Мастер Чэнь - Амалия и Золотой век
Эдди умный, скажет в моей голове голос маленькой ведьмы Кончиты Урданета. Он и правда умный, он заставил семью и всю эту компанию платить ему какую-то зарплату – ну, пусть ненадолго.
А потом появится лицо – на всех буклетах и плакатах. Лицо прекрасной женщины, инфанты Филиппин.
Но это будет лицо Фели Урданеты, легендарной красавицы, которая в конкурсах не участвовала никогда.
А потом, совсем потом проект купит, кажется, золотопромышленник Хауссманн. Или кто-то еще. Но меня уже здесь не будет.А пока что… Я сижу на столе, точнее, прислонилась к нему. Я все придумала.
– Эдди, Лола, – давайте поговорим о еде. Что вы очень любите? Что едят в эти дни?
– Ленгуа эстофада, – мгновенно и по привычке не думая отзывается Лола. – Это язык в оливково-винном соусе. И еще все, что делают с лонганизой, – такая красная колбаска, в ней много майорана и чеснока, немножко пахнет вином.
– Лола, – осторожно останавливает ее Эдди, – Амалия спрашивает о чем-то другом.
Он сам не очень понимает, о чем, поэтому осторожно пробует:
– Ну, илоканцы – народ не очень богатый, а вот как едят в такие дни в Пампанге… там есть знаменитые вещи. Думан, молодой зеленый рис, почти клейкий. Поливается горячим шоколадом. Когда начинают его есть – значит, скоро Рождество.
– Путо бумбонг, – перебивает его Лола с лихорадочным блеском в глазах. – Вот это и правда рождественское блюдо, из редкого красного риса, рис засыпают в бамбуковые стволы, молотым, варят, потом ствол раскалывают, стукают – и выпадает такая сигара красноватого клейкого риса. Посыпают тертым кокосом, поливают теплым, понимаете – теплым! – растопленным маслом, немного сахара.
– Разноцветный булаканский рисовый пирог!!! – со страстью отвечает ей Эдди. – Вот настоящий шедевр!
А мы давно, все трое, уже в калесе, а Матильда уже везет нас через реку, к Эскольте.
– Так, – говорю я, чувствуя себя доброй, но не совсем молодой и поэтому мудрой феей. – Но все, что вы описали, вряд ли продается в магазинах. Вот хотя бы в том – в «Эстрелла дель Норте».
– «Эстрелла»? – дрогнув голосом, отзывается Эдди.
А Лолу уже не остановить:
– Вы говорите о городском рождественском столе, я поняла! Рыбка бангус, конечно, и ветчина в сладком желе, и обязательно рыба апахап, поскольку дороже ее не бывает. В центре стола поросенок – лечон, а на отдельном столике десерт. Кроме того риса, что я уже назвала, есть тибук-тибук. Как бы желе из пальмового сахара и буйволиного молока, сверху сладкое кокосовое молоко. Ну и лече флан, точино дель сьело, туррон де касуи…
Глаза ее горят нездоровым огнем.
– А то, что несут из здешних магазинов в хорошие семьи, – перебивает ее начавший все понимать, но боящийся разочароваться Эдди, – это – обязательно, обязательно! – хамон де фонда из Австралии, завернут во что-то вроде наволочки.
– Вот этот, Эдди?
– Вообще-то лучше тот, э-э-э, потому что… Он более правильно вареный и подсахаренный.
Эдди все еще боится, что потом я заберу пакеты и, с благодарностью, повезу их в отель. И ведь правильно боится – заслужил и видит, что я это понимаю. Но не верит, что я окажусь такой дрянью.
Нож аккуратно нарезает невесомые ломти. «Достаточно, сеньора?»
– И его всегда едят с кусочками кесо де бола, – сглатывает слюну Эдди, – это всего лишь зрелый эдамский сыр с красной корочкой, с ананасом на упаковке, то есть «Марка пинья».
– Этот? Правильно?
Эдди молча кивает, нож продавца с трудом режет карминную корочку, являя серединку упругой, как каучук, сырной головы цвета хорошего масла. Сеньора, вы возьмете всю половинку? Тут продавец замечает Лолу и опускает руки, на лице его блаженство.
– Значит, кесо де бола, – удовлетворенно говорю я. – Но ведь этого мало. Эдди, Лола, – у Плаза Миранда я видела хороший испанский магазин. И конечно, все эти точино дель сьело или бразо де мерседес из «Ла Перлы» – хорошая штука, но ведь у нас Рождество…
Оскаленная Матильда с прижатыми ушами продирается сквозь тысячеголосую толпу, нас обдувает «леденящий ветер декабря» – по крайней мере мужчины могут смело ходить в своих пиджаках. Ах, вот этот магазин, в нем пахнет ванилью и сыром, а сыр у нас уже есть… Но ведь Испания – это еще оливки и сардины в золотистых баночках с закругленными краями и настоящий херес. А, вот что я еще искала. Туррон, он же фруктовый кекс, собственно – туррон де фрутас, ведь это обязательно для праздничного стола, правда, Лола?
Лола, он это должен донести, он ведь сильный, но херес в бумажном пакете вам лучше держать самой и идти впереди, они ведь расступаются перед вами, правда? Нет, я доеду сама, Матильда стоит у того конца улицы, где вывеска аптеки. Извините меня, Эдди, я не должна была говорить это в такой день, это было случайно. Счастливого вам обоим Рождества.15. Таланта к музыке недостаточно, чтобы построить нацию
Дикий смех – не совсем то, что вы ожидаете услышать от дамы, уже полчаса как разбирающей бумаги матерого японского шпиона.
Впрочем, передо мной были не совсем японские бумаги. Верт, конечно, поступил правильно, разделив уворованные у профессора Фукумото записи на отдельные листки и отдав их переводить разным студентам – хотя и подозревал, что те могут рассказать друг другу о происходящем и сличить тот материал, что каждому достался. И в итоге Верту в руки попал плод трудов нескольких юных переводчиков – пачка листов, исписанных разными почерками. Мозаика. Хаос. Который я мучительно пыталась сейчас объединить в систему.
И система получалась, да еще какая.
– Верт, вы только послушайте. Это же японская поэзия. «За тысячу иен вы можете построить себе двухэтажный дом с верандой, где будете читать вечерами книгу. Через год заработаете еще тысячу иен – и можете создать свой сад, такой, что дома будет не видно, и небо вы увидите через кокосовые листья. Еще тысяча иен – и у вас будет небольшой зоопарк с попугаями, обезьянами, свиньями и коровами. К этому времени у вас родится много детей, вы будете жить как американцы, немцы, испанцы, британцы».
– А, ну этот фрагмент я изучил. И даже понял, о чем это.
– Давао.
– Точнее, Давао-го, дорогая Амалия. Это такая японская шутка, которая не совсем шутка. Интересный городок на самом юге этой страны. Японцев там всего восемнадцать тысяч, все выращивают эту самую абаку на никому не нужных землях, местных филиппинцев вокруг – двести тысяч, но японцы платят половину собираемого в городе налога. Построили там большую часть дорог, тогда как филиппинские власти – лишь сотню километров. Фукумото мне об этом постоянно рассказывает, жалуется, что местные к японцам относятся плохо, потому что не понимают, что это за бурьян такой, который чужеземцы тут растят и еще на этом столько зарабатывают.
– Что за бурьян? А вот насчет него тут есть фрагмент. «Абака не зависит от сезона. Ее не едят жучки. Она не выгорает при засухе и не заливается водой в сезон дождей». И еще бумажка: «В Давао, если у вас есть начальный капитал в четыреста иен и вы выращиваете абаку, вы можете заработать шесть тысяч иен за десять лет. Если у вас есть жена и дети, которые тоже работают, то можно заработать в три-четыре раза больше. И все это – в двадцати днях морем от Кобе, когда вам потребуется навестить родителей». Так, Верт. С Давао-го мы покончили. А вот здесь отдельная пачка бумаг на другую тему, они отлично складываются в систему. Посмотрите.
Тут, как ни раскладывай бумажки, они все равно были целым веером разрозненных отрывков. Но общая тема у этой второй пачки действительно была, и называлась она – «борьба». Борьба японцев с китайцами за филиппинский рынок, и не только за него.
Вот – известная мне занятная история о том, кто и чем в этой стране торгует. Сегодня, оказывается, в Маниле уже двадцать больших японских магазинов, отнюдь не для бедного покупателя, продают американские (конечно же) и японские товары. Их успех был вызван бойкотом местных китайских торговцев – те отказывались продавать товары из страны-агрессора, захватившей их Маньчжурию. Результат: знакомые покупателю японские товары оказались по большей части в японских магазинах, рядом с американскими, продаваться стали дороже, престиж их вырос, народ потянулся к японцам. Китайцам же остались товары похуже и подешевле, и они еще больше возненавидели японцев.
А вот тут – вроде бы о другом… В двадцатые годы по всей Маниле поползли дикие слухи насчет американо-японской войны. Японцы считают, гласил перевод, что это американская пропаганда. Поскольку газеты на Филиппинах как тогда, так, кстати, и сегодня принадлежат американцам. И вот доказательство: однажды некий профессор Мацунами приехал в Манилу и отвечал здесь на вопрос насчет японской военной мощи. Он сказал, что Япония – страна, окруженная морями, поэтому у нее всегда будет большой флот. Через абзац он напомнил, что это небольшая страна, всего 75 миллионов жителей, не очень богатых, и, чтобы развивать экономику, ей необходимо расширять рынки для своих продуктов. На следующий день американская газета в Маниле вышла с заголовком: Япония скоро вторгнется на Филиппины, это следует из выступления профессора Мацунами. И сам факт того, что он находится здесь, означает, что японцы ускорили подготовку.
