Йен Пирс - Комитет Тициана
— Какую сумму составлял ваш откат, доктор? — сухо поинтересовался Боттандо.
— Простите, не понял. — Немец снова удивленно вскинул брови.
— Поняли. Я спрашиваю о вашем откате.
— Если это то, что я подозреваю… то это… Чудовищно! Как вы смеете предполагать, будто я…
— Хорошо, хорошо. Извините, что я так сказал. Но неужели вы в самом деле считаете, что полотно — подделка?
Немец мучительно заломил руки.
— Возникли некоторые сомнения…
— Так почему бы так и не сказать?
— Потому что я следовал совету профессора Робертса: в отсутствие документальных свидетельств все зависит от оценки стиля. Это его область, а не моя.
Немец чопорно восседал на стуле: спина прямая, колени сведены, всем своим обликом проявляя то, что можно было бы охарактеризовать как весьма умеренный гнев. По мере разговора все признаки его недавней нервозности исчезли. Боттандо вздохнул и попытался вернуть собеседнику настрой на сотрудничество.
— Ну и как вы нашли Доницетти?.. — начал он, и Коллман устало проворчал:
— Сколько же можно говорить об одном и том же? Я был в опере и все представление сидел рядом с Робертсом и моей женой.
— Половина вашего алиби на том свете, другая половина связана с вами узами брака. Паршиво получается, доктор, — хмыкнул Боттандо. Коллман возмущенно фыркнул.
— Ну хорошо, поговорим о том вечере, когда убили Робертса, — продолжал генерал. — Где вы были?
— Я уже несколько раз сообщал, что отнес пакет Робертсу, после чего вернулся к себе. Покормил детей и попытался поработать.
— Один?
— Да, один.
— Последний вопрос: вы приглашали Мастерсон выпить на острове или уже на катере?
— На катере. Спросите Миллера — он все слышал.
— Спасибо, доктор. На сегодня достаточно. Боттандо и так выдержал слишком много за одно утро. Голову ломило, в ней хаотически носились факты и теории, пытались выстроиться в единое целое и никак не могли. Генерал вышел из унылого дома на еще более унылую улицу. Дождь полил сильнее, как и предрекал Флавии старый гондольер. Боттандо, спасаясь от пронизывающего ветра с лагуны, плотнее запахнулся в пальто и поспешно зашагал к набережной. Он и так опаздывал на ленч. Теперь, чтобы успеть на встречу с Боволо, придется вообще отказаться от еды. Дьявольщина! Больше всего на свете Боттандо не любил пропускать обед.
Взбодренный надеждой обрести потерянные было картины, Аргайл тоже не сидел все утро без дел. Он позвонил в Лондон Бирнесу и попросил разнюхать насчет продаж Тициана за последние несколько лет. Особенно его интересовали полотна с новыми с иголочки сертификатами авторства. И сам рассказал, чем занимался в последнее время. Бирнес, немного успокоенный перспективой, что его сотрудник наконец хоть что-то заработает, пообещал произвести разведку и по результатам перезвонить.
С этого момента Аргайл оставил полицейскую работу полицейским, а сам занялся установлением авторства полотна маркизы. В конце концов, это могло иметь отношение к убийству Мастерсон. И еще: Боттандо, кажется, не сомневался, что картина в итоге отыщется и может попасть к нему в руки. Поэтому лучше иметь представление, за что собираешься выкладывать деньги.
Но искать еще не значит найти. А вот в этой области у него не было особенных успехов. Сначала он умыкнул заметки Мастерсон, затем присвоил в библиотеке ее ксерокопии и, наконец, конфисковал на время книги с ее полок. И сведя все воедино, надеялся что-то да прояснить, но должен был признать, что пока не обнаружил и намека на ответ. Джорджоне, Тициан и не слишком обаятельный Пьетро Луцци. Несомненно, эту троицу что-то объединяло, и, несомненно, Мастерсон знала, в чем тут дело. Аргайл нехотя пришел к выводу, что она была намного умнее, чем он.
— Ну и что удалось выяснить? — спросила его Флавия, когда они встретились за обедом, который пришлось пропустить Боттандо.
Аргайл в ответ уныло засопел.
— Честно говоря, немного. Я знаю, что на автопортрете художник лет тридцати. И еще, что Тициан изобразил его в своей серии фресок в Падуе и на наброске из Милана.
— Отлично, — постаралась поддержать его Флавия. — Теперь остается выявить всех приятелей Тициана, и дело сделано. В то время рисовать друзей в сюжетах религиозного содержания было обычным делом. Ты же сам говорил, что Тициан запечатлел свою покойную возлюбленную. Так почему он не мог поступить так же и с остальными?
Аргайл вскинул на нее глаза:
— Повтори!
Флавия послушалась и начала снова:
— Ты же сам мне говорил…
— Я говорил чисто риторически, — порывисто перебил он ее, вскочил на ноги и стряхнул с костюма хлебные крошки. — Хотя очень полезно выслушать все это от другого. Надо же, проявить подобную тупость!
— Надеюсь, ты говоришь о себе?
— Естественно. Это же очевидно. Возлюбленная, ха! Думаю, тебе не приходилось встречать большего идиота, чем я.
Флавию часто подмывало согласиться с подобными сентенциями Аргайла, но на сей раз она сделала вид, что не расслышала.
— Ты о чем?
Англичанин метался из стороны в сторону и восторженно бормотал:
— Сюжет, где Виаланте ди Модена лишается жизни из-за своей неверности! Кто мог быть ее любовником, если не сам Тициан? Кто написал автопортрет из собрания маркизы? И почему Мастерсон все это так интересовало?
— Господи! — На Флавию снизошло прозрение. — Присядь, поговорим об этом еще.
— Некогда! — радостно твердил Аргайл. — Надо работать. — Он наклонился и поцеловал ее в лоб, а затем на случай, если она сочла бы это слишком фривольным на людях, заглаживая вину, потрепал по щеке. — За работу! Ты замечательный человек и понапрасну прозябаешь в полиции. Спасибо тебе. Увидимся позднее.
Вселив вдохновение в Аргайла, Флавия завершила ленч, а затем, пересилив себя, вышла на улицу, где погода стала еще отвратительнее, и направилась в сторону жилища Лоренцо. По ее разумению, проблема не представляла особых трудностей: они уже знали, что произошло. Загвоздка заключалась в том, чтобы связать все нити воедино и понять, что к чему. В следовавших друг за другом убийствах должна отыскаться некая логическая схема, надо было только ее нащупать. В конце концов, убивать людей — серьезное занятие. Вряд ли кто-нибудь возьмется за такое без веских причин.
— О да, я знал, что тетя собиралась продать несколько картин, — ответил Лоренцо, когда Флавия вошла в его квартиру, стряхнула с себя капли дождя и села. — Но не уверен, какие именно. Я только забеспокоился, как бы она не спустила парочку моих любимых Ватто. Но тетя мне сказала, что имела в виду не те. Тогда я потерял к ее затее всякий интерес и разрешил поступать, как ей заблагорассудится.
— Вы вполне уверены, что они не представляют никакой ценности?
— Абсолютно. Полная мура. Можете не сомневаться: ни малейшей угрозы, что из страны незаметно исчезнет Микеланджело.
Лоренцо держался вполне уверенно, и Флавии не захотелось его разочаровывать и объяснять, насколько он заблуждался. И она вместо этого спросила:
— В каких вы отношениях с вашей тетей?
— Не в очень хороших. Мы терпим друг друга, как и должны поступать племянник и тетя. Должен признать, что я лучше отношусь к старой перечнице, чем она ко мне. Старушка, увы, совсем меня не любит.
— Почему?
— Ей-богу, не знаю. Естественно, ей неприятно, что приходится советоваться со мной по финансовым делам. Это подрывает ее авторитет главы семьи. Она была вне себя, когда узнала, что дядя написал завещание в мою пользу. А я с ней исключительно мил и стараюсь во всем угодить, но тетя, кажется, считает меня чрезмерно легкомысленным. Этаким плейбоем. Обожает всякие устаревшие словечки. Не представляю, что она обо мне воображает, однако вполне уверен, что веду отнюдь не такую развеселую жизнь, как она в свое время.
Если в Лоренцо и таилась великая злоба к родственнице, он держался прекрасно и вполне правдоподобно изображал доброжелательную терпимость к престарелой даме.
— А что вы можете сказать о синьоре Пианте?
— Ух! — закатил он глаза. — Не женщина, а дракон. Я знаю ее с тех самых времен, когда она четверть века назад объявилась у тети в доме. Приехала на недельку и до сих пор гостит. Бедное создание — и в прямом, и в переносном смысле слова. Я всегда старался держаться с ней корректно.
— Где вы были в тот вечер, когда убили Робертса и украли картины вашей тети? — задала вопрос Флавия. Почему бы не попытать счастье: вдруг Лоренцо спутается и начнет противоречить сам себе.
— Не старайтесь, не поймаете, — радостно улыбнулся он. — Я был в Академии и в интересующее вас время произносил краткую, но, тешу себя надеждой, весьма интересную речь. И слушали меня не меньше пятидесяти человек. Я дам вам телефон музея. Когда они завтра откроются, можете взять у них фамилии нескольких десятков людей, которые подтвердят, что я там был до самой полуночи.
