переоденусь.
Впустил он ее, уже одетый в сюртук, с безупречно повязанным галстуком. Жестом пригласил садиться.
Кларисса села и, глядя ему в глаза, произнесла следующее:
— Только не перебивайте меня. Если я собьюсь, это будет еще ужасней… Я знаю, я намного старше вас. Сколько вам лет? Двадцать пять? Меньше? Неважно. Я ведь не прошу вас жениться на мне. Но вы мне нравитесь. Я в вас влюблена. Все мое воспитание было направлено на то, чтобы никогда и ни при каких обстоятельствах не говорить мужчине этих слов, но мне сейчас все равно. Я не хочу больше терять времени. Я и так потратила впустую лучшие годы жизни. Я увядаю, так и не познав цветения. Если я вам хоть немного нравлюсь, скажите мне об этом. Если нет — тоже скажите. После того стыда, который я пережила, вряд ли мне может быть намного горше. И знайте: мое парижское… приключение было кошмаром, но я о нем не жалею. Лучше кошмар, чем та сонная одурь, в которой я провела всю свою жизнь. Ну же, отвечайте мне, не молчите!
Господи, неужели она могла сказать такое вслух? Пожалуй, тут есть чем гордиться.
В первый миг Фандорин опешил, даже неромантично захлопал длинными ресницами. Потом заговорил — медленно, заикаясь гораздо больше обычного:
— Мисс Стамп… К-кларисса… Вы мне нравитесь. Очень нравитесь. Я в-восхищаюсь вами. И з-завидую.
— Завидуете? Но чему? — поразилась она.
— Вашей смелости. Т-тому, что вы не б-боитесь получить отказ и п-показаться смешной. З-знаете, я ведь в сущности очень робкий и неуверенный в себе человек.
— Вы? — еще больше изумилась Кларисса.
— Да. Я очень б-боюсь двух вещей: попасть в смешное или нелепое п-положение и… ослабить свою оборону.
Нет, она решительно его не понимала.
— Какую оборону?
— Видите ли, я рано узнал, что т-такое утрата, и сильно испугался — наверно, на всю жизнь. Пока я один, моя оборона против судьбы к-крепка, я ничего и никого не б-боюсь. Человеку моего склада лучше всего быть одному.
— Я уже сказала вам, мистер Фандорин, — строго ответила на это Кларисса, — что вовсе не претендую ни на место в вашей жизни, ни даже на место в вашем сердце. И тем более не покушаюсь на вашу «оборону».
Она замолчала, потому что все слова уже были сказаны.
И надо же было случиться, чтобы в эту самую секунду в дверь забарабанили. Из коридора донесся возбужденный голос Милфорд-Стоукса:
— Мистер Фандорин, сэр! Вы не спите? Откройте! Скорей! Тут заговор!
— Оставайтесь здесь, — шепнул Эраст. — Я скоро вернусь.
Он вышел в коридор. Кларисса услышала приглушенные голоса, но слов разобрать не могла.
Минут через пять Фандорин вернулся. Он вынул из выдвижного ящика и сунул в карман какой-то маленький, но тяжелый предмет, зачем-то захватил элегантную трость и озабоченно сказал:
— Немного побудьте здесь и возвращайтесь к себе. Кажется, дело идет к финалу.
Так вот какой финал он имел в виду… Потом, уже вернувшись в свою каюту, Кларисса слышала, как по коридору грохотали шаги, звучали взволнованные голоса, но ей, конечно, и в голову не могло придти, что над самыми мачтами гордого «Левиафана» витала смерть.
* * *— В чем хочет признаться мадам Клебер? — нервно спросил доктор Труффо. — Мсье Фандорин, объясните нам, что происходит. Она-то здесь причем?
Но Фандорин молчал и только хмурился все тревожней.
Покачиваясь под мерным натиском бортовой волны, «Левиафан» на всех парах шел на север, рассекая мутные после шторма воды Полкского пролива. Вдали зеленела полоса цейлонского берега. Утро было пасмурным, но душным. Через открытые окна наветренной стороны салон время от времени обдавало жарким, гниловатым воздухом, но поток не находил выхода и обессиленно сникал, едва шевельнув шторы.
— Кажется, я д-допустил ошибку, — пробормотал Эраст, сделав шаг к двери. — Я все время на шаг, на полшага отстаю от…
Когда грянул первый выстрел, Кларисса не поняла, что это такое треск и треск. Мало ли что может трещать на корабле, плывущем по неспокойному морю? Но сразу же треснуло еще раз.
