Наталья Александрова - Тьма над Петроградом
– Извините. – Борис попятился. Он и сам понимал, что зря сюда пришел, зря стал задавать свои вопросы. Теперешние здешние жители не имеют никакого отношения к прежнему миру, к его миру, и спрашивать их про Павла Аристарховича Ртищева так же бесполезно, как спрашивать о нем, к примеру, американских индейцев или африканских негров. Да, пожалуй, не только бесполезно, но и опасно.
Борис вспомнил, что извозчики не хотели везти его в Озерки, поскольку место здесь опасное, бандитское, и торопливо пошел прочь, чувствуя спиной тяжелые взгляды жильцов ртищевского флигеля…
Он покинул участок Павла Аристарховича, вышел к озеру, поверхность которого подернулась рябью от налетевшего ветра.
Здесь детьми они играли в индейцев, здесь Павел Аристархович, увлекавшийся идеями основателя движения скаутов, английского полковника Роберта Баден-Пауэла, устраивал для них походы, учил строить шалаши, разжигать костер без помощи спичек…
В дупле одного из вековых дубов они устроили тогда тайник, в котором прятали секретные записки, написанные на языке индейцев сиу, который сами же и выдумали под руководством того же дяди Па…
Борис с удивлением убедился, что создания природы более долговечны и прочны, чем творения человеческих рук. Те дубы, которые он помнил с детства, сохранились. Вот и тот самый, в котором был их индейский тайник…
Он подошел к дереву.
Прежде, чтобы проверить тайник, ему приходилось вставать на цыпочки или даже подтаскивать к дубу какой-нибудь чурбан, теперь же он легко дотянулся до дупла.
Борис запустил руку в тайник просто так, в память о прежних временах и о своих детских играх. Ему и в голову не приходило, что он там найдет какое-то послание.
Однако в глубине дупла оказался сложенный вчетверо листок бумаги.
Сердце его забилось от волнения. Он как будто перенесся на двадцать лет назад, в те чудесные довоенные времена, когда все его близкие были живы и счастливы, когда здесь, в Озерках, была оживленная дачная местность, над озером скрипели лодочные уключины и раздавались веселые голоса дачников, а не блатные частушки и выстрелы, когда извозчики не боялись сюда ездить. Он как будто почувствовал в своей руке руку десятилетнего мальчика, каким он сам был тогда – в другой жизни, в жизни, растаявшей без следа, унесенной ледяным ветром революции и Гражданской войны…
Значит, сейчас другие мальчишки играют здесь в индейцев и прячут в этом дупле свои секретные послания? Тогда, возможно, все еще наладится, все вернется на круги своя, и в Озерках снова закипит веселая дачная жизнь…
Впрочем, современные мальчишки наверняка играют не в индейцев и даже не в казаков-разбойников, а в махновцев и буденновцев или в чекистов и контрреволюционеров.
Борис развернул листок.
Это было не секретное послание сегодняшних мальчишек.
Это был самый настоящий привет из прошлого.
Борис узнал эту бумагу – довоенную бумагу верже, с голубоватым обрезом и с латинской буквой «R» в уголке.
Такую бумагу заказывал для себя дядя Па, Павел Аристархович Ртищев. Буква в углу листа – это первая буква его фамилии.
На таких точно листах писали они, довоенные мальчишки, свои секретные письма.
И последние сомнения отпали, когда Борис увидел текст письма.
Этот текст был написан на придуманном ими языке, который они называли языком индейцев сиу. Точнее, не текст, а цепочка аккуратно нарисованных картинок – иероглифов.
Это письмо написано дядей Па, Павлом Аристарховичем Ртищевым, и адресовано оно именно ему – Борису Ордынцеву, потому что только он может понять его смысл.
Борис вгляделся в рисунки на листе.
Четыре маленьких человечка идут друг за другом. Затем – условно нарисованная елочка, на верхушке ее – пятиконечная звезда. Дальше несколько маленьких треугольников с перекрестьем наверху – так они рисовали жилище индейцев вигвам, или, точнее, типи. После вереницы вигвамов шла вертикальная веревка с узелками и, наконец, в самом конце – котелок.
Борис стал вспоминать знаки «индейского» языка.
Четыре человечка… их скорее всего нужно понимать просто как цифру четыре. Причем, рисуя идущих друг за другом человечков, мальчики-скауты сообщали друг другу направление, в котором нужно идти. А вот елка с пятиконечной звездой… это теперь такая звезда в первую очередь приводит на ум красноармейцев с их шлемами-богатырками и орденами, а раньше, до революции, это была звезда Рождества, Вифлеемская звезда, засиявшая над колыбелью младенца Иисуса, звезда, за которой шли, чтобы поклониться ему, волхвы и пастухи. Звезда, которой украшали верхушку рождественской елки.
Ну да, эта елочка со звездой на макушке – это рождественская ель… Рождественская! Четыре человечка и елка – это же значит Четвертая Рождественская улица, одна из улиц в районе, который петербуржцы называют Пески.
Отлично. Что же у нас дальше?
Вигвам на «языке индейцев сиу» обозначал слово «дом».
Ну да, правильно – следом за улицей должен идти дом.
Борис пересчитал вигвамы. Их было восемь. Значит, Четвертая Рождественская, восьмой дом. Ну, вертикальная веревка с узелками – это совсем просто: это этаж. Узелков пять, значит, пятый этаж. Непонятно только, что значит котелок, пририсованный в конце письма, ну, да и без этого Борис не сомневался, что понял послание: Павел Аристархович сообщает, что живет в доме номер восемь по Четвертой Рождественской улице, в пятом этаже.
Борис бережно сложил письмо и спрятал его в карман.
Ему снова нужно возвращаться в город.
Павел Аристархович ждет его.
Ордынцев огляделся по сторонам и направился к дороге, к тому месту, до которого довез его извозчик.
Путь его проходил мимо чудом уцелевшей дачи с заколоченными окнами. Вдруг из-за угла этой дачи показался приземистый тип в долгополой, простреленной в нескольких местах шинели. Незнакомец двигался определенно навстречу Борису. Борис разглядел угрюмое, заросшее до самых глаз сивой щетиной лицо с проваленным носом сифилитика, щербатый оскаленный рот, волчьи глаза.
– Постой, господин хороший! – проговорил незнакомец сиплым жалостным голосом. – Постой, чего скажу!
– Мне с тобой совсем неинтересно разговаривать! – Борис прибавил шагу и изменил направление, чтобы избежать встречи с отвратительным субъектом.
– Постой, дяденька! Дай мильон жертве нещадной эксплуатации! – Субъект тоже изменил направление, чтобы перехватить Бориса.
– Ничего нету, и говорить с тобой некогда!
– Некогда, говоришь? – В сиплом голосе зазвучала ненависть. – Брезгуешь, значит, простым человеком? Стой, лярва, а не то хуже будет! – И сифилитик бросился наперерез Борису, вытягивая из-за пазухи самодельную заточку.
– Думаешь, я тебя испугаюсь? – выкрикнул Борис в злобную звериную физиономию, почувствовав вдруг легкое и горячее бешенство, какое, бывало, охватывало его перед боем. – Я махновской атаки не испугался! Я из Новороссийской бухты живым выплыл! Я из расстрельного барака невредимым выбрался!
– Ах ты, контра, белая кость! Так я тебя прямо обязан сей же час убить! Мне за это, может, еще и орден дадут! – Бандит оскалил беззубую пасть и бросился на Ордынцева, занеся нож для удара.
Но Борис опередил его: вспомнив уроки греческих контрабандистов, он выбросил из рукава нож, с которым никогда не расставался и так ловко прятал, что разгильдяи-чекисты при обыске ничего не заподозрили. Он метнул нож под заросший щетиной подбородок, в кадык бандита, туда, где пульсировала выпуклая жила.
Бандит споткнулся, удивленно охнул и повалился на землю. Его левая нога несколько раз судорожно дернулась, как у спящей собаки, и замерла.
Борис вздрогнул.
Только что он был охвачен чистой яростью справедливого боя, которая застлала ему глаза. Он забыл обо всем, кроме врага. Теперь же возбуждение схлынуло, и он понял, в каком ужасном положении оказался. Если его схватят власти – не миновать ему допроса в подвалах ГПУ, а там – и расстрела. Да и без чекистов с ним есть кому разделаться: этот безносый бандит явно был не один, и его дружки сейчас появятся, чтобы расквитаться с Борисом…
Заколоченные дачи замерли вокруг, словно наблюдая за чужаком и выбирая подходящую минуту для того, чтобы наброситься на него.
Борис выпрямился, решительно огляделся по сторонам, ногой толкнул труп, перевернув его на спину, выдернул из горла окровавленный нож, обтер его о землю и спрятал в рукав. Тем самым он хотел показать невидимым наблюдателям, что нисколько не боится их, готов к бою и не отдаст свою жизнь задешево.
Дачи молчали. Видимо, его поняли правильно и решили, что связываться с ним небезопасно, да и повод незначительный. Борис пошел прочь, не ускоряя шаг и не оглядываясь.
Вскоре он вышел на дорогу, ведущую к городу, в Лесное. Мимо него ехала пароконная подвода с дровами, и возчик позволил Борису подсесть к нему на облучок.
Глава 7
