Наталья Александрова - Тьма над Петроградом
– Но я своими глазами видел, что дверь внизу заколочена, как же он попадает в подъезд?
– Борис, не всегда верьте своим глазам! Это только видимость, доски легко отходят!
– Надо же! – Ордынцев повернулся к Полине и сообщил: – А ваш ночник вполне исправен. В нем просто перегорела лампочка. Замените ее – и все будет в порядке!
– О, спасибо, Борис! Я вам так признательна, так признательна! – Полина схватила его руку и прижала ее к своей бурно вздымающейся груди. – Слышите, как бьется мое благодарное сердце?
Борис мягко отобрал у нее руку и отступил на безопасное расстояние.
– Кстати, Борис, – продолжила Полина, кажется, не слишком расстроившись, – удовлетворите мое любопытство. Неужели Меланья Захаровна действительно ваша тетушка? Нет, я не хочу о ней сказать ничего плохого, но вы с ней такие разные люди! Вы – тонкий, образованный человек, любитель театра, разбираетесь в электрических приборах, а она – простая деревенская женщина…
Борис решил рискнуть. Повернувшись к Полине и взглянув на нее своим «коронным» взглядом, который, он знал, действует на таких женщин, как Полина неотразимо, воскликнул:
– Я вижу, Полли, что вы прекрасно разбираетесь в людях! Вы буквально видите их насквозь! Да, я не племянник Меланьи Захаровны! Я – племянник Павла Аристарховича! Знали ли вы моего дядю?
– Еще бы! – Полина снова бурно вздохнула. – Славный старик! Почти все, что вы видите в моей комнате…
Тут она поняла, что сказала лишнее, и прикусила язык. Однако слово не воробей, вылетит – не поймаешь. Борис схватил Полину за руку, прижал эту руку к своим губам и взмолился:
– Полли, дорогая моя! Прошу вас, как друга! Если вы знаете что-то про моего бедного дядю – скажите мне!
Полина немного помялась, более для видимости, но Борис был так убедителен, никак не хотел отпускать ее руку и целовал уже не только кисть, но и выше, так что она в конце концов выложила все, что знала.
Знала же она следующее.
Павел Аристархович действительно некоторое время прожил в каморке у Меланьи Захаровны. К несчастью, квартирный уполномоченный Сундуков постоянно находится в творческом поиске. Он всеми правдами и неправдами пытается увеличить свою жилплощадь. Последний год выдался у него удачным: ему удалось посадить двоих соседей по квартире и захватить их комнаты. Однако все прочие оказались ему не по зубам: у Полины имелся покровитель в лице несокрушимого чекиста Вольдемара, у Кольки Евтюхова родной брат крупный комиссар, Мармышкины имеют безупречное рабоче-крестьянское происхождение, да, кроме того, их слишком много – всех пересажать никакого терпения не хватит. Так, перебрав всех обитателей квартиры, Сундуков понял, что единственный безопасный человек – Меланья Захаровна. Тем более что в каморке у нее обитал очень подозрительный старик, у которого буквально на лбу крупными буквами было написано дворянское происхождение. Конечно, комнатка у Меланьи маленькая, но курочка клюет по зернышку, и даже такая маленькая конурка сгодится под кладовку.
Короче, Сундуков донес в ГПУ, что Меланья Захаровна прячет у себя подозрительного родственника.
Павла Аристарховича арестовали, но Меланья оказалась ему вовсе не родственницей, и легко доказала свое пролетарское происхождение, так что Сундуков остался с носом, да еще и Колька Евтюхов по пьяному делу насовал ему как-то плюх из-за Ртищева, поскольку старикан, по его словам, был занятный и вырезал иногда интересные портреты из черной бумаги, силуэт самого Кольки вырезал очень похоже.
Ртищева какое-то время продержали в камере и уже хотели судить по своевременно подвернувшемуся делу о контрреволюционном заговоре, но тот во время очередного допроса увидел на стене у следователя какую-то картинку. Картинка была невзрачная – какая-то старая тетка в чепце, – но Павел Аристархович прямо затрясся и сказал, что это работа знаменитого художника Рембрандта и стоит немереных денег.
Следователь про Рембрандта не слышал, но деньгами сильно заинтересовался. Сперва он старику не поверил, но картинку на всякий случай снял со стенки и показал одному знакомому спекулянту. Спекулянт посоветовался с каким-то другом и заплатил следователю за картинку такие деньги, что тот прямо обомлел.
После этого Павла Аристарховича стали возить на все обыски и задержания, где могли оказаться художественные ценности. Его перевели в отдельную камеру, назначили ему полуторный паек – чтобы, не дай Бог, такой ценный кадр не помер от недоедания. По делу о контрреволюционном заговоре его, разумеется, оправдали, но выпускать на свободу не собирались, на всю катушку используя блестящие познания Ртищева.
– Вот и мою обстановку Павел Аристархович по просьбе Вольдемара подобрал, – в некотором смущении сообщила Полина. – Это все дворцовые вещи, очень ценные…
Вещи в комнате бывшей актрисы были самые пошлые, третьеразрядные, явно попавшие сюда из приемной небогатого дантиста, но чрезвычайно подходили самой хозяйке, так что Борис в очередной раз оценил тонкий вкус Павла Аристарховича.
Оставалась только одна проблема, но проблема чрезвычайно серьезная – как вытащить Ртищева из тюрьмы ГПУ?
Борис поблагодарил Полину за гостеприимство и сказал, что очень, просто очень ей благодарен за все и хотел бы продолжать приятное знакомство, но ведь дама несвободна. Полина, смотревшая алчным взором на красивого молодого человека с очень приличными манерами, вспомнила про своего чекиста и решила, что в такое суровое время грех менять шило на мыло. Они простились дружески, Борис на прощание даже поцеловал Полли в полное плечо.
На улице понемногу темнело, и моросил мелкий нудный совсем не весенний дождь. Борис поднял воротник пальто и заторопился к Финляндскому вокзалу.
Чайную он нашел без труда – всего один раз спросил дорогу у торговки семечками, что сидела, закутавшись в мешковину, под навесом закрытой овощной лавки.
В чайной стоял ровный гул голосов и дым коромыслом. За столами сидели железнодорожные рабочие в засаленной одежде, пахнущей машинным маслом, крестьяне из пригорода, удачно обменявшие муку на вещи и теперь с подозрением поглядывающие по сторонам, чумазые мальчишки, невесть как проскользнувшие в помещение, румяные пышногрудые финские молочницы с пустыми бидонами, дожидающиеся поезда.
Борис осторожно пробирался по узкому проходу, перешагивая через узлы, мешки и ноги, слушая вслед нелестные замечания.
Серж сидел в дальнем углу и был мрачен.
– Где тебя носило? – прошипел он вместо приветствия. Борис машинально отметил, что относительно приличные манеры Сержа исчезли по приезде в Россию, впрочем, как и у него самого.
– Да уж не на гулянке, – тотчас огрызнулся он, краем глаза заметив Саенко, пристроившегося к двум припозднившимся молочницам в полосатых вязаных чулках. Несмотря на то что одна была постарше, а другая совсем молодая, они были очень похожи – красные щеки, белесые ресницы, нос пуговкой.
Пантелей балагурил и подливал молочницам чаю из большого закопченного чайника. Перед ними на столе лежало полбуханки домашнего хлеба и остатки рыбы в замасленной бумаге.
– Я, тактай, мало кушаю, – говорила старшая, – я, тактай, как птичка кушаю…
При этом время от времени она отрезала огромный кусок от буханки, щедро посыпала его солью и отправляла в рот. Молодая молочница ничего не говорила, только смотрела сонными глазками, изредка моргая.
Увидев Бориса, Саенко пошептался с молочницами и пересел к Сержу за стол, прихватив с собой оставшийся хлеб и рыбу.
– Кушайте, Борис Андреич, – вполголоса сказал он, – хлеб хороший, сами они пекут, и рыбу мужики ихние сами ловят и коптят. Ох и здорово наловчились, во рту тает!
– А ты, Пантелей, чухонцев ругал, – не удержался Борис от ехидного замечания, вонзив зубы в хлеб.
– Так они тоже разные бывают! – не растерялся Саенко. – Чаек-то пейте, я за горяченьким сбегаю…
Внимая нетерпеливому взгляду Сержа, Борис начал рассказывать сразу же.
– Дрянь дело, – закончил он, отхлебнув полкружки горячего чаю, и захрустел сахаром, выданным из кулька запасливым Пантелеем. – Сидит Павел Аристархович в Чрезвычайке, как его оттуда выцарапать – ума не приложу.
– Надо его оттуда достать, – серьезно сказал Серж, – ну, это уж моя забота – я по своим каналам проверку проведу, выясню, не соврала ли актрисочка тебе, не преувеличила. Бабенки, они любят себе цену набить… Точно ли высокий чин из ГПУ к ней ходит или просто так, младший дворник…
Ночевать в этот раз Серж привел их в барак, расположенный поблизости от вокзала. Долго шли в полной темноте по путям, прячась под вагонами от охраны с фонарями. Один раз столкнулись с шайкой, которая грабила вагоны. Саенко шарахнулся от них в темноту и потянул с собой Бориса, чтобы уголовка не накрыла по ошибке.
В барак проникли через разбитое окно и устроились тут же на голых нарах. Огромное помещение было набито людьми, в основном все спали, только в углу две донельзя оборванные личности непонятного пола при свете чадящей коптилки азартно перекидывались засаленными картами. Изредка кто-то из спящих вскрикивал во сне, поднимался и начинал неистово чесаться. Борис и сам чувствовал, что по нему ползают насекомые, но усталость взяла свое, и он уснул, как будто провалился в темную бездонную яму.
