Филипп Ванденберг - Тайна предсказания
Леберехт не сомневался, что его отец был знаком не только с открытой, внешней частью библиотеки, но знал и о тайных полках. А таинственность, которой он облек свое послание, позволяла заключить, что искомое находится не в официальной части, но с обратной стороны. Но и та включала около пятисот книг, а может, и больше, поскольку здесь были преимущественно книги компактные, малого формата.
Итак, Леберехт развернул к себе заднюю сторону третьей полки и в который раз начал разглядывать высящееся над ним тайное знание, заключенное в кожу и пергамент. Вначале он ограничился наблюдением, рассчитывая обнаружить здесь четкую закономерность, определенный порядок, который отличается от официальной системы расположения книг. Для сравнения он повернул вокруг своей оси и другие полки, расположенные слева и справа от нее.
Но сколько бы Леберехт ни углублялся в изучение грубых, шероховатых, бугристых, маркированных, а часто и неприметных гладких книжных корешков, ему не удалось обнаружить никакой системы или особенности, кроме той, что у каждой arca были свои приметы. Часто те книги, которые чем-то выделялись, будь то цвет, форма переплета или расположение на полке, при ближайшем рассмотрении оказывались безобидными; во всяком случае они не содержали тайного послания.
В своих рассуждениях Леберехт исходил из того, что определенные темы и отрасли науки можно исключить из области его исследований. Казалось очевидным, что ботаника и география, геометрия и философия вряд ли могут скрывать тайны, движущие миром. Все растения, яды и лекарства уже были перечислены в известных трудах. С тех пор как Христофор Колумб отплыл на Запад, а Васко да Гама на Восток, а потом оба оказались в Индии, на земном шаре больше не осталось белых пятен. Законы геометрии не менялись около двух тысяч лет, и то, что две параллели никогда не пересекутся, а пространство и время являются неизменными величинами, казалось столь же непреложным, как "аминь". Что касается философии, так она и без того достигла своих вершин благодаря Аристотелю. Ведь кто мог изречь большую житейскую мудрость, чем вот эта: "Следует предпочитать невозможное вероятное возможному, но маловероятному".
Одна лишь эта фраза, которую во время чумы Леберехт с братом Эммерамом истолковывали целую ночь, поддерживала его в кажущемся почти безнадежным замысле. При этом в сознании Леберехта все больше и больше укреплялась мысль, что его отец не связывал с выбранной им идеей какую-нибудь бессмысленную чертовщину. К тому же это было не в характере Адама. Нет, Лысый Адам, хитроумный и начитанный, хотел заставить своего сына основательно потрудиться надо всей третьей полкой. Не сделай он этого, отец, возможно, не счел бы его достойным своего завещания.
Итак, Леберехт начал с книг, посвященных общей теологии и целительству, в которых безбожники и ренегаты, еретики и отлученные от Церкви распространялись о Царствии Небесном и об извилистом пути туда, а также о тщете всего сущего. Многое оставалось для него загадочным, как, например, диковинные труды Франкена Памфилия Генгенбаха, который, будучи приверженцем Реформации, переехал в Базель и издавал там забавные труды о конце света, книги вроде той, которая вышла под названием "Нолльхарт" и в которой о пришествии Антихриста высказывались святая Бригитта, Кумекая Сивилла, Папа и император, турки и французы. Или, например, "Трактат о Мефодии", в котором пастор из Аугсбурга, Вольфганг Аутингер, сетовал на современный упадок и возвещал близкий Страшный суд (не называя даты) и мировое господство великого властелина.
Книг, подобных этим, было множество, но, кажется, именно они и встречались на tertia arca особенно часто. За две недели ночных занятий Леберехт с усилием одолел лишь два труда, две даже не особенно толстые книги, которых здесь было больше, чем тонких. На основе этого юноша сделал простой подсчет: если на каждую из пятисот тайных книг он потратит две недели (на одни книги — больше, на другие — меньше), то это занятие займет тысячу недель, или девятнадцать лет. Леберехт впал в уныние; он был настолько обескуражен и опустошен, что заснул у своего пюпитра, опустив голову на переплет большой книги.
Во сне ему явились все те мудрые мужи, имена которых были напечатаны на книжных переплетах. Облаченные в длинные черные мантии и черные же береты, они спорили за место на лестнице для книг, стремясь занять место повыше, если то, на котором они стояли, было им не по нраву. При этом они громко выкрикивали свои имена, чтобы активно заявить о своей персоне и представленном в их книгах учении. Кроме Лютера, Леберехт никого не узнал по внешности; но большинство кричало так громко и имело столь дерзкий вид, что нетрудно было отличить их друг от друга.
— Я — Матиас Флациус! — кричал маленький коренастый человечек с тонкими черными усиками и вьющимися седыми бакенбардами. Он потрясал "Catalogus testium veritatis",[48] заявляя, что он, как ученик Лютера и историк Церкви, выше, чем все, кто был до него.
— К чему нам церковные историки! — кричал другой, такой же маленький и невзрачный, но с тонзурой, которую обрамляли жидкие волосы. — Здоровье куда важнее того, что было! — Подняв фолиант с красными буквами заглавия "О медицине", он сообщил, что рожден в Гогенхейме под именем Теофраст Бомбаст, но обрел известность как Парацельс, и кроме того сочинил еще две сотни трудов для благополучной жизни.
— Вздор! — раздался фальцет человека с верхней ступеньки. — Вздор! — Его звали Генрих Корнелиус, но более известен он был как Агриппа Неттесгеймский, а труд его по праву носил название "De incertitudine et vanitate scientiarium",[49] поскольку все науки претендуют на исключительную роль, хотя все они приобретают свое истинное значение только во взаимосвязи друг с другом.
— Вздор! — продолжал Агриппа, пока никто другой не отважился прервать его. — Между небом и землей есть немало вещей, которые оправдывают занятия тайной наукой, объемлющей все. Никто до меня не распространял учения о том, что подобное стремится к подобному и что свойства, присущие некоему предмету, можно перенести на человека, как, например, мой собственный звучный голос, полученный благодаря соловьиному языку, который я ношу на шее, на ленточке. И во сне я почти не нуждаюсь благодаря живой летучей мыши, которая спрятана у меня в камзоле; пока все спят, она летает вокруг и никогда не устает. Тот же, кто желает достичь зрелого возраста, должен иметь при себе долголетнее животное, жить под одной крышей с черепахой или слоном, тогда ему обеспечен библейский возраст. Поскольку каждый вид влияния имеет духовные предпосылки, то воображение, воля и вера обладают таинственной властью. Так, агат в кармане чрезвычайно способствует красноречию, яшма — родам, а изумруд умеряет сладострастные мысли. Надо лишь верить во все это с таким же пылом, как в непорочное зачатие Богоматери.
— Может, оно и так, — неожиданно согласился черный бенедиктинец с блестящей тонзурой (это был Иоганн Целлер, названный Тритемием, аббат Рейнского, а позднее шотландского монастыря в Вюрцбурге, сведущий во всех делах науки, к тому же и в теологии). Он знавал многих умных людей, о чем (nota bene)[50] сообщил в своем труде "De viris illustibus Germaniae"[51]; утверждая, что Агриппа Неттесгеймский был, конечно, образованнейшим из всех, он все же рекомендовал ему держать свои труды в секрете и доверять свое учение немногим, ведь быку дают лишь сено, а не сахар, как певчей птице. Что же касается содержания его собственного труда, то он, без всякого сомнения, выдающийся, ведь великие люди его времени просили у него совета. Так, он (вопреки монашеской стыдливости) просветил маркграфа Бранденбургского о тех обстоятельствах, при которых ведьмы похищают у благородных мужей их мужскую силу, а императору ответил на целый спектр теологических вопросов и, поскольку тот погрузился в неизбывную печаль после смерти своей жены, заставил императрицу явиться подобно ангелу к пустому Гробу Господню.
— Но что касается светил, — прозвучало из высочайшей выси, оттуда, где конец лестницы терялся под сводами, — то вы в них ничего не понимаете! Иначе не стали бы распространять чушь о том, что ход тысячелетий зависит от господства сменяющихся планетных божеств. Смешно помещать библейскую историю в это управляемое светилами движение человеческой истории. Зовут меня Николаем Коперником, называют Коперникусом, я — доктор церковного права и медицины, в придачу и каноник в Фрауенбурге, если угодно. Написал многочисленные труды о движении светил, которые все основываются на том, что не Земля является центром Вселенной, как написано в Библии, но Солнце. Мой всеохватнейший труд "De revolutionibus orbium coelestium"[52] появился лишь в год моей смерти. До печати своего самого значительного труда я, к сожалению, не дожил.
