Валентин Лавров - Граф Соколов — гений сыска
Уроки жизни
Папаша-одиночка поменял много занятий: вывозил нечистоты, был уборщиком трупов павших на улицах животных, чернорабочим на каком-то селёдочно-коптильном производстве, дворником в имении графини Ольги Васильевны Кутайсовой, где размещался приют для малолетних. Наконец, обрел пристанище в качестве уборщика бесплатного ночлежного дома имени купца Бугрова (с его портретом в вестибюле) на восемьсот сорок коек на Нижнем базаре.
И через все эти годы и мытарства рядом с Егором шел его ребенок. В этой серой жизни он нагляделся много такого, что и взрослому видеть было бы отвратительно. И следствием этого стало то, что поначалу он выбрал неправильный путь жизни. Свел дружбу с худшей частью постояльцев ночлежного дома. Эта рвань наладилась посылать мальчишку на базар — за добычей. И Прокофий крал все подряд: круг вареной колбасы, шматок сала, гирю с прилавка, кошелек из чужого кармана. Добычу он честно приносил в ночлежку. Оборванцы хвалили Прокофия и учили пить водку.
Однажды, когда Прокофий спрятал под сатиновую рубаху головку козьего сыра, был застигнут врасплох. Торговцы повергли его в теплую базарную пыль и долго валтузили ногами и кулаками по разным частям юного тела.
Папаша, разделявший со своим отпрыском крошечную клетушку под лестницей, не снабженную даже окошком, тоже все чаще впадал в гнев и при помощи обрывка веревки возмещал его на Прокофии.
Что подействовало спасительным образом, сказать теперь трудно. Но однажды Прокофий, ставший уже ладным белокурым парнем, как бы враз поумнел. Он ушел от папаши-пьяницы, снял у купчихи Ольги Назаровой чердачное помещение с отдельным входом и начал зарабатывать себе кровавые мозоли в нелегком качестве “мартышки” на Сибирской пристани.
“Мартышками” за их исключительную неутомимость и социальную ничтожность народ прозвал лодочников.
Работа трудная, но зато веселая. Кого только возить не приходится! И купца с тугой мошной в кармане и с девицей на коленях, и загулявшего чиновника, желающего “выпить на воде”, и темную личность в клетчатой кепке, конфузящуюся идти через мост, где полицейские дежурят о его честь.
...Так трудился Прокофий два лета. Силу в руках и спине обрел большую, даже бурлаки на кулачках с ним биться остерегались.
Полезные знакомства
“Трудом праведным не заведешь себе палат каменных”, — справедливо заметил русский народ. И хотя трудился Прокофий изо всех сил, но богатства себе не составил. Однако деньги на хлеб-соль водились да на развлечения еще оставались. Впрочем, самым главным удовольствием Прокофия стало одно — чтение книг.
Когда-то еще в бугровской ночлежке мальчишка свел доброе знакомство с одним из обитателей ее — дворянином по происхождению, химиком по образованию. Эту науку тот когда-то преподавал в гимназии, а еще ставил опыты, печатал труды и даже премиями ученых обществ отличался. Но алкоголь низвел старичка в ночлежный ад. Прокофий тянулся к бывшему педагогу. Тот с удовольствием занимался с ним. Мальчишка с удивительной легкостью выучился читать, писать, постиг начатки знаний. Особую тягу получил к химии. Однажды у “холодного букиниста”, торгующего с лотка на улице, купил за семик — две копейки — “Основы химии” Дмитрия Менделеева. Педагог помог овладеть ему премудростями формул и внушил:
— Только познав химию, можно достигнуть успехов в промышленности, земледелии и физиологии!
Про земледелие Прокофий не думал, а любил науку вполне бескорыстно, хотя и горячо. Во всяком случае, отыскав на свалке старый шкаф, Прокофий его привел в порядок, втащил на чердак и забивал покупаемыми и читаемыми книгами. Более того: приобретя реактивы и колбы, ставил опыты. Нередко дом заполнялся гнусными запахами, а однажды едва не случился пожар.
Домовладелица Назарова, смазливая вдовушка лет тридцати пяти, добрыми выпуклыми глазами глядела на юношу и мягко увещевала:
— Ты, Прокоша, только домишко мой не взорви! — и, потупив взор, добавляла: — И когда Семенов приходит, ты того, не ставь опытов. А то загребет тебя, как какого-нибудь бомбиста. Сейчас много этой шпаны, этих самых революционеров развелось.
Речь шла про жгучего усатого брюнета с шашкой и эполетами — квартального надзирателя, нежно надзиравшего вдовушку раза по три в неделю.
Благое дело
Нижний Новгород со своим водопроводом, трамваем, двумя скотобойнями, телефонной станцией и конножелезной дорогой, с садами и бульварами существовал, казалось, ради единственного дела — ради своей ярмарки, гремевшей на всю Европу.
Едва вода очищалась ото льда, как на Петербургской и соседней Сибирской пристанях начиналось движение. Подъезжают одна за другой десятки подвод, тяжело груженных товарами. Нетерпеливо покрикивают возчики, переминаясь возле своих поклаж, часами ожидая своей очереди, дабы сдать на хранение то, что предназначено для ярмарочной торговли. Возле складов бегают, суетятся приказчики, артельщики, конторщики. Щелкают костяшки счетов, без устали пишутся накладные и фактуры, нагружают широкую платформу весов, горой вырастают выгруженные и уже просчитанные и взвешенные товары.
Растет караван речных судов, тесно жмутся друг к другу па пристанях пассажирские и товарные пароходы. Конторские здания, нарочно построенные хозяевами для ярмарочной торговли, начинают отворять ставни, окна. Высланные вперед приказчики наводят в своем царстве порядок. Весь город обновляется, прихорашивается. Наемные рабочие ремонтируют булыжные мостовые, красят деревянные заборы и изящные чугунные ограды, переклеивают обои в присутственных и общественных местах.
Особое усердие — хозяев гостиниц, номеров, меблированных комнат, трактиров, ресторанов, харчевен: белят потолки, выколачивают пыль из ковров, натирают паркет.
В тот год, 15 июля — день поднятия флагов ярмарки — выдался жарким. Сотни людей пожаловали в Старый собор. Здесь шло торжественное богослужение. В первые ряды молящихся среди членов губернаторской семьи, среди блестящих офицеров, украсивших широкие груди царскими орденами, среди именитого купечества затесался белокурый парень в простонародной одежде. Молился он истово, так что сам митрополит заметил его и подумал: “Ишь, добронравный какой! А говорят, что у нынешних вера покачнулась. Ан нет!” И умиленный, махнул кадилом возле Прокофия.
...Уже поздним вечером, когда небо вызвездилось бриллиантами далеких и холодных звезд, Прокофий возвращался из “Американского электрического театра” Галисия домой, на свое прогретое до великой сухости чердачное помещение. Повернув уже на Похвалинскую улицу, он едва не грохнулся, споткнувшись о кого-то валявшегося на тротуаре.
Наклонившись, в неверном свете дальнего электрического фонаря Прокофий разглядел человека. Тот слабо простонал:
— Ради Аллаха, помоги! Эти свиньи избили меня... Напали шакалы на льва.
Прокофий сморщил лоб: “Что делать? Не бросать же здесь!” Махнул рукой:
— Подняться можешь? Ну, опирайся на мою руку. У меня заночуешь. Тут рядом.
Дома Прокофий помог гостю умыться, постирал его одежду. С трудом двигая челюстями, гость ел пшенную кашу. Перед Прокофием сидел восточный человек лет тридцати, узкое лицо было обрамлено короткой курчавящейся бородкой, с узким разрезом небольшого рта. На Прокофия глядел единственный глаз, черный и блестящий, как спелая смородина после дождя. Правого ока не было. Его переполосовал толстый шрам бурачного цвета.
Камиль (так звали одноглазого) расстелил у дверей свою немыслимую, много раз латаную бурку, приготовился спать.
Прокофий лег на узкую кровать. Ночью он вдруг пробудился. В мертвенном свете луны, проникавшем в оконце, он увидал Камиля. Тот сидел на голых пятках, надев феску и молитвенно воздев руки:
— Альхам дриляги раббим альлями...
На другое утро Камиль сказал:
— Спасибо за приют! Я чеченец. Мой дед был наибом самого Шамиля. Слыхал про такого? Отца убили русские собаки... — Он тут же поправился: — Солдаты убили, отец промышлял в горах на дороге. Нас было тринадцать детей. Кормить надо было. Я ушел из дома в десять лет. Сейчас убежал из казанской тюрьмы, там меня звали Юлбосаром. Паспорта нет.
Прокофий тяжело вздохнул:
— Поживи несколько дней у меня, поправляйся.
Золотой дождь
Прокофий утром рано уходил на Сибирскую пристань, возвращался вечером, приносил еду. Камиль мыл полы, вытирал пыль, готовил ужин. Уставившись глазом-смородинкой в переносицу Прокофию, участливо спрашивал: “Как сегодня дела? Много возил?” И внимательно слушал, никогда не перебивая. Раны Камиля зажили. И Прокофий все чаще задумывался: “Что делать с чеченцем? Отпустить? Пропадет!”
И вдруг пришла спасительная идея. Дождавшись воскресенья, он, отстояв в церкви позднюю обедню, зашел к хозяйке, протянул ей коробку шоколадных конфет:
