Валерия Вербинина - Эхо возмездия
– Он ведь нашу больницу и знать не хотел. Когда вы, Георгий Арсеньевич, просили построить еще один корпус, который очень помог бы в случае холерных эпидемий… Помните, что сказал тогда Селиванов? Что если кто-то умирает от холеры, значит, так тому и быть и нечего вмешиваться в божественное предназначение…
Волин нахмурился. Он находил, что злопамятность не к лицу женщине – да и мужчине тоже, если уж на то пошло.
– Речь сейчас вовсе не об этом, Ольга Ивановна, – промолвил он с неудовольствием. – В конце концов, мы прекрасно обошлись без участия господина Селиванова. Я только что узнал: новый корпус начнут строить весной, благотворители выделили для него деньги.
Но утихомирить медсестру было не так-то просто.
– Если Селиванов не хотел давать деньги на больницу, его право, – бросила Ольга Ивановна воинственно. – В конечном счете, никто ведь его не заставлял. Но глумиться-то зачем?
В конце концов, решено было доставить почившего фабриканта к нему домой, а следователь из Петербурга поехал вперед – предупредить вдову и расспросить ее о том, кто мог желать Селиванову смерти. В больнице доктора еще дожидались несколько десятков пациентов, которых он не успел принять.
Волин закончил прием в шестом часу вечера и отправился проведать несколько пациентов, за состоянием которых он следил особенно пристально. Убедившись, что им ничего не угрожает, он решил навестить отставного штабс-капитана и его жену, которые по-прежнему находились в палате на втором этаже.
Они забросали доктора вопросами о том, что происходит, почему убили Селиванова и когда петербургский следователь планирует схватить убийцу студента. Тщетно Георгий Арсеньевич пытался им объяснить, что он ничего об этом не знает; по их лицам он видел, они ему не верят и не поверят, какие бы доводы он ни представил.
В ходе разговора он допустил ошибку, необдуманно спросив у Василисы, почему она уверена, что ее сестру и всю семью сестры убил именно Колозин.
– Да кто ж еще мог это сделать? – заверещала Василиса, волнуясь. – Только он мог их убить, и больше никто!
Доказательства? Извольте: Василиса видела, как Колозин злобно смотрел на ее сестру («так злобно, что у меня душа в пятки ушла»). Он не любил детей и жаловался на то, что они не дают ему выспаться. Он задерживал плату за комнату и говорил хозяйке и ее мужу дерзости. И вообще он мерзавец, гадюка и душегуб!
По правде говоря, распрощавшись с Василисой и ее мужем, Волин почувствовал облегчение. Он не любил людей, которые глухи к любым доводам рассудка, – людей, которых не проймешь никакими аргументами.
«Интересно, что она скажет, если Порошин и его петербургский коллега найдут настоящего убийцу Изотовых… Будет ли ей хоть немного стыдно за свои обвинения, за скандал, который она устроила у Павла Антоновича? Скорее всего, нет… Просто она накинется на нового убийцу с той же неутомимой ненавистью, с какой преследовала студента…»
Он прошелся по кабинетам, проверяя, все ли в порядке, и в крошечной комнатке рядом с прозекторской увидел на металлическом столе вещи, которые Феврония Никитична забыла или не успела убрать. Это были шинель, обувь, шапка и прочее, что принадлежало убитому Колозину.
«Ах да, я же просил ее ничего не трогать, потому что петербургский… следователь Ломов сказал, что вещи могут ему еще понадобиться… Но все же им нечего тут делать. Надо убрать их в шкаф».
Доктор принес газеты и стал заворачивать в них предметы одежды. С мелкими вещами он справился быстро, но шинель соскользнула на пол и ударилась о него с глухим стуком, который озадачил Георгия Арсеньевича. Ощупав ее, Волин сообразил, что под правым карманом, между сукном и подкладкой, есть как бы дополнительный потайной карман, и там лежит какой-то металлический предмет. Повозившись некоторое время – с первого раза в потайной карман проникнуть не удалось, – Волин извлек на свет опасную бритву.
Сказать, что доктор был озадачен, значит, не сказать ничего. Он осмотрел бритву и убедился – ее лезвие тщательно заточено, в сложенном виде она чрезвычайно напоминает складной нож. Однако, согласитесь, бритва все же не относится к тем предметам, которые люди обычно берут с собой, отправляясь на прогулку, да еще прячут в особый карман.
Доктор вспомнил слова Нинель Баженовой о том, что Колозин знал, кто убил Изотовых. Что, если он пошел дальше? Если, к примеру, он попытался убийцу шантажировать… Тот назначил ночью встречу, поэтому студент вышел из дома, а бритву захватил, чтобы обезопасить себя?
В сущности, Георгию Арсеньевичу было достаточно на этом остановиться, вызвать кого-нибудь из тех, кто вел следствие, и рассказать им о своей страшной находке. Но вместо этого он спрятал бритву, завернул шинель студента в несколько слоев газет и вместе с остальными вещами убрал ее в шкаф, который запер на ключ.
Доктора съедала смутная тревога, и у этой тревоги была вполне конкретная причина. Как Волин ни пытался убедить себя, что ему мерещится, что такая дама, как баронесса Корф, не может иметь отношения к происходящим в уезде странным событиям, он снова и снова возвращался к тому, как она стояла в саду генеральши с выражением лица, которое не сулило ничего хорошего. И еще его беспокоило, что место убийства Колозина до сих пор не было определено.
Решившись, он вышел из кабинета, разыскал Пахома и велел закладывать сани; но уже в дороге, когда они ехали в имение генеральши Меркуловой, доктор едва не велел повернуть обратно.
«У меня просто нервы не в порядке… Положим, мне хочется ее видеть, и я придумываю… Бог весть, что придумываю… И чем я лучше жены штабс-капитана? Ее хотя бы извиняет то, что она необразованна, а я… курс окончил в университете… был на хорошем счету у профессоров…»
Он велел остановить сани, не доезжая до ворот, взял фонарь и пошел вдоль ограды. Ветер налетал порывами и трепал стебли плюща, с которых уже успели облететь все листья. Внимательно глядя себе под ноги, чтобы не провалиться в какую-нибудь яму, доктор дошел до того места, где часть ограды обрушилась и можно было забраться прямиком в сад.
Тут его внутренний Георгий Арсеньевич Волин, что был на диво благоразумен и признавал только здравый смысл, возвысил свой голос, заклиная доктора вернуться; но Волин неблагоразумный и опрометчивый, само собой, его не послушал.
Сквозь дыру в ограде он забрался в сад, причем сделать это оказалось гораздо легче, чем он думал; но тут правая нога доктора наступила на что-то ломкое, что громко хрустнуло в знак протеста. Доктор сделал шаг в сторону, наклонился и осторожно счистил снег с того, что он только что раздавил. Это оказался небольшой фонарь вроде того, который он сейчас поставил рядом с собой, чтобы оставить руки свободными.
Поднявшись на ноги, доктор взял свой фонарь и посветил вокруг. Он и сам не знал, что еще рассчитывает найти в этом зловещем саду, но так как зрение у него было острое, он сразу же разглядел бурое пятнышко засохшей крови на ближайшем кусте – точнее, на листочке, который до сих пор не опал даже несмотря на то, что пришла зима.
Тут ветер повеял на Георгия Арсеньевича не то сиренью, не то каким-то сложным цветочным букетом, и, подняв голову, доктор Волин увидел в нескольких шагах от себя баронессу Корф, которая стояла, пряча руки в пушистую муфту.
– Добрый вечер, Георгий Арсеньевич, – сказала Амалия. – Позволительно ли мне спросить у вас, милостивый государь, что вы делаете в моем саду?
Глава 25
Бумага на столе
Яков Исидорович Брусницкий трудился не покладая рук.
Собственно говоря, старый врач терпеть не мог работать, хотя тщательно это скрывал. Также он терпеть не мог большинство своих пациентов, но уж в этом, будьте благонадежны, он вообще никогда никому не признавался.
Однако с тех пор, как стало известно об убийстве фабриканта Селиванова, Брусницкому пришлось поступить в распоряжение вдовы и ее дочерей. Он метался по огромному особняку усопшего, выписывая успокоительные капли, бормоча утешающие слова, принимая хрустящие бумажки за свои услуги, и по какой-то странной прихоти судьбы на несколько часов сделался для Екатерины Селивановой и ее дочерей самым близким человеком на свете.
Им казалось, что только он может хоть как-то облегчить то горе, которое душило их и разрывало изнутри. У старшей дочери случился самый настоящий нервный припадок, младшая, еще маленькая, не осознавшая разумом всего ужаса случившегося, страдала за компанию, как могут страдать только дети. Вдова пыталась держаться, но то и дело срывалась на слезы и причитания.
Она рассказала Брусницкому, что когда-то не хотела выходить за Селиванова и пыталась даже сбежать из-под венца, но она рада, что у нее ничего не получилось, потому что их брак оказался очень прочным, и сама она считала его удачным. Муж делал все для нее и девочек, она чувствовала себя как за каменной стеной, и вот теперь… теперь…
