Дэн Симмонс - Колокол по Хэму
Тем не менее Хемингуэй предлагал типичное следственное мероприятие с применением противозаконных средств, и, кроме меня, в разношерстной контрразведывательной группе Хемингуэя наверняка не было ни одного человека, годного для такой работы.
— Хорошо, — сказал я. — Я согласен, но только если вы предложите разумный план проникновения на борт яхты и ухода оттуда целым и невредимым.
Хемингуэй положил бинокль на заднее сиденье «Линкольна» и сел за руль. Я обошел автомобиль и занял пассажирское кресло. После восхода прошло уже почти полчаса, и в салоне огромной машины было жарко.
— Я посвящу тебя в свой план за завтраком в «Перла де Сан-Франциско», кафе Кайзера Гиллермо, — пообещал Хемингуэй. — Когда мы вернемся в финку, я раздам своим людям задания. Потом мы подыщем для Дикарки безопасное жилье, где за ней можно будет присматривать. А вечером, когда стемнеет, мы отправимся взглянуть, какие книги любил читать герр Кохлер.
Как только мы въехали в Старую Гавану, залитую ярким утренним солнцем и источавшую вонь вчерашнего мусора, Хемингуэй затянул песню, которой его обучил старый друг, священник по имени дон Андрее. Он сказал, что посвящает эту песню «Южному кресту» и всем, кто находится на его борту:
"Мне не нравится место, где ты живешь,
И мне не нравишься ты,
И мне не нравится
Твоя мать-шлюха".
Второй куплет в точности повторял первый, только по-английски:
"No me gusta tu barrio
No me gusta tu,
No me gusta
Tu puta madre".
Глава 11
Я думал, что не успею встретиться с Дельгадо, однако, выполняя поручения Хемингуэя, оказался тем вечером в Гаване и смог выкроить двадцать минут. За эти минуты я узнал чертовски много.
Когда мы после плотного завтрака в кафе Кайзера Гиллермо вернулись в поместье, Мария сидела у бассейна в шортах и короткой майке, которые, судя по всему, ей одолжила Геллхорн, и читала «Лайф», жуя резинку.
Марта перехватила нас у задней двери главного дома и негромко спросила:
— Сеньора Ночная бабочка надолго останется у нас, Эрнесто?
Хемингуэй заулыбался.
— Пожалуй, мы поселим ее во втором флигеле, — сказал он, махая Марии рукой поверх плеча жены.
— В каком втором флигеле? — спросила Марта.
— "Ла Вихия — Первый сорт", — ответил Хемингуэй и, посмотрев на меня, добавил:
— Может быть, герр Лукас и сам станет наведываться туда от случая к случаю.
Это был маленький молокозавод, стоявший напротив финки Хемингуэя по ту сторону дороги. Прежде чем привести туда Марию, писатель показал его мне. Он сказал, что, когда переезжал сюда, этот завод еще работал и выпускал молоко в высоких бутылках с этикеткой «Ла Вихия — Первый сорт».
Год назад прежний владелец по имени Джулиан Родригес закрыл завод и продал его Хемингуэю. Хемингуэй и не думал использовать его по назначению — просто ему понравилась мысль завладеть всем, что находится на холме, кроме усадьбы Франка Стейнхарта, которую он твердо намеревался спалить в одном из своих ночных ракетных рейдов.
— К тому же, — негромко добавил Хемингуэй по-испански, — у нас с Герардо Дуэнасом по ту сторону поля «gallera», и лишние соседи нам ни к чему.
Я понял его. «Gallera» — это «петушья яма», площадка для петушиных боев. Я отлично представлял себе, с каким удовольствием Хемингуэй овладевал наукой и искусством разведения бойцовых птиц, и еще легче мне было представить, как он, улыбаясь, следит за кровавым поединком и прислушивается к воплям зрителей.
«Первый сорт» оказался маленьким домиком рядом с опустевшим коровником завода, в двухстах метрах от усадьбы писателя. Предприятие было заброшено, но здесь по-прежнему пахло навозом. Коттедж, о котором говорил Хемингуэй, раньше служил жильем для сторожа — крохотная лачуга с двумя пустыми комнатами и камином. В пристройке на задах дома размещалась дровяная печь для приготовления пищи и водяной насос. Электричества здесь не было. Стены и полы оказались сравнительно чистыми, но углы были затянуты паутиной, а в камине, похоже, поселились крысы. Одна из оконных рам треснула, и дождь оставил пятна на потолке и западной стене большой комнаты.
— Сегодня утром я пришлю сюда Рене, Хуана и еще пару ребят, пусть наведут порядок в помещениях, — сказал Хемингуэй, почесывая щеку и со скрипом поворачивая из стороны в сторону дверь на провисших петлях. — Мы привезем сюда кое-какую мебель и маленький ящик для льда из старой кухни, пару кресел и две койки.
— Зачем две койки? — спросил я.
Хемингуэй скрестил на груди волосатые руки.
— Дикарка не преувеличивает, утверждая, будто бы ее хотят убить. Если Мальдонадо отыщет ее, то, прежде чем убить, не только отрежет ей нос и уши. Ты знаешь, почему его зовут Бешеным жеребцом?
— Наверное, это прозвище как-то отражает его психическое состояние? — устало отозвался я.
Хемингуэй вновь почесал щеку.
— Он здоровенный парень, и между ногами у него висит этакая штука, словно у коня. И он обожает пускать ее в ход, особенно с молодыми девицами. Мы не должны позволить ему найти Марию Маркес.
Я подошел к камину и посмотрел на кучу мусора внутри.
Я обдумывал планы на вечер.
— А шлюхи из борделя не проболтаются? — спросил я.
Мне еще не попадались проститутки, способные хранить тайну.
Хемингуэй покачал головой.
— Леопольдина ла Онеста вполне оправдывает свою фамилию. Она умеет держать слово. Она поклялась, что ее девчонки и она сама заявят, будто бы Мария сбежала, и никто не знает, куда. Леопольдина запугает их так, что они будут страшиться ее больше, чем Кубинской национальной полиции; я гарантирую, что ни одна из них даже словом не обмолвится о вчерашнем происшествии.
Я презрительно фыркнул.
— Судя по тому, что вы рассказали о лейтенанте Мальдонадо, он за считанные секунды развяжет язык любой шлюхе.
— Возможно, — согласился писатель, — но уже час спустя после нашего визита Леоподьдина закрыла бордель и отослала всех девиц, которые что-либо знали, по их родным деревням и городам. Видишь ли, они работали нелегально. Полиции будет трудно их разыскать, да и вряд ли кто-нибудь станет этим заниматься. Убийство представляется совершенно заурядным... если не считать побега Марии. И если Бешеный жеребец или его босс, Свидетель Иеговы, заявятся сюда и спросят, известно ли нам что-нибудь... что ж, Марии в финке нет.
— В финке ее нет, — сказал я. — Она в сотне шагов от усадьбы, в старом вонючем коровнике...
— И ее день и ночь охраняет специалист по контрразведке и боевым искусствам, — закончил Хемингуэй.
— Идите ко всем чертям, — отозвался я.
— И тебе того же, — миролюбиво произнес писатель.
* * *Остаток утра и всю вторую половину дня приходили и уходили агенты «Хитрого дела». Мария отправилась в «Первый сорт» вместе с Хуаном и еще несколькими слугами, а мы с Хемингуэем освободили большой стол в гостиной флигеля, и к нему стекался сплошной поток разномастной публики. Люди. докладывали, получали приказы, спорили, выпивали, выдвигали предложения и исчезали, только чтобы появиться опять.
Уинстон Гест провел там весь день, уходя только для того, чтобы разослать сообщения; также присутствовали Хуан Динабетия по прозвищу Синдбад-мореход, старший помощник Фуэнтес, Пэтчи Ибарлусия, отец дон Андрее Унтзайн, автор утренней песни Хемингуэя, Феликс Эрмула по кличке Кенгуру, друг Ибарлусии и еще один игрок хай-алай; носатый коротышка по имени Хосе Регидор, который изображал из себя крутого парня, но, на мой взгляд, свалился бы в кусты от первого же серьезного удара. Были здесь и доктор Сотолонго с братом Роберто, садовник Хемингуэя, который, по всей видимости, желал переговорить с хозяином об испанском петухе, которого он вырастил и обучил, а не о разведывательных операциях, а также с десяток других людей, в том числе портовые бродяги и официанты, с которыми я познакомился во время первой инспекции «Хитрого дела», и несколько незнакомых мне лиц.
Машины приезжали и уезжали с десяти утра, и к половине пятого во флигеле было по колено пустых пивных банок и полных пепельниц, но мне казалось, что полуоформившийея план Хемингуэя так же далек от завершения, как и в восемь часов утра.
— Нам нужна схема яхты, — сказал я. — Без точных сведений о том, где находятся радиорубка и каюта Кохлера, вся наша затея — не более чем умственный онанизм.
— Прошу тебя, Лукас, следи за своим языком, — отозвался Хемингуэй, обводя взглядом десяток всклокоченных пьяниц, докеров, моряков и священников, которые топтались вокруг стола, споря и хлебая пиво. — Среди нас дети.
— Согласен целиком и полностью, — со вздохом произнес я. У меня разболелась голова.
— Лукас, хочешь совершить доброе и нужное дело?
Я посмотрел на писателя сквозь голубую пелену сигарного дыма. Хемингуэй не курил, но, по всей видимости, ничуть не возражал против того, что окружающие дымят напропалую.
