Джулио Леони - Закон тени
Мальчик вздрогнул.
— Нет, синьор, хозяин никому не разрешает. Даже нам, подмастерьям, тем, кто готовит ему краски. Нам запрещено находиться в помещении, где он работает.
Пико кивнул и собрался уже повернуться и уйти, но тут за дверью раздался другой голос. В проеме показался заспанный белобрысый паренек с хитрой физиономией.
— С тех пор как здесь появилась эта женщина, хозяин вообще стал какой-то странный, — запальчиво сказал он.
Второй пытался его урезонить, но белобрысый досадливо отмахнулся.
— Что, скажешь, нет? Да его все перестало интересовать, он даже поесть забывает. И нам неделями не платит!
В его голосе зазвенели враждебные нотки.
Темноволосый мальчишка опять попробовал заставить белобрысого замолчать, но тот ухватился за дверь и рывком распахнул ее. Стала видна вся комната.
— Идите и посмотрите сами. Наш хозяин спятил! Будь я проклят, что отказался идти растирать краски немцу!
Подмастерья сцепились, как дикие коты, и покатились по земле. Пико воспользовался моментом и вошел внутрь. Все обиталище художника составляла одна комната. На полу лежали два матраса для подмастерьев. Кровать хозяина, немногим богаче их, даже не была разобрана. У стены стояли два мольберта с холстами.
Не обращая внимания на возню у себя за спиной, Джованни с любопытством склонился над рисунками. На всех было изображено обнаженное женское тело необычайной красоты, нарисованное в разных позах. Рисунки, наверное, представляли собой эскизы к более сложной композиции. И на всех — одно и то же тело вытянутых пропорций, но… без головы. Художник, видимо, сосредоточился на движении своей модели, а лицо пока во внимание не принимал. Или сознательно не хотел его показывать.
Пико вытащил из сумки портрет, найденный под телом Фульдженте, и приложил его к одному из рисунков. Может, по простому совпадению, но ему показалось, что лицо прекрасно совместилось с фигурой. Словно одна и та же рука сперва нарисовала их, а потом, по каким-то таинственным соображениям, разделила.
За его спиной глухой удар кулака и крик боли, видимо, ознаменовали конец драки. Он быстро положил рисунок на место и обернулся, успев заметить, как темноволосый мальчишка с плачем выскочил в дверь, закрыв обеими руками окровавленное лицо.
— Этот идиот получил, что заслужил. Я давно хотел с ним расквитаться! Теперь ему не художник, а кое-кто другой нужен, чтобы вернуть смазливую физиономию! — задыхаясь, крикнул белобрысый с видом триумфатора.
Потом бросился к матрасу и начал кидать в сумку свои нехитрые пожитки.
— Ты что делаешь? — спросил Пико.
— Ухожу! Довольно! Наработался я у этого психа!
— А та женщина, о которой ты говорил… Ты ее видел?
Паренек кивнул и ехидно усмехнулся:
— Мастро Сандро ее ревнует, а потому бережет не хуже своих красок. Никто никогда ее не видел. Но я знаю, что она существует.
— Откуда ты знаешь?
Белобрысый засунул еще какую-то вещь и начал завязывать сумку.
— Когда я прихожу к нему с красками, я всегда чую ее запах. Тут уж я не ошибусь, — добавил он с видом бывалого человека. — Это запах женщины, а не козы, которую хозяин держит у себя!
Пико лихорадочно размышлял. Паренек двинулся к выходу, больше не обращая на него внимания. Пико задержал его за руку.
— Мне надо увидеть твоего хозяина за работой!
— Я же сказал: нельзя!
Парень попытался высвободить руку и, видя, что его не выпускают, замахнулся кулаком. Пико резко завел ему руку за спину, и тот вскрикнул от боли.
— Никогда не замахивайся на того, кого не знаешь, — холодно произнес граф Мирандола и дал ему пинка.
Мальчишка сразу успокоился и умоляюще на него взглянул.
— Не могу, — жалобно всхлипнул он. — В капеллу никто не может войти, там папская стража!
Пико выпустил его и тряхнул кошельком, висевшим на поясе, так, чтобы звякнуло серебро. — Подумай хорошенько. Вдруг все-таки сумеешь? Ведь ты же приносишь ему краски?
— Да, но…
— Проведешь меня к нему — будет тебе серебряный карлино[58].
Лицо мальчишки вспыхнуло жадностью. С минуту он думал, потом пожал плечами:
— Ладно, доведу вас до дверей капеллы, а там уж рассчитывайте на себя.
Пико натянул забрызганную красками рубашку паренька. Согнувшись под тяжестью корзинок, они поднялись по лестнице, ведущей к залам. Старое здание Парадной капеллы было окружено строительными лесами: Папа Сикст приказал перестроить ее в зал для аудиенций и сделать здесь свое личное святилище. Снаружи массивное кирпичное здание больше походило на крепость, чем на культовую постройку. Наверное, тот, кто его проектировал, имел в голове план защитного сооружения, скалы, под прикрытием которой можно было вести сугубо личные беседы с Богом, а также напрямую отправиться на Небеса, не опасаясь, что кто-нибудь за тобой увяжется.
Они прошли мимо вооруженных стражников, едва удостоивших их взглядом. Должно быть, солдаты привыкли, что тут постоянно снуют подмастерья, а может быть, узнали мальчишку. Дозорные были увлечены болтовней об играх и женщинах, и Пико вдруг пришло в голову, что, наверное, стража у Гроба Господня мало чем от них отличается.
Джованни с подмастерьем миновали портал и вошли в просторное помещение, которое должно было стать парадным залом.
Здесь мальчишка остановился, поставив корзинку на землю.
— Дальше я идти не могу. Мастро Сандро меня убьет, если узнает, что я привел вас сюда. Платите, что обещали.
Пико пошарил в кошельке в поисках монеты, но, прежде чем вложить ее в руку паренька, посмотрел в глубь зала, где из-под двери выбивалась полоска света.
— А ты уверен, что он там?
— Уверен, — отозвался парень, схватив монету. — Он ходит сюда каждую ночь, если нет кого-то из других художников. И никого не пускает: говорит, что хочет создать новые формы и никто не должен видеть работу, пока она не закончена.
Он повернулся и быстро исчез. Оставшись один, Пико тоже поставил свою ношу на землю и осторожно направился к единственному источнику света в темном зале. Из-за двери, больше чем на метр от порога, лилось странное разноцветное сияние, какое бывает, когда солнечные лучи проходят сквозь витражи в соборе. Пико заглянул внутрь. На миг глаза его ослепли от волн яркого света и цветных вихрей, которые заполняли помещение. Тогда он шагнул за порог.
Сикстинская капелла
Над головой, на высоте примерно сорока локтей, простирался голубой свод с мириадами золотых звезд. Он соединял две стены, покрытые ослепительно яркими изображениями. Десятки фигур, античные здания, развевающиеся на ветру одежды и плащи — все это переходило с картины на картину, и перед глазами разворачивались сюжеты Священного Писания, переданные с необычайной силой. Мало где Пико доводилось увидеть такое ясное и убедительное воплощение драмы человеческих деяний, попыток облечь в форму слово Божье. Оно оставалось недостижимым. За всем этим полыханием цвета и богатством движений таилось глубокое молчание, исключающее всякий изреченный ответ.
В продольном нефе горели сотни свечей. Они были закреплены повсюду: на украшенном спиральной мозаикой полу, в углах, на балюстраде хоров, на козлах и лесах. В помещении не осталось почти ни одного неосвещенного уголка. И все же кое-где мрак наступал, словно напоминая, что даже на священной территории присутствует непобедимое зло. Свет повсюду был настолько ярок, что в нем тонули изображения: они казались отражениями на поверхности большого озера, и краски блекли в ослепительном сиянии огня.
Заслонив глаза козырьком ладони, Пико сделал несколько шагов к центру капеллы. Здесь, за балюстрадой, отделявшей место для духовенства, свечи были выставлены в круг, центр которого сиял еще ярче. В середине его, как языки темного пламени в световом потоке, двигались тени.
Одна принадлежала мужчине, другая женщине. Мужчина, одетый в грубый балахон, забрызганный красками, стоял возле стола, где громоздились склянки, чашки, кисти и мастихины. Занесенная рука целилась в большой холст, закрепленный на двух мольбертах, глаза не отрывались от того места, куда сейчас ляжет мазок, словно дожидаясь, когда прекратится кружение света и определится та самая единственно верная точка.
Но не на художника глядел Пико, раскрыв от изумления рот. Неподалеку от холста, на возвышении, стояла женщина. Ее ярко освещенное обнаженное тело, казалось, завладело всем пространством. Отсвет свечей ложился на белоснежную кожу, на волны распущенных золотых волос, падавших на плечи, сладострастно обвивавших шею и спускавшихся до бедер. Полусогнутая рука ласково прикрывала нежную грудь, словно стремясь ее защитить. Другая спускалась вдоль бедра, собрав в длинных пальцах кончики золотых прядей, которые смешивались с таким же пушком на лобке, без всякой робости или стеснения открытом взору художника.
