Сергей Степанов - Догмат крови
— Насколько я понимаю, вы считаете показания Шаховского лживыми от первого до последнего слова? — осведомился Чаплинский.
— Напротив, — ответил Брандорф, — мы пришли к выводу, что в его показаниях, если очистить их от нелепой и лживой чепухи, имеются архиважные сведения. Вы несомненно заметили, что, согласно показаниям Шаховского, утром 12 марта Андрей Ющинский был одет в одну только тужурку. Между тем родные Ющинского утверждают, что он вышел из дома в пальто. Зададимся вопросом, где он снял верхнюю одежду? Логично предположить, что в квартире своего приятеля Евгения Чеберяка, а потом они выбежали на улицу. Еще один важный факт. Вам, конечно, известно, что вокруг пещеры были разбросаны ученические тетрадки Ющинского. Но ведь Шаховской показал, что в руках у Ющинского не было никаких тетрадок. Даже если некто с завода напал на мальчика, откуда он мог взять тетрадки? Для этого ему пришлось бы проникнуть в жилище Чеберяков. Таким образом, все нити преступления ведут к дому номер сорок по Верхне-Юрковской улице. Там живет закадычный друг погибшего, около этого дома мальчика видели живым в последний раз, только в квартире Чеберяковых он мог оставить свои вещи. Характерно, что Евгений Чеберяков на все расспросы о своем друге либо молчит, либо плетет явные небылицы. Все семейство Чеберяковых несомненно чего-то боится. Заметно также, что они всячески стараются подкинуть следствию ложные сведения. Когда по стечению обстоятельств возникли подозрения против матери убитого, Вера Чеберяк указывала на ее якобы странное поведение. Позже Евгений Чеберяк пытался навести подозрения на дядю убитого Федора Нежинского.
— Вы меня убедили, — задумчиво сказал Чаплинский. — Чем больше я размышляю над этим загадочным делом, тем очевиднее становится участие в нем семейства Чеберяковых.
— Ну, слава Богу! — обрадовано воскликнул Брандорф. — А мы с господином следователем боялись, что вы попали в плен ложной версии. Разве образованный человек может поверить в такую дикость! Ключи от тайны у Жени, но пока Вера Чеберяк на свободе, ее сын ничего не скажет.
— Да, я заметил, что мальчик находится под сильнейшим влиянием матери, — подтвердил Чаплинский. — Надо скорее арестовать Бейлиса, и тогда можно рассчитывать на правдивые показания Чеберяковых.
— Ваше превосходительство, — всплеснул руками Брандорф, — ну при чем тут Бейлис? Извольте взглянуть, — он протянул прокурору палаты листок со своими записями. — Я отмечал по пунктам и у меня вышло, что все показания против приказчика завода представляют собой бессмысленный набор предположений и догадок, но отнюдь не логическое построение схемы улик. Для судебных властей будет позором выйти с таким, с позволения сказать, обвинительным актом!
— Разве? — деланно удивился Чаплинский. — Мне, наоборот, кажется, что на бумаге вышло еще лучше и убедительнее. Коль скоро мы пришли к выводу, что убийство носило ритуальный характер, то все не вполне устойчивые указания на Менделя Бейлиса, как на возможного участника преступления, приобретают значение неопровержимых доказательств.
— Нет ничего хуже опоры на столь шаткое основание!
— Всегда может быть хуже. Напомню вам анекдот из практики адвоката Плевако. У него была манера повторять: «Господа присяжные заседатели! Подумайте, ведь могло быть и хуже!» Однажды он защищал преступника, изнасиловавшего собственную дочь, и по привычке заметил, что могло быть и хуже. Председатель суда вспылил: «Помилуйте, Федор Никифорович! Ваш подзащитный изнасиловал свою дочь! Что может быть хуже?» — «Ваша честь, а если бы он изнасиловал вашу дочь? Разве это не было бы хуже?» — не растерялся Плевако.
Анекдоты о «московском Златоусте», как прозвали Плевако, пользовались популярностью в судебных кругах. Трудно было различить, что из них правда, а что выдумки, приписываемые красноречивому адвокату. В другое время Фененко посмеялся бы забавному анекдоту, но сейчас ему было не до шуток. Следователь твердо сказал:
— Мне требуется письменное предписание прокурора окружного суда о взятии Бейлиса под стражу.
— Я такого предписания не дам, — не менее твердо заверил Брандорф.
— Ну что же, господа, — Чаплинский встал. — Должен с прискорбием резюмировать, что мы ни в чем не сойдемся. Я это предвидел и обратился к начальнику киевского охранного отделения подполковнику Кулябко и попросил задержать Менделя Бейлиса в порядке государственной охраны.
Брандорф выскочил из-за стола как ошпаренный.
— Не п-п-онимаю, — произнес он, заикаясь от волнения. — Не понимаю, зачем нужно было ломать всю эту комедию, если ваше превосходительство уже отдало распоряжение об аресте невиновного человека. Так служить невозможно.
— Ну, если вы ставите вопрос таким образом… — Чаплинский напряженно улыбнулся, — можно подумать о переводе, разумеется, с повышением, учитывая ваш незапятнанный формуляр.
— Полагаю, это неизбежно. Честь имею кланяться, — ответил Брандорф, направляясь к выходу.
Фененко последовал за ним. По дороге в свой кабинет Брандорф не проронил ни слова, но, захлопнув за собой дверь, дал волю гневу.
— И это страж закона! — восклицал он, потрясая кулаками. — У него вздор вместо улик, так он просит охранку арестовать неугодного ему человека! Кстати, я знаю, откуда ветер дует. На днях Чаплинский ездил в черниговское имение министра юстиции. Ванька Каин ему хвост накрутил! Однако Чаплинский крупно ошибается, если думает, что я сложу оружие. Преступников несомненно следует искать в окружении Веры Чеберяк. У нас пока нет доказательств, позволяющих предъявить ей обвинение, но мы можем последовать примеру господина прокурора, который обратился за содействием к охранному отделению. Я телефонирую в жандармское управление, чтобы хозяйку притона вновь арестовали под каким-нибудь предлогом. Полковник Шредель недолюбливает подполковника Кулябко и будет рад оказать мне маленькую услугу. Пока мадам будет сидеть под стражей, вам необходимо во что бы то ни стало добиться правды от ее сына.
— Вряд ли удастся, — вздохнул Фененко.
— Да, с ним трудно, настоящий звереныш. Взгляд такой, что оторопь берет. Впрочем, разберемся с ним после изоляции матери. Теперь вот что. Не в нашей власти предотвратить арест Менделя Бейлиса, но наш долг очистить совесть перед несчастной жертвой антисемитских происков. Поезжайте, Василий Иванович, на кирпичный завод, подготовьте Бейлиса. Пусть не падает духом. Важно показать, что в судебных учреждениях есть люди, которые не позволят свершиться беззаконию.
Через час Фененко был у конторы кирпичного завода на Кирилловской улице. Когда он спросил управляющего, ему ответили, что он осматривает стройку. Следователь направился к большому двухэтажному зданию в строительных лесах. Обойдя кругом, он увидел пристройку с высокими окнами в два света. Дверь в проеме еще не была укреплена, и Фененко вошел в здание. В полумраке можно было разглядеть высокий зал. Над огромными прямоугольными окнами располагались небольшие полукруглые окна, пропускавшие верхний свет. Стены стояли подготовленными для штукатурки, а на противоположном от входа простенке красовались контуры шестиконечной звезды.
Внезапно за спиной следователя раздались громкие стоны и крики. Он обернулся и содрогнулся от ужаса. На полу среди строительного мусора корчились, словно от адской боли, несколько человек. Один из них распрямился, вскочил на ноги, шлепнув голыми ступнями о каменные плиты. Его лапсердак был вымазан в известке и порван, шляпа с широкими полями сбилась на затылок. Человек взвыл и от отчаяния укусил себя за руку.
«Умалишенный!» — мелькнуло в голове Фененко. Он попятился к выходу и наткнулся спиной на чью-то фигуру. Следователь вскрикнул и тут же узнал управляющего заводом Хаима Дубовика, низко ему поклонившемуся.
— Ваше высокородие! Мне сказали в конторе, что вы меня разыскиваете, и я бросил все дела. Здесь богадельня, построенная по завещанию покойного хозяина Ионы Мордковича Зайцева, да упокой его душу Всемогущий Иегова! Прошу вас, не мешайте старым бедным евреям!
Когда они вышли во двор, сопровождаемые горестными стенаниями стариков, следователь спросил, по какой причине рыдают обитатели богадельни?
— Сегодня Тешебов. Сегодня евреям положено предаваться плачу, вспоминая разрушение Храма, — отвечал управляющий.
— А-а! Они молятся. Простите, что я вторгся в синагогу. Но я был с покрытой головой, — извинился Фененко.
— Какая такая синагога? — неожиданно перепугался Дубовик. — Где ваше высокородие видит синагогу? Дай вам Сотворивший небо и звезды сто двадцать лет благополучной жизни, но это вовсе не синагога, а столовая. Здесь будут кушать кошерную пищу больные и старики из богадельни. Нам разрешила городская управа, план столовой начертил губернский архитектор. Пройдемте, ваше высокородие, в контору, я вам все покажу.
