Присцилла Ройал - Тиран духа
Сейчас она была рада, что он с ними. Ричард так привязался к монаху, что Элинор охотно согласилась бы вынести куда большую пытку, какой бы сладостной она ни была, любой грех похотливых мечтаний, лишь бы племянник поскорее выздоровел. Когда же она вернется в Тиндал, ее духовник будет весьма озадачен, придумывая достаточное искупление для ее грешных помыслов, но он человек добрый и мудрый. Пусть наказание, которое он наложит, окажется суровым, но оно в то же время будет справедливым и человечным.
Топот бегущих ног вывел Элинор из задумчивости. Молодой паж, запыхавшись, ворвался через проем, ведущий к винтовой лестнице в конце коридора, и замер перед ней как вкопанный.
— Тихо, мальчик, — воскликнула она, — надеюсь, с моим отцом и братом ничего не случилось?
— Ваш сиятельный отец ничего об этом не говорил, — произнес тот, пытаясь придать своим нежным чертам более взрослое и торжественное выражение, — но он просит вас незамедлительно присоединиться к нему в большом зале.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Пронзительный крик сотряс холодный воздух. Одна из служанок уронила свой ворох белья и бросилась к лошади, которая везла мертвое тело. Когда женщина обхватила руками голову мертвеца, та неестественно вывернулась вбок. Взгляд глаз, которые теперь смотрели прямо на нее, был пустым и остановившимся.
Упав на колени, прямо в жидкую грязь, она принялась равномерно бить себя в грудь рукой, судорожно сжатой в кулак, а ее звериный вой понесся к небесам. Хотя многие в это время быстро шептали молитвы, те, в чьих душах ее отчаянный плач пробудил сочувствие, понимали, что только время или смерть принесут этой женщине утешение.
У себя за спиной Томас тоже услышал стон, но мужской. Он повернулся и увидел молодого всадника, круглолицего и гладко выбритого, пинками гнавшего от себя седоволосого слугу, который хотел помочь ему спуститься с лошади. Ногой, обутой в сапог, молодой человек с такой силой пнул старика в плечо, что тот покачнулся и упал в желтоватое месиво. Крикнув с плохо скрытым нетерпением конюшему, чтобы забрал лошадь, всадник соскочил с седла, после чего протопал по грязи мимо старого слуги, едва успевшего подняться на колени.
— Это Генри, — сказал Роберт.
— Подобная жестокость по отношению к беспомощному старику не вяжется с рыцарским обетом не обижать слабого.
Роберт невесело рассмеялся.
— Рыцарским? Генри может наследовать титул и земли Лейвенхэма, но рыцарем ему никогда не стать. Генри трус. Он храбр, только если враг повернулся к нему спиной. А как он обходится с теми, кто уступает ему в родовитости, вы и сами видите.
Руки Томаса сжались в кулаки, и он пожалел, что не может на время забыть о своем призвании и прямо на месте преподать лорду Генри урок.
— А сейчас прошу вас понять и простить меня, достойный монах. Я должен переговорить с сэром Джеффри. Человека, чье тело теперь лежит на лошади, отец высоко ценил за долгую и верную службу. Я должен выяснить, как вышло, что Хьювел нашел столь скорый и безвременный конец.
— Разумеется, — откликнулся Томас, пряча руки в рукава рясы.
Кивнув, Роберт решительно зашагал по направлению к всадникам. Покрытая ледяной коркой земля под его башмаками звонко хрустела, а проклятия, которые он бормотал себе под нос, застывали в воздухе облачком белого пара.
Томас тоже двинулся было вперед, но потом передумал. В конце концов, в Вайнторп-Касле он был гостем и человеком посторонним. Если он понадобится, его позовут.
Когда Роберт поравнялся с группой на лошадях, Томас увидел, как второй всадник кивнул ему в знак приветствия. Томас решил, что ему, должно быть, за сорок. Его седая борода только кое-где сохраняла еще прежний каштановый оттенок. Покрытое, несмотря на зиму, темным загаром, худое и хищное лицо было изборождено глубокими морщинами. С известным изяществом он махнул слуге, предлагавшему помощь, чтобы тот шел прочь, затем криком подозвал к себе Генри. Наклонившись вперед, всадник локтем зацепился за луку седла и неуклюже сполз на землю, чуть не потеряв при этом равновесие. В том, как он после того выпрямился, чувствовалось достоинство. Там, где должна была находиться его правая кисть, было пусто.
Генри неохотно приблизился. Щеки его пылали, когда он рукой указал в сторону мертвого тела.
— Я тут ни при чем, — прокричал он, обращаясь к одной из двух женщин, еще сидевших на лошадях. Потом, свирепо уставившись на Роберта, продолжил: — Этот человек выскочил передо мной на тропе. Я стегнул его коня, чтобы он убирался прочь, и тот сбросил его. Клянусь, если бы я этого не сделал, то сам мог бы очутиться на его месте! Не моя вина, что он не сумел справиться с лошадью.
Роберт нарочито пропустил мимо ушей слова Генри.
— Сэр Джеффри, — обратился он с легким поклоном к старшему.
Тот положил руку, лишенную кисти, на плечо молодому человеку, и, повернувшись спиной к налившемуся краской Генри, кивнул в сторону лошади, поперек седла которой лежало тело. Одновременно он наклонился к Роберту и что-то сказал ему на ухо.
Томас не мог разобрать его слов, но Генри наверняка их услышал.
— Ты лжешь! — завопил наследник Лейвенхэма, от явной неловкости переминаясь с ноги на ногу. Своим топтанием на одном месте он напомнил монаху мальчика, которому нужно облегчиться. Гнев на Генри за то, как он обошелся со старым слугой, вспыхнул с новой силой, и Томас крепко зажмурился, заставляя себя успокоиться. Когда он снова открыл глаза, то перевел взгляд с группы людей обратно на рыдающую женщину. Ее горе проникло ему глубоко в сердце, и он страстно пожелал, какими бы бесполезными ни казались сейчас слова утешения, хоть как-то успокоить ее. Прежде чем Томас успел это сделать, он увидел, как какая-то старуха проталкивается к ней через толпу слуг. На его глазах она нагнулась и подняла молодую женщину с земли. С нежностью матери к споткнувшемуся ребенку она заключила ту, что не переставала голосить, в свои объятия и принялась утешать ее, нараспев говоря ей что-то на непонятном языке — по всей видимости, на валлийском. Толпа слуг молча начала расходиться, а старая женщина повела молодую прочь.
Наверное, это и к лучшему, подумал Томас, что он, посторонний и англичанин, не стал вмешиваться. В такую минуту женщина, конечно же, нуждалась в утешении знакомого священника.
— Брат Томас!
Роберт махал ему рукой, подзывая.
— Брат Томас сопровождает сюда мою сестру, сэр Джеффри. Он монах ордена Фонтевро, — объяснил он стоявшему рядом человеку.
Старший бросил на Томаса оценивающий взгляд командира, которому предстоит решить, выполнит ли стоящий перед ним солдат данное поручение.
— Этот человек умер без отпущения грехов. Мы вернулись сразу же, но я опасаюсь за его душу.
— Может быть, что его душа, милорд, еще слышит нас, — сказал Томас.
Уже повернувшись к мертвому и его витающему над ними духу, он краем уха услышал, как сэр Джеффри сказал, обращаясь к Генри:
— Если душа этого человека отлетела, не только его жена будет молиться, чтобы в один прекрасный день и твоя душа разделила его муки в аду за то, что ты сделал сегодня.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Барон Адам Вайнторп отпил из кубка глоток дымящегося, подогретого сидра и устремил взгляд на языки пламени, плясавшие в очаге. Это был высокий человек, чье сухощавое и крепкое сложение наводило на мысль, что он слишком молод для отца троих взрослых детей, каждому из которых уже перевалило за двадцать. Однако его светлые волосы уже успела посеребрить седина, а рана, полученная на войне, изменила его походку, заставив заметно прихрамывать. Кроме этого ничто в нем не выдавало прожитых лет.
Слабостей за ним не водилось. Как большинство воинов, он не выносил бездействия, но непреклонностью, с которой он не обращал внимания на боль от старых ран, барон превосходил почти всех своих товарищей. Каждый день он выезжал верхом, когда мог, а когда нет, нервно расхаживал по замку. С тех пор как у него перестало хватать сил на то, чтобы размахивать мечом в бою, он обратился к турнирам при королевском дворе, и участвовал в них, служа своему сеньору с той же холодной решимостью и бесстрастием. Воистину, многие имели основание говорить, что доблесть его порой переходила пределы разумного. Мало кто помнил, когда барон в последний раз от души смеялся. И никто не мог похвастаться тем, что когда-нибудь видел его плачущим.
Если у него, как у всякого человека, и были слабые места, то о них ведал лишь Господь Бог и он сам. Некоторые из тех, кто близко его знал, попроси их кто-то назвать возможные бреши, которых барон не мог не иметь в своей защите, указали бы на его кодекс чести, от которого он не отступил бы ради собственной выгоды. Другие, скорее, сказали бы, что его слабость — в горячей преданности королю, друзьям и семье. Но если бы кто-то передал ему эти слова, он бы только улыбнулся и покачал головой. Для него самого его главной слабостью была любовь.
