Вячеслав Денисов - Огненный плен
– Ганс!
Это было настолько неожиданно, что я и Мазурин рухнули на землю одновременно. Эсэсовец попался из крепких и в свои пятьдесят никак не хотел умирать. Он сучил ногами, ломал стебли и судорожно выворачивал руки. Он не хотел умирать.
Стиснув зубы, Мазурин выхватил из его груди нож и всадил туда, где, по его и моему мнению, у немца должно быть сердце. Вырвавшаяся из первой раны струя крови окатила нас почти по пояс. Гейзер крови в одно мгновение залил начавшие желтеть обвислые листья, а сзади снова послышалось: «Ганс?» — но уже ближе и отчетливее.
Медлить было нельзя. Я выдернул нож из обершутцевой груди и встал на ноги. Через секунду мы увидели друг друга – крупный унтер и я.
– За мальчика, сука!.. – прошептал я и одним движением рассек острым как бритва ножом горло с дрожащим кадыком.
Унтер качнулся, изумленно посмотрел на меня, приложил руку к шее… и только потом из огромной раны полилась кровь. Я хирург… Рассечь сонную артерию мне ничего не стоит. Так же, как сшить ее.
Я выдернул из кобуры унтера «парабеллум», Мазурин опустошил карман обершутце. Я увидел трофейный, а теперь возвратившийся «ТТ».
– Через поле, Касардин, быстрее!
Эта фраза была лишней.
Я знал, что нужно через поле.
//- * * * -//
Треск кукурузных стеблей заглушал все звуки. Мы бежали с Мазуриным, превозмогая боль. Чтобы жить, нужно было бежать. Чтобы бежать, нужны были силы. Силы покинули нас давно, но жажда жизни, казалось, компенсировала эту недостачу. Как врач, я знал, что марш-бросок не может продолжаться долго. Очень скоро нас накроет пустотой, и тогда мы просто сляжем.
– Капи…тан… Переходим… на шаг…
Я даже не узнал свой голос. Это кто-то свистел рядом с моим ухом – слабый и безвольный.
Трусца привела к тому, что мы стали передвигаться зигзагами. Мазурин выплеснул остатки сил на немца, и, оглянувшись, я увидел, как он, уже не попадая в символически расчищенное мной пространство – раздвинутые в стороны стебли, уходит то вправо, то влево, втрое усложняя свой путь.
Прихватив за руку, я уже шагом повел его за собой. Голова его была опущена, «ТТ» болтался в опущенной руке, и я удивлялся, где он находит силы его не бросить.
– Чертово колесо, капитан…
– Что? – буркнул он, не поднимая головы.
– Чертово колесо… В условиях плохой видимости и когда нет визуальных ориентиров, человек идет по кругу. Он уходит влево…
– Ерунду говоришь…
Опять на «ты». Оставляет, оставляет мужество моего подельника…
– Правой ногой человек делает шаг больший, чем левой. Мы прошли около километра… И я не удивлюсь, если скоро мы выйдем к водокачке.
Как писал в конце каждой своей теоремы Евклид – «что и требовалось доказать».
– Касардин, перестаньте меня нервировать. Скоро мы выйдем в лес!.. Я видел с башни рощу, метров через пятьсот мы в нее упремся…
Подняв руку с пистолетом к лицу, он вытер пот.
Другое дело.
А теперь нужно чуть-чуть пробежаться, товарищ чекист…
Появившиеся поверх кукурузы верхушки деревьев показались мне оазисом в пустыне. Но высота стеблей была такова, что уже через несколько секунд после того, как я увидел березы, мы вырвались из кукурузного плена.
Мазурин зацепился ногой за стебель и чуть не упал. Его несло по инерции вперед, и стрелял он, наклоняясь вперед и мчась вперед…
Вскинув руку, я расстрелял весь запас патронов в магазине.
– Откуда они взялись?!
Двое немцев лежали у первых же берез. Они даже не успели найти руками оружие. Получив три пули в упор, один из них, светловолосый мальчуган, упал спиной на березу, да так и сполз, пачкая бересту красным. Можно сказать, погиб он при исполнении воинского долга – сжимая в руках катушку с кабелем. Второй, грузный ефрейтор, никак не хотел умирать. Ему казалось это глупостью. Изрешеченный пулями, он полз в рощу, волоча за собой простреленную в колене ногу. Я не понимаю, отчего он не впал в болевой шок – с ранением колена меньше всего хочется куда-то ползти. Хотя не мы ли с Мазуриным только что пробежали кросс, голодая перед этим пять суток кряду?
– Я всего лишь телефонист… Взвод связи пехотного полка… – гитлеровец бормотал этот бред, предполагая, что это изменит дело, и полз в рощу…
Мазурин доковылял до светловолосого и, кувыркая его тело, снимал с него винтовку и ремень.
Я шел на немца. Вспомнив, что «парабеллум» пуст, отбросил его в сторону и, наклонившись, вытянул из обмоток нож.
– Я выполнял приказ… за всю войну – ни одного выстрела, клянусь Господом!..
– Нам нужно торопиться, доктор, – напомнил Мазурин. Он шуршал какой-то фольгой, рвал какую-то материю, звенел металлом. Если все звуки эти не упорядочивать, а смешать, то в этом шуме можно безошибочно угадать обыск.
– Где еще поблизости находятся немецкие солдаты? – спросил я.
– Вы меня убьете?
– Да.
– Боже правый!.. Я не сделал ничего плохого!.. Меня призвали на войну, но я против нее!.. Я выращивал картофель и жал лен!..
Невероятно, как мил становится солдат вермахта, когда у него прострелено колено.
Добравшись до него, я придавил ефрейтора коленом.
– Где поблизости немецкие солдаты?
– Вы убьете меня?
– Да.
– Я вам скажу, но только оставьте мне жизнь!.. Вон там, – он выбросил вправо руку, – в пятистах метрах, двое из взвода, и там, – он убрал окровавленную руку и махнул влево, – еще двое…
Пока я, как дура сова, смотрел без какой бы то ни было необходимости влево, правой рукой он с лязгом выхватил нож.
Мой вошел ему под кадык, как в масло. Чтобы не стать жертвой агонии, я прижал его руку с ножом другим коленом.
– Не хотел бы я оказаться на вашем операционном столе, Касардин.
Поднявшись, я забрал нож из зашедшейся в треморе ладони немца и спрятал в обмотки. Нож обершутце СС остался в ефрейторе-связисте. Потянуло чем-то вкусным, и я повернул голову. Рядом со мной с винтовкой на плече стоял Мазурин и ел шоколад. Он протягивал мне непочатую плитку.
Мои руки дрожали, когда я ее разворачивал. Чувство голода и полный рот слюны торопили меня, я видел перед собой только этот шоколад…
Я с хрустом откусывал от плитки, ловя крошки с ловкостью кошки, жадно жевал и смотрел, как Мазурин выворачивает ранец и карманы ефрейтора. Сочтя находку ценной, он забрасывал ее в солдатский ранец. Минута – столько мы были на поляне. Или – четверть часа. Среднего я не видел. Все пролетело как во сне, и в то же время мне чудилось, что вот-вот распахнется кукурузный занавес и на сцене этого театра появятся эсэсовцы…
– Что это такое?
– Тушеная говядина – быстрее, капитан.
Я поднял винтовку ефрейтора. Освободил труп от ремня с подсумками, и мы двинулись в лес.
– Три банки тушенки, две пачки сигарет, спички и плитка шоколада. Шесть обойм к винтовкам и два ножа – вот то, на что мы в ближайшее время можем рассчитывать, Касардин… – Чекист бежал рядом со мной, мы обегали разные деревья. Повязка с глаза его сбилась, он выглядел свирепым пиратом, бежавшим от командора флота ее величества. Или на буйнопомешанного. Разница если и была, то не очевидна.
– Полчаса назад мы имели только ветхие души… – задыхаясь, пробормотал я.
– Касардин, я давно хочу у вас спросить…
– Сейчас самое время.
Роща заканчивалась. Остановившись на опушке и присев, мы осмотрелись. Немцы могли тянуть кабель в каком угодно направлении. Судя по их последним намерениям, они обосновываются здесь надолго, то есть навсегда. Со свойственной им педантичностью они, не успели затихнуть пожары, тут же принялись прокладывать коммуникации – вода, связь… Куда они могут потянуть провод – одним им известно. Поэтому встреча нежданная и ненужная могла случиться в любой момент.
– Кажется, тихо…
Кукурузы больше не было. Меж двумя рощами, которые даже колками не назовешь – настолько велики были массивы, желтела рожь.
Где-то сзади, в тысяче метрах, не более, раздались автоматные очереди. Еще неделю назад я не расслышал бы их в грохоте пушек. Но сейчас Умань и Зеленая Брама жили жизнью тихой, плененной – смиренной, почти неживой. И клекот «шмайссеров» мог означать только одно: немцы нашли-таки фельдфебеля – любителя читать письма с родины рядом с русскими военнопленными – и унтера. И сейчас в бешенстве простреливают пространство. Кукурузное поле для нас – как броня – оно сожрет все пули. Да и километр – слишком большое расстояние для автомата…
– Нас вычислили.
– Не нас, а трупы своих, – поправил я Мазурина. – Вот так у вас в НКВД и случаются промахи. Пойдемте скорей через поле. Здесь метров триста. Если повезет, мы преодолеем их быстрее, чем немцы пробегут километр… Так о чем вы хотели меня спросить? – поинтересовался я, когда от леса до леса было равное расстояние, а стегающие удары колосьев стали раздражать до такой степени, что хотелось раздеться и расчесать все тело.
