Валентин Лавров - Триумф графа Соколова
Соколов продолжал:
— Вот, сударь, вы фыркнули. Я знаком с этим Кашицей, он колоду держать не умеет…
— Тогда почему же вы назвали его игроком знаменитым?
— Чтобы убедиться, что вы его знаете.
Тюкель с восхищением проговорил:
— Ловко, однако, вы меня подцепили. Я рад был бы помочь вам, господин Соколов, если бы вы не были полицейским, а так, частным лицом…
— Так-так, потрясающая логика! Представим, что вы узнали: убийцы замыслили вырезать целую семью — родителей, детей, служанку. И вы, презрения к полиции ради, не сообщили бы нам об этом?
Тюкель удрученно молчал.
Соколов поднялся, дружелюбно проговорил:
— Наша беседа закончена. Вы, Зиновий Архипович, можете еще постоять у окна, подышать свежим воздухом.
— Не откажусь! Сколько раз ездил и ходил мимо этой тюрьмы, и даже малейшего предчувствия не было, что сам угожу сюда.
— Передачи вам носят?
— Нет, конечно! У меня была любимая жена, дом, двое детей. А теперь я на всем свете один. Картежная страсть все отняла, да и я гусь хорош: семью разорил, от приданого супруги почти ничего не оставил. Подлец! — Горько вздохнул. — Какие уж тут передачи…
— Тогда предлагаю вместе отобедать.
— Как — отобедать? — недоверчиво вытаращился Тюкель.
— С аппетитом.
Соколов сел за стол, макнул ручку в чернила, спросил:
— Я пишу заказ. Какие закуски желаете?
Тюкель состроил мучительную гримасу:
— Не ожидал, что вы можете издеваться…
— Я не издеваюсь, говорю серьезно.
— Да, я изголодался… У меня плохой желудок, тюремная баланда — истинная казнь. Однако вы, Аполлинарий Николаевич, ошибаетесь. Я за куриный де-воляй и рябчика в сметане не стану сотрудничать с легавыми, извините, с полицией.
Соколов с сожалением посмотрел на несчастного:
— У вас с памятью плохо, сударь? Мы уже это обсудили. Я вам не ставлю никаких условий. Хотите покрывать убийц — дело вашей совести. С вас Господь спросит.
— Уже спросил.
— Так что заказывать?
— Что-нибудь на ваше усмотрение. — Посмотрел вопросительно: — Выпивку можно?
— Разумеется!
— Тогда что-нибудь из крымских виноградных вин.
— Третьего дня был в ресторане «Палиха» — это, помните, тут, в двух шагах. Как раз интересную партию получили. Не возражаете против муската розового «Алупка» урожая 1887 года? А пино-гри «Ай-Даниль» и прочих изысканных напитков?
Тюкель шумно выдохнул, завел глаза к потолку:
— Нет, право, это все мне снится!
Соколов что-то начертал своим быстрым, летящим почерком и нажал кнопку звонка. Двери тут же открылись, на пороге стоял надзиратель.
Соколов передал ему запись, дал сторублевую бумажку и сказал:
— Останови любые сани — для полицейской надобности — и гони в ресторан «Палиха», это на Палихе, восемнадцать. Пройдешь к владельцу Владимиру Андреевичу Глебовскому, отдашь записку и деньги. На той же повозке вернешься. Бегом марш! — и крикнул вдогонку: — И пусть хрусталь и приборы серебряные пришлет.
— Есть!
— Доставишь моментально, чтоб ничего не остыло.
Салат паризьенНе прошло и полчаса, как в камеру постучал капитан Парфенов. Он приоткрыл дверь и страшным голосом сообщил:
— Аполлинарий Николаевич, на проходной вас спрашивает господин ресторатор и с ним двое официантов. Говорят, что вы им приказали…
— Проведи в соседнюю комнату, пусть накрывают на стол. Мы проголодались. Да и ты, капитан, рюмочку пропусти.
— Так точно, Аполлинарий Николаевич, на моей службе это суровая необходимость — как по рецепту лекарство для недужного.
* * *Уже через две-три минуты в камеру вошел с пробором-ниточкой посредине набриолиненной головы и источающий крепкий запах «Цветочного одеколона» владелец «Палихи» Глебовский. Он весело проворковал:
— Обед подан, ваше превосходительство! — Полез в брючный карман. — Только вот это, «катюшу», обратно возьмите — в нашем заведении для знаменитого Соколова всегда бесплатно.
Обычный канцелярский стол был накрыт белой накрахмаленной скатертью. Его украшал букет пунцовых роз, источавших нежный аромат, привезенный предусмотрительным ресторатором. Перед двумя стульями стояли приборы. И весь стол был заставлен самой изысканной снедью.
Двое официантов во фраках вышколенно замерли у стены серо-бурого цвета, каким в России красят тюрьмы, губернские гимназии и больницы для бедных.
У изголодавшегося Тюкеля глаза разбежались при виде икры зернистой, салата паризьен и семги двинской, судака заливного и поросенка холодного под хреном.
Он с жадностью выдул несколько хрустальных лафитников вина, ел все подряд, не разбирая, и вскоре изрядно захмелел.
Когда подали в серебряной миске солянку из осетрины, тяжело вздохнул:
— Неужели есть на свете люди, которые так питаются каждый день? Стоит пробыть в тюрьме хотя бы неделю, и нормальная человеческая жизнь кажется невероятной!
После супа Тюкель не без труда осилил филе на вертеле, выпил мадеры и тяжело откинулся на спинку кресла.
— Уф, жизнь все-таки прекрасна. Мне кажется, что это сон. — Посмотрел на Соколова: — Сигару взять можно?
Соколов молча кивнул.
Тюкель выбрал в деревянной коробке сигару, откусил кончик и взатяжку задымил. С горькой назидательностью, которая часто появляется у людей подвыпивших, произнес:
— Так мне, подлецу, и надо! Мои родители — из черниговских мещан, аптекари. Последние гроши не жалели, лишь бы их ненаглядный Зиновий получил хорошее образование, в люди вышел. Но нет, не ценил я ни их заботы, ни тех способностей, которыми природа меня наградила. Дурные страсти, сколько помню себя, владели мной. И азарт, азарт… Какие деньги я оставил на конских бегах и за карточным столом! Скольких честных и доверчивых людей я облапошил! Можно было купить имение в деревне и дом в городе. А что у меня есть? Лишь горькое отчаяние. Достойный финал гнусной жизни.
Надолго замолчал, наслаждаясь собственной болью и сигарой. Мечтательно произнес:
— Теперь для райского счастья не хватает лишь колоды карт! Многолетняя, знаете, привычка.
Соколов вытащил из заднего кармана брюк нераспечатанную колоду.
У Тюкеля глаза на лоб полезли.
— Невероятно…
Соколов спокойно произнес:
— Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться о вашей страсти. Играть могу только под интерес. У меня есть с собой немного денег, — показал пухлый бумажник. — А что у вас, сударь, имеется?
— Вольно вам смеяться над несчастным колодником! — На глазах расчувствовавшегося после хорошего вина Тюкеля блеснула слеза. — В моем кармане лишь вошь на аркане.
Соколов, оставаясь невозмутимым, продолжал:
— Я ставлю пять сотен против сведений о Семене.
Тюкель надолго задумался. Потом осторожно спросил:
— А что вас, господин полицейский полковник, конкретно интересует?
— Совсем немного: в каком игорном притоне можно разыскать его?
Как влюбленный страстно ласкает предмет своих вожделений, так истосковавшийся по картам Тюкель гладил колоду. Он ничего не ответил. Лишь спустя минуту недоуменно уставился на Соколова:
— А вы разве игрок?
— Нужда припрет, петух яйцо снесет! — туманно отвечал сыщик.
— Что я должен делать? — задумчиво протянул Тюкель. Он сложил трубочкой губы, пожевал, усмехнулся: — Впрочем, Аполлинарий Николаевич, это ваш выбор. Я готов. — Поднял палец вверх. — Но сами понимаете, мои сведения полугодовой давности. Это вас устроит? Если вы проиграете, я забираю деньги и вы больше ко мне не пристаете с этим Семеном.
— Согласен.
Тюкель усмехнулся:
— Признаюсь, ваш интерес меня удивляет. Семен? Что он может? Ну, режет салат. Это когда идет ложная тасовка. Шулер делает лишь вид, что тасует карты, а на самом деле оставляет их в прежнем порядке. Смотрите, Аполлинарий Николаевич, показываю!
Руки Тюкеля замелькали с невероятной скоростью, карты так и летали. Рассмеялся:
— Глядите, все карты остались в первоначальной раскладке. Но это, уверяю вас, совсем просто. Да, Семен это делает. И еще может работать филаж. Это когда надо выдернуть вместо верхней иную карту. Вот так, игрок двигает большим пальцем левой руки несколько карт назад и выдергивает снизу нужную — полное впечатление, что она лежала сверху. А больше ничего он не умеет. Ни сенсирования, ни транспортировки, даже на ложном разрезе его ловили и били по голове. — Вдруг встрепенулся. — Или Семен замешан в мокрухе, когда зарезали лавочника Овчинникова? Слух был, но, вероятно, это параша. Семен не способен на мокрое дело.
Соколов терпеливо дослушал тираду и лениво спросил:
— Играть будем?
— Охотно!
Метал Соколов. За ним с легкой усмешкой наблюдал Тюкель, предвкушавший легкую победу. После долгого отлучения от игры он испытывал ни с чем не сравнимое наслаждение. Подобное испытывает путник, проделавший мучительный переход через пустыню и достигший морского берега. И впрямь карта шла к нему отличная.
