Томас Гублер - Во тьме таится смерть
Сёкей был зол на себя. Судья часто говорил ему: «Никогда не позволяй людям, которых допрашиваешь, задавать тебе вопросы». Однако, прежде чем юноша ответил что-либо, возвратился судья. Он был один. Оока вопросительно посмотрел на Сёкея. Тот показал ему бабочку.
— Очень хорошо, — сказал судья. Он обратился к Хане: — Спасибо, что сохранила это для нас.
— Я… Я не думала… — начала было она.
— Это не принадлежало господину Инабе, не так ли? — спросил судья.
— О, нет! — Хана казалась напугана этой мыслью. — Я никогда не взяла бы ничего, что принадлежало господину.
— Именно так, — сказал судья. — Теперь можешь идти.
Она спешно поднялась с колен и вышла через дверной проем, попутно кланяясь много раз подряд судье. Сёкею почудилось, что и он сам получил благодарный взгляд за миг до того, как девочка скрылась из виду. Судья взял у Сёкея бумажную бабочку и повертел ее в руках.
— Что это означает? — поинтересовался Сёкей.
— Это говорит нам, кто убийца, — ответил судья.
3. След начинается здесь
Сёкей подумал, что это, должно быть, достаточно трудно.
— Как бабочка сообщила вам обо всем?
— Фактически бабочка способна сообщить нам даже больше тайн. Но я задавал другие вопросы, когда ты нашел бабочку. Так как ты не присутствовал там, я объясню.
Он остановился, потому что в дверном проеме показалась Сиво.
— Ваша светлость спрашивала, чем бы перекусить? — осведомилась она.
— Это было бы сейчас весьма кстати, — сказал судья. — Можете принести нам подносы сюда?
— Как пожелаете, — ответила служанка.
После того как она ушла, судья сказал Сёкею:
— Обратим внимание на то, сколь изысканную пищу нам подадут.
Сёкей задался вопросом, позволил ли судья своей любовью к чревоугодничеству заслонить интерес к поимке преступника.
И немедленно упрекнул себя за то, что такие мысли пришли ему в голову. Оока вновь улыбнулся, и Сёкей склонил голову — возможно, его приемный отец действительно умел читать мысли.
— Припоминаешь ли, — спросил судья, — как новый господин Инаба — Йютаро — сказал, что подумал, будто убийца вор?
— Да, — ответил Сёкей, довольный, что обратил на это внимание.
— Наверху я спросил его и служащих, что украдено. Они не смогли ответить, поскольку не обнаружили никакой пропажи. Молодой господин предположил, что вор был напуган прежде, чем смог взять что-нибудь. Ты веришь в это?
Сёкей думал быстро:
— Весь дом спал. Никто не видел убийцу. Вряд ли он был напуган.
— Так оно и было, — произнес судья. — А что еще Йютаро говорил нам, что мы должны теперь отклонить?
Вопрос был труднее. Сёкей обдумал то, что запомнил из высказываний Йютаро. И тогда ему припомнилось:
— Что его отец, старый господин Инаба, не имел никаких врагов.
Довольный вид судьи был самой большой наградой для Сёкея.
— Именно так, — изрек судья.
Появилась Сиво, неся поднос с едой на двоих. На нем были две маленькие мисочки очищенного риса, блюдо с водорослями, слегка политыми соевым соусом, и две чашечки чая. Родные Сёкея торговали чаем вот уже в пятом поколении, так что он мог, не пригубив напитка, по запаху сказать, что это был чай низкого качества. Было почти оскорбительно, что в замке князя подавалась такая скудная пища. Тогда Сёкей понял, что именно на это надо обратить внимание. Судья не сделал никаких замечаний по поводу пищи. Он просто подхватил палочки для еды и принялся за трапезу. Когда же Сиво удалилась, Сёкей задал вопрос:
— Почему нам подали такую еду?
— Обычно, — сказал судья, — я принимаю это как знак того, что меня не жалуют.
Сёкей быстро опустошил свою мисочку риса, так как не позавтракал. Ему пришлось приложить усилие, чтобы оставить большую часть водорослей для судьи. После того как судья отставил пустую мисочку, он спокойно сложил руки на животе и закрыл глаза. Выражение удовлетворения медленно расплылось по его лицу, будто он только что наслаждался великолепным обедом. Теперь оставалось только ждать. Бунзо учил его, что, если хочешь, чтобы время прошло быстро, надо сконцентрироваться на звуках. Сёкей однажды думал о времени, когда слушал пение гейши Умэ. Как раз в тот момент, когда ее голос достиг наибольшей высоты в прекрасной мелодии… Но мысли юноши продолжали возвращаться к другим вещам. Бабочка-оригами. Как это говорил судья, кто был убийца? Кто же он, в самом-то деле? Враг господина Инабы? А что пища, которую им подали, должна…
— Я думаю, — неожиданно произнес Оока, не раскрывая глаз, — о восхитительном обеде, которым меня однажды потчевали в доме человека, который любил поесть так же, как и я. Ты когда-нибудь пробовал лапшу соба со взбитым горным ямсом и яйцами, сваренными «в мешочек»?
— Нет, — ответил Сёкей.
— Жаль. Тогда тебе было бы о чем подумать после такой пищи, как эта.
— Вы сказали, еда означает, что нам здесь не рады, — сказал Сёкей. — Стало быть, мы должны уехать?
— Еще нет, — промолвил судья. — Я хочу увидеть, насколько мы неприятны.
Казалось, он вновь расслабился, и Сёкей понял, что потребуется ждать дольше, чем можно было предположить. Юноша закрыл глаза и стал думать о кушаньях, которые он особенно любил. Это не заняло много времени. Окайю — рисовая каша, которую часто готовила его матушка, всегда вызывала у Сёкея ощущение безопасности. Но, конечно, на самом деле плохие вещи все же случались. Жить с его старым отцом было непросто. Отец всегда говорил сыну, насколько тот глуп: «Желаешь стать самураем — ты знаешь, что это невозможно! И даже если бы это было возможно, то тебе это ненужно!»
Отец подразумевал, что жизнь самурая была намного труднее, чем жизнь торговца чаем. Он был прав — вот отчего торговцы считались столь низкими и презренными. Отец не видел смысла во многом из того, в чем должен преуспевать самурай. Помимо стрельбы из лука, искусства фехтования и рукопашного боя, самурай должен знать, как написать стихи и уметь артистически составлять букеты, и даже провести традиционную чайную церемонию. За исключением чайной церемонии, отец не видел, что бы какой-то из этих навыков помогал делать деньги.
Сёкей считал все те искусства трудными и был прав, за исключением сочинения стихов, чем он занимался всякий раз, когда отец не обращал на него внимания. Иногда он думал, что никогда не овладеет этими навыками. Он даже не заслужил права носить два стальных меча — один длинный и один короткий, какие мог носить только самурай. Пока юноше приходилось довольствоваться деревянным. Но судья как-то сказал ему: «Если твоя душа — душа самурая, то деревянный меч окажется столь же сильным, как и стальной».
Дверь в комнату открылась, и на пороге возник Йютаро.
— Вы видели все, что должны были видеть? — спросил он.
Судья медленно открыл глаза, как будто Йютаро пробудил его от дремоты.
— Я видел убийцу, — сказал Оока.
Йютаро выглядел ошеломленным. Он оглядел комнату.
— Где он? Он вернулся?
— Мне следовало сказать, что я видел того, на кого походит убийца, — ответил судья. — Но это почти одно и то же.
Лицо Йютаро помрачнело.
— Я ожидаю большего, — сказал он. — Сёгун сказал мне, что направил лучшего из сыщиков, которыми располагает. Если это правда, то удивительно, почему всякий в Эдо мнит себя в безопасности.
Судья склонил голову.
— Мы попробуем работать получше, — промолвил он. Обращаясь к Сёкею, Оока добавил: — Теперь нам пора уезжать.
Йютаро проводил их до входа в замок. Уши Сёкея горели. Он не мог понять, почему судья позволил себе принять подобное оскорбление. Сёкей едва сдерживал себя, чтобы не выхватить свой деревянный меч. Оружие достаточно крепкое, чтобы раскроить череп Йютаро.
Снаружи Оока сказал Сёкею:
— Ты, я вижу, учишься управлять собой. Но я все еще чувствую твой гнев. И полагаю, что Йютаро также почувствовал.
— Разве вы не сердитесь? — спросил Сёкей.
— А должен?
— Йютаро оскорбил вас.
— Это было его намерением, ясно же. В годы юности я бы испытал желание вытащить меч и посмотреть, кто из нас более искусен. В результате почти наверняка умер бы один из нас.
— Уверен, вы не были бы проигравшим.
— Возможно. Неблагоразумно судить, будто кто-то скверный боец, только потому, что этот кто-то лишен хороших манер. В любом случае, если бы я победил, то тогда должен был бы сообщить сёгуну, что выполнил его приказ найти убийцу господина Инабы, убив его сына, нового господина Инабу. — Судья поглядел на Сёкея. — Как думаешь, что сёгун велел бы мне сделать тогда?
Сёкей не хотел отвечать, но он был обязан.
— Он бы потребовал, чтобы вы совершили сэппуку[7].
— И я был бы благодарен, потому что тем самым он спас бы меня от позора снова совершить какую-нибудь глупость.
