Ева и её братья - Барбаш Елена

Ева на мгновение задумалась – стоит ли сейчас выкладывать всё.

– Знаешь, я во сне то беседую с одной мудрой женщиной по имени Мириам, то становлюсь ею. Там ещё есть страшное в этих снах, резня! Когда мой сыночек заболел, я этот сон хорошо помню, он лёг рядом с погибшими в этой бойне. Скоро после этого он умер.

– Погоди, можешь рассказать подробнее?

– Там улица с тёмными деревянными домами, пух в воздухе, все чёрно-белое, пустое, сын вошёл во двор одного из домов, я не могла его остановить…

– Мне снился точно такой же сон после смерти Исаака. Как, ты говоришь, звали женщину в твоём сне?

– Мириам.

– Так звали мою прабабку, которая погибла на погроме. Как звали твою бабушку?

– Розалия.

– Это имя женщины часто брали, чтобы скрыть свое еврейское имя. Сестру моего деда звали Ривка. Вся семья родом из Кишинёва.

– Но этот сон… Как может быть, что нам снится один и тот же сон? Я-то думала, что я одна такая с поехавшей крышей… Впрочем, многие еврейские семьи пережили погромы… Вот внукам и снятся с тех пор кошмары.

– Ты же знаешь, откуда взялся израильский девиз – «больше никогда»? Больше никогда не будет ни погромов, ни Холокоста. Вот поэтому я тебе и предлагаю уехать со мной в Израиль. Я тоже верю, что у реальности есть изнанка. Да и в Бога, наверное, верю. Но я – не ортодоксальный, соблюдать не могу. Не моё это. Хотя прадед мой раввин. А фото… – Моше замолк, глядя на снимок. – Ты скорее всего обозналась. Там же жарко было, для тебя непривычно.

Ева не стала спорить. Она была твёрдо уверена, что это тот же человек.

Они с Мишей занялись любовью, но Ева никак не могла сосредоточиться. Её мысли всё возвращались к той улице с тёмными домишками. И ей было как-то не по себе. После встречи с Коньковым она уже боялась таких совпадений.

Потом они лежали, обнявшись. Ева гладила Мишины пальцы, такие умелые и чувствительные, когда её настигло тревожное дежа-вю – такая же ночь, Сашина ладонь и безнадёжно обрывающаяся линия жизни. Ева зажмурилась. Сейчас ей меньше всего хотелось подобных открытий. Но пальцы сами заползли в Мишин кулак, шутя разжали его, и Ева с ужасом увидела точно такой же обрыв. «Нет-нет, такого не бывает! – залепетала про себя Ева. – Ладно Коньков с его ворохом проблем… Но Миша, он же успешный, благополучный, здесь-то что должно случиться?» А она уже начала мечтать про начало новой жизни… Она ещё молодая, может успеть родить… А вдруг врут всё эти линии?

Миша как будто прочёл её мысли, спросил:

– Выйдешь за меня замуж? У нас с тобой ещё могут быть сыновья… В Израиле хорошая медицина.

И Ева твердо ответила:

– Выйду.

Моше внутренне удовлетворённо кивнул – у Конькова больше не было любимой женщины.

Но Моше поторопился праздновать. Потому что, когда Ева осталась наедине с собой, у неё начался всё тот же бесконечный мучительный внутренний диалог, только в нём прибавилось страха и какой-то обречённости. И это ощущение, что её затягивает в водоворот, из которого не выплыть, то самое, что она в первый раз испытала при знакомстве с Александром, снова вернулось с утроенной силой.

Этот внутренний раздрай, как всегда у Евы, нашёл разрешение в действии.

Когда-то, ещё до разрыва, они с Александром собирались пойти в тот костёл, где познакомились. Там выступал грузинский хор с органом. Саша заранее взял билеты, потому что ожидался аншлаг. Но он не звонил. И Ева тоже.

Однако, когда до концерта оставалось два часа, ноги сами понесли Еву в костёл. Она не надеялась (ха-ха) встретить там Сашу. И не думала об этом. И когда увидела его, стоящего на ступеньках, с билетами в руках, просто подошла к нему и спросила: у вас не найдется лишнего билетика? Ева видела всю эту картинку будто со стороны и с удивлением наблюдала за тем, что́ же она вытворяет.

В костёле Саша положил руку ей на бедро, и так, замерев, они просидели все два часа. Напряжение между ними можно было резать ножом. Потом поехали к нему. Всю дорогу молчали.

Все было как в прошлый раз. Саша ударил её, опрокинул на кровать, только теперь он связал ей руки. В этот момент Ева поняла, что она хочет этого, что ради этого она примчалась в костёл. Крутой замес боли и запредельного возбуждения отключил сознание и вынес её в какое-то иное состояние, где не было времени, мыслей, а только наслаждение и слияние.

Только в этот раз после они не ссорились, а Саша как ни в чем не бывало рассказал Еве, что у него, вернее, над ним состоялся суд, который дал ему полтора года условно за преступление, которого он не совершал. А под конец новая судья, которую назначили вместо той, что неожиданно взяла самоотвод, сказала ему: «Идите и работайте. Вы нужны стране». Так что он по-прежнему гендиректор «Вулкана».

Пришедшая в себя после всего пережитого Ева мучилась виной и стыдом. Обещание выйти замуж за Моше никак не вязалось с произошедшим. Происходящее более всего напоминало ей наркотическую зависимость. Потому что никаких причин встречаться с Сашей снова не было, за исключением этого сумасшедшего кайфа, воспоминание о котором парализовало её волю и привело в костёл.

Она слонялась по комнате и разглядывала корешки на книжных стеллажах. Пока Саша что-то готовил на кухне, она заприметила жёлтый бархатный фотоальбом. Открыв его на случайном листе, она увидела старинную отретушированную, но сильно выцветшую фотографию семейства с тремя детьми. Фото было внушительное. Надпись полустёрта. То, что удалось разобрать слова «Рав Эттингер с супругой»… Этого отца семейства Ева явно уже где-то видела. Да и супругу его тоже. Она была очень похожа на Мириам из её снов.

«Вот оно что, – подумала Ева обречённо. – Значит, всё-таки я была права. И всё не случайно…»

Когда Саша вернулся, Ева спросила его, кто это.

– Какие-то родственники дальние, – ответил Коньков. – Я совсем недавно нашёл на даче, разбирая архивы деда – старик их тщательно прятал, кстати. Знаешь, странно, что всё так закончилось. Относительно благополучно, – неожиданно добавил Саша. – Я тут немного не сошёлся во мнениях с товарищами, думал, они меня сдадут.

– А в чем именно не сошёлся?

– Решил не распространять оружие по миру. А Родину защищать буду, хоть она, конечно, и уродина.

– Так, может, и поедем тогда? – с надеждой спросила Ева.

– Это вряд ли, – спокойно ответил Коньков. И замурлыкал: – А она нам нравится, Спящая красавица, к сволочи доверчива… [20] Эх, за державу обидно!

«Лёд тронулся, – отметила про себя Ева. – А зря говорят, что тюрьма не исправляет. Не просто исправляет, а переформатирует».

Когда Ева выходила, погружённая в свои мысли, она не обратила внимания на припаркованную недалеко от подъезда «тойоту». Между тем в ней сидел человек Моше, который следил за Коньковым. Он сфотографировал выходящую из подъезда Еву. Через три минуты Моше уже знал, что его невеста снова встречалась с Коньковым наедине.

Израиль. 2006 год

Центральный офис Моссад

Даниэль откинулся в кресле. У него были свои способы борьбы с гневом: глубокий вдох, а потом длинный, очень длинный выдох. И так 3 раза. Он только что закончил изучать московский доклад Аарона Барката. Из него явствовало, что, несмотря на обещание быстро покинуть Москву, Эттингер не собирается возвращаться, продолжает операцию «Блудный сын» и активно разрабатывает подругу Конькова, или что он там с ней делает… В силу широкого спектра полномочий он и не должен был согласовывать все свои действия со штаб-квартирой, но, судя по этому докладу, он стал полностью неуправляем.

Даниэль понимал – если Моше грохнет конструктора, что само по себе неплохо, большого скандала не избежать. Что ж, из любой ситуации всегда есть выход. Даниэль вздохнул и набрал российский номер.

Было сказано всего несколько слов: «Он сделал свой выбор и теперь действует автономно. Так что на ваше усмотрение».