Ева и её братья - Барбаш Елена

Ева добралась домой. Когда она бывала в растрёпанных чувствах, ей нужны были тактильные ощущения, что-то в руках, что можно жамкать. Её это успокаивало. Любимый медведь часто оказывался крайним в таких ситуациях, однако выдерживал натиск. Но не в этот раз. Всё-таки ещё бабушкин подарок, и он обветшал. Все мы стареем.

Ева расхаживала по комнате, прижимая медведя к груди и перебирая пальцами его уши. И вот тут шов на его боку хрустнул и расползся. Из него посыпалась труха, и с ней выпал мешочек. Ева подняла его с пола и открыла. Там лежало старое фото и сложенный вчетверо листок, исколотый Евиными булавками. Ева взглянула на фото и замерла. Это было то же самое фото, что она видела у Саши, только состояние получше. «Рав Эттингер с супругой и детьми. 1900 г. Ателье М.Г. Гунера, Кишинёв».

Ева открыла письмо и начала читать.

Дорогая Евочка!

Когда и если ты прочтёшь это письмо, меня уже давно не будет на этом свете. Я хочу, чтоб ты знала о своём происхождении то, что мне пришлось в силу известных обстоятельств много лет скрывать. Может быть, к тому времени, когда ты вырастешь, времена изменятся и быть евреем больше не будет так опасно; впрочем, в этом я сильно сомневаюсь. Мне приходилось всю жизнь скрывать, чья я дочь и кто мои братья. Мой отец Беньямин был главным раввином Кишинёва, а моя мать Мириам, его жена, была правнучкой цадика… Мое еврейское имя – Ривка. У меня было 2 брата: Борух и Иосиф. Моя мама погибла ужасной смертью во время погрома 1903 г. Брат Борух ушёл в еврейское сопротивление, а Иосиф вместе с отцом избрали алию в Палестину. Но это я уже не застала, потому что приняла для себя решение отказаться от нашей веры и бежать как можно дальше, где меня никогда и никто не сможет найти. Я познакомилась с русским мелкопоместным дворянином Иваном Чернышовым. Он был вдовцом с шестью детьми и уже не первой молодости. Но я согласилась креститься и выйти за него, потому что кто ещё женится на выкрестке. Мой ужас был так велик, что этот брак казался мне единственным выходом из ситуации, я искала защиты. Я сменила имя на Розалию и начала новую жизнь.

Твой дед был хороший, добрый человек, но моим надеждам не суждено было оправдаться. Моего мужа и твоего деда Ивана казнила безбожная власть. И я осталась с двенадцатью детьми на руках, и из них половина были не мои. Но я всех вырастила, никто из них не умер! Так что у тебя теперь много двоюродных братьев и сестер. Ты моя любимая внучка. С детства я замечала, что у тебя есть Дар. Весь вопрос, как ты им распорядишься.

Тебе надо знать твои корни. Твое еврейское имя – Хава.

Целую тебя, храни тебя Господь.

Ева, поражённая, опустилась на пол.

Такой родной и совершенно живой голос бабушки звучал со страниц письма, будил детские воспоминания… Она думала, что годы, события и беды вытеснили его из памяти, но нет, всё как вчера. И огромная любовь наполнила Евины глаза жгучими слезами.

И одновременно головоломка в её голове сложилась. Значит, они с Сашей родственники. Ну да, его деда звали Борис. Значит – Борух. Троюродные.

Спустя минуту Еву зазнобило: она вспомнила рассказ Миши о его семье: дед Иосиф и прабабка Мириам. И сестра Иосифа – Ривка.

Какое-то время она пребывала в прострации. Потом обратилась к Богу: опять шутишь? Как-то очень захотелось понять, что́ он этим всем желает сказать, зачем свел её с троюродными братьями при таких странных обстоятельствах? По крайней мере теперь хоть становилось ясно, почему её так тянуло к этим мужчинам, и она не могла никого выбрать из них двоих. И это ощущение, что попала в водоворот, – вот оно про что.

Потом Еве стало страшно. Когда так близко и осязаемо соприкасаешься с Божьим промыслом или с Божьим юмором, так или иначе – с огромной Силой, которая по своему усмотрению вершит судьбами мира и твоей, и ты не знаешь, какая роль и участь тебе уготована, то как вынести это? Тут Ева вспомнила уроки Мириам и начала читать «Шма Израэль…» [21]. Она мысленно видела Мириам. Постепенно она успокоилась. Поняла, что проще довериться и положиться. Бог разговаривает с ней через события её жизни. Точно так же, как и с миллиардами других людей. И слово «случайность» не имеет права на существование. Мы просто не видим связей и корней. А все колёсики и механизмы идеально подогнаны друг к другу великим Мастером и служат Его замыслу.

Размышляя, она сама не заметила, как заснула. Во сне к ней явилась Мириам. Она улыбалась:

– Я здесь в последний раз. Теперь ты всё знаешь, и я могу отдохнуть. Ты соберёшь то, что было разбросано, а мне пора.

– Но Мириам, как же я могу собрать то, что не я разбросала? Что я должна сделать? И у меня нет таких сил. Не уходи, не оставляй меня!

– Моё время закончилось. А что́ делать, ты скоро поймёшь сама.

Кишинёв. 1903 год. Погром

Ребе Беньямин Эттингер, главный раввин Кишинёва, с женой Мириам и тремя детьми жил в маленьком одноэтажном домике, крытом черепицей, на пересечении Гостиной и Александровской. Б-г послал им двух сыновей и дочь. Старшему Боруху только что исполнилось 19, среднему Иосифу – 15, а Ривке – 14.

Когда стало понятно, что погрома не избежать, ребе Беньямин вместе со своим помощником Янкелем Гершковичем, адвокатом Кёнигшацом, владельцем двух галантерейных магазинов Вайнштейном и доктором Слуцким пошли к Кишинёвскому митрополиту Иакову с просьбой публично выступить против кровавого навета и успокоить волнения.

Но митрополит Иаков, хоть и был лицом духовным и кандидатом богословия, однако, по свидетельству хорошо знавших его, «характер имел тяжёлый и всегда интересовался, как выгоднее сдавать на хранение деньги». Да это бы и ладно, Б-г ему судья, но был он при этом антисемитом, верил в кровавый навет. Тогда вся делегация отправилась к губернатору фон Раабену с просьбой о помощи и защите. Фон Раабен их принял и заверил, что погрома не допустит.

Тем не менее многие состоятельные евреи покинули свои квартиры и сняли номера в городских гостиницах для себя и своих семей. Ребе Беньямин Эттингер также счёл за лучшее снять на пасхальные дни номер в одной из гостиниц, куда и перевёз Мириам и детей.

Проснувшись утром 7 апреля, ребе Беньямин обнаружил, что в постели он в одиночестве. Мириам не было ни в номере, ни в гостинице. Не было в номере и старшего сына Боруха. Зато нашлась записка, прочитав которую, Беньямин с ужасом понял, что худшие его опасения подтвердились. В ней говорилось:

«Отец, довольно нам подставлять, по словам пророка, спину под палки и щёку под пощёчины! [22] Нам надлежит встать на защиту наших жизней и организовать самооборону, дабы наши ненавистники увидели, что мы – не стадо баранов на бойне и кто на наши жизни посягнёт, тому придётся рисковать и собственной. Я уверен, ты поймёшь и одобришь».

Ребе положено знать всё, что происходит в общине, и, конечно, Беньямин знал, что местное отделение Сионистского союза во главе с уполномоченным Бернштейном-Коганом пытается организовать самооборону. Молодёжь добывала из-под земли оружие, назначались квартиры под штаб обороны, и для ударных батальонов прокладывалась телефонная связь. Вот только то, что его старший сын Борух активно в этом участвует, стало для него новостью.

Но куда делась Мириам? Надо сказать, что Мириам не хотела пережидать погром в гостинице. Она была единственной дочерью известного хасидского ребби и правнучкой цадика. И выйти замуж могла только за раввина. А пока она не была замужем, отец, за неимением сына, передавал Знание ей. Вернее, он с детства позволял ей слушать у приоткрытой двери, когда занимался с учениками. И когда ей исполнилось 12, она не хуже, а может быть, даже и лучше многих его учеников разбиралась в тонкостях толкования священных текстов. Но самое главное, она, затаив дыхание, тихо сидела под дверью и на тайных занятиях, где отец её учил взрослых мужчин Каббале – эта мистическая часть иудаизма закрыта для всех, кроме женатых мужчин после 40 лет. Закрыта – потому что от высоты священных знаний может помутиться разум. А тут семья, дети – это очень заземляет. Отец, конечно, знал про шалости Мириам, но смотрел на них сквозь пальцы. Однажды он её проэкзаменовал и остался доволен.