Дж. Джонс - Реквием в Вене
— А она не могла поточнее назвать это «поздно ночью»? — поинтересовался Вертен.
Дрекслер пожал плечами:
— Ей помнится, что колокол церкви миноритов[74] пробил два часа, но не уверена, сколько времени прошло после этого, когда она увидела человека.
— Так что где-то между двумя и тремя часами ночи? — прикинул Гросс.
— Такое предположение выглядит разумным, — согласился Дрекслер.
Вертен собирался высказать очевидное заключение, когда вклинился Гросс, буквально заговорив его же собственными словами:
— Надо полагать, что этот же толковый сержант сейчас расследует ночную жизнь и дальше по Херренгассе в надежде найти другого свидетеля?
Дрекслер улыбнулся:
— Работать с вами — сплошное удовольствие, доктор Гросс. Не требуется объяснять дважды.
Гросс кивком согласился с комплиментом.
— И еще одна вещь, — заметил Дрекслер. — Этого человека нельзя злить.
— Вы имеете в виду Майндля? — спросил Вертен.
Дрекслер кивнул.
— Он не питает особой любви к вам.
— Что и было продемонстрировано в избытке, — хмыкнул Вертен.
— Он уповает на то, что вы сделаете ошибку в расследовании. Что он сможет каким-то образом разрушить вашу карьеру, вашу репутацию.
Вертен внимал этим речам, дивясь, почему Дрекслер столь откровенен.
— И он думает, что вы — надутый самодовольный болтун, — обратился Дрекслер к Гроссу.
Щеки криминалиста залил румянец, но он не промолвил ни слова.
— Вы довольно-таки искренни, сыскной инспектор, — отметил Вертен.
— Сказать правду, я не люблю этого человека. Он ничего не соображает в полицейском деле. Его влиятельные друзья устроили ему это местечко в управлении, а он относится к людям, как к охотничьим собакам, приносящим дичь, приписывает себе все заслуги по раскрытым делам и никогда не берет на себя вину по тем, которые мы не можем закрыть.
— А вы думаете, что из вас вышел бы лучший инспектор управления полиции? — съязвил Гросс.
— Даже из моей тетушки Гретль, — сказал Дрекслер. — Но они никогда не примут к себе человека вроде меня. Я не учился в университете, у меня нет влиятельных друзей. Нет, таких устремлений я не имею, но хотел бы видеть моим шефом более порядочного человека.
— Я полагаю, сыскной инспектор, — заявил Гросс, — что это желание разделяют вместе с вами и все прочие.
— Ну, может быть, тогда мы могли бы помогать друг другу, — несколько двусмысленно высказался Дрекслер и покинул их, повернув в сторону Первого округа в направлении Фрейунга.
Вертен и Гросс зашагали по Рингу.
— Я бы не возражал немного перекусить, — наконец высказался Гросс.
Но перед тем как выбрать подходящий ресторан, Вертену требовалось кое-что уточнить.
— Дрекслер совершенно откровенен с нами. Но вы не ответили ему тем же. Вы не упомянули анонимное письмо или возможную связь с прошлым Малера.
— Это вопрос? — спросил Гросс.
— Я так полагаю.
— Мой ответ таков, что и вы не сделали этого.
— Я уверен, что вы не ждали, чтобы я взял на себя главную роль в этом вопросе.
— Фактически я этого ждал. В конце концов, как вы имеете обыкновение напоминать мне, это ваше дело. Так что вы решаете, кому оказать доверие.
— Я не думаю, что это было осознанное решение. Я просто…
— Именно, — сказал Гросс. — Вы следовали инстинктам, чувствам. И они были совершенно здравыми. На этом периоде наших новых расследований чем меньше людей знают об этом, тем лучше. Итак, как насчет тарелки колбасного ассорти?
Вертен огляделся вокруг, вспомнив уютный трактирчик поблизости, чуть поодаль от Ринга. Он повел Гросса в «Черный лебедь», гостиницу рядом с ратушей, которая сохранила деревенскую атмосферу, столь любезную сердцу Гросса.
Удобно устроившись в угловой кабинке из массивного дуба, Гросс заказал тарелку колбасы в нарезке с луком, а Вертен предпочел свой обычный утренний стаканчик сливовицы и небольшую чашку кофе.
— Слишком уж много нитей для расследования, — пожаловался Вертен, наблюдая, как Гросс принимается за еду.
— В таких случаях рекомендуется, чтобы мудрый расследователь ограничил свой выбор числом, которое можно одолеть, — пробубнил Гросс, пережевывая пищу. — Я бы рекомендовал на текущее время отставить господина Малера на заднюю конфорку. — Он вытер масленые губы полотняной салфеткой. — Воспользуемся кулинарной метафорой.
— Берта будет разочарована, — пожал плечами Вертен. — Она очень детально разработала дорожку в прошлое Малера, в особенности с этими сведениями, полученными вчера от госпожи Адлер.
— Эта информация лежала под спудом десятилетиями, — изрек Гросс. — Она вполне может подождать еще несколько дней или недель, пока мы займемся кончиной Брамса и Брукнера. Мой отъезд в Черновцы тоже можно отложить. В конце концов, семестр закончился, а Адель все еще нежится в Париже.
Таким образом, предположил Вертен, Гросс запрашивал право на дальнейший постой у него на квартире, чтобы иметь возможность продолжать расследование. Вертен даже не потрудился дать ответ на эти доводы. Вместо этого он спросил:
— И как же вы планируете продолжить расследование?
— Скажем, явной отправной точкой является ваш приятель, господин Краус. Похоже на то, что он знаком со всеми сплетнями, которые в этом прекрасном городе сходят за новости.
— О каких «существенных предметах» вы говорите? — спросил Карл Краус несколько позднее этим же днем.
Они сидели в редакции журнала «Факел» на Максимилиантштрассе, 13, за одну улицу от Ринга и как раз по ту сторону от Придворной оперы. Таким образом, Краус располагался в самом центре Вены. Несмотря на впечатляющий адрес, журналист ютился в тесном и загроможденном угловом помещении, где стоял небольшой письменный стол и потертый кожаный диван у стены, заваленный старыми экземплярами «Венской газеты», «Новой свободной прессы», «Листка для иностранцев», «Венской моды» и «Немецкой газеты». Вертен и Гросс пристроились на двух весьма неустойчивых стульях с прямыми спинками. Письменный стол Крауса перед ними являл собой бумажный хаос. Он сам писал все содержание журнала обычным убористым почерком, как смог высмотреть Вертен на листах бумаги, разбросанных по письменному столу.
— Столь существенных, как причина смерти Брукнера и Брамса. — Гросс беззаботно улыбнулся Краусу.
— Да, но вы оба касаетесь щекотливой темы.
— Это каким же образом?
Теперь настала очередь Крауса ответить им невинной улыбкой.
— А почему бы не приобщить заодно и смерть дорогого господина Штрауса? — поинтересовался он. — Мы поднимаем такой шум из-за смерти в Вене.
— Именно над этим вы и работаете сейчас? — спросил Вертен.
— Для моего последнего июньского номера, — пояснил Краус, постукивая по листу бумаги, лежащему перед ним. — «Меркантильный траур по Иоганну Штраусу». Неплохо звучит, как вам кажется? Его смерть дала толчок потоку новых постановок буквально во всех театрах империи. Даже парк развлечений в Пратере внес свой вклад представлением «Венеция в венских посмертных торжествах». Полагаю, что какой-нибудь темноволосый южанин будет завывать под мелодии Штрауса с плавающей гондолы на одном из этих нелепых искусственных каналов. Безвкусице неведомы границы.
— Мы уже навели некоторые справки касательно господина Штрауса, — поделился Гросс. — Однако же ваш совет весьма кстати. Так что удовлетворимся пока господином Брукнером и господином Брамсом.
Вертен знал, что Краусу не надо повторять дважды. Он не требовал пояснений; не имело смысла также напускать тумана, поскольку журналист наверняка понимал всю подоплеку их новых расспросов.
— Итак, — начал Краус, откинувшись назад на своем стуле, — я уверен, что с основополагающими фактами вы знакомы. Брукнер скончался 11 октября 1896 года. Ему было семьдесят два года, он только что переехал в небольшую квартирку в Верхнем Бельведерском дворце и неистово стремился завершить последнюю часть своей Девятой симфонии. Он уже несколько лет был слаб здоровьем, но все равно, когда служанка обнаружила его тело, это оказалось неожиданным ударом. Брукнер никогда не был женат и умер в полном одиночестве.
— Он оставил завещание? — уточнил Гросс.
Краус бросил удивленный взгляд на криминалиста. Этот вопрос определенно подтвердил подозрения Крауса о направлении их расследований.
— О да. В нем все правильно и очевидно. Подписано в 1893 году, все подлинники в рукописях завещаны императорской библиотеке. Кроме этого в качестве наследства осталось немного ценного. Он прошел тяжелый жизненный путь, бедный Брукнер.
— Его поддержка Вагнера дорого обошлась ему, — заметил Вертен.
— Да, — согласился Краус. — Это, безусловно, восстановило музыкальное сообщество против него. Ханслик и его ставленники называли музыку Брукнера дикой и непонятной.
