Борис Акунин - Смерть Ахиллеса
— Какие цели? — слабым голосом спросил вконец замороченный обер-полицеймейстер.
— Наверное, власть, — небрежно ответил Фандорин. — Какие же еще могут быть цели, когда интрига разворачивается на таком уровне? Контрзаговорщики имели в своем распоряжении необычайно изобретательного и предприимчивого исполнителя, который нам известен как Клонов. В том, что он никакой не купец, можно не сомневаться. Это человек незаурядный, невероятных способностей. Невидим, неуловим, неуязвим. Вездесущий, он повсюду появлялся раньше нас с вами, наносил удар первым. Хотя мы и сами действовали быстро, он постоянно оставлял нас с носом.
— А вдруг он все-таки жандармский капитан и действует по санкции министра? — спросил Караченцев. — Что если… — Он сглотнул. — Что если устранение Соболева санкционировано свыше? Извините, но мы с вами, Эраст Петрович, профессионалы и отлично знаем, что для защиты государственных интересов иногда приходится прибегать к нетрадиционным методам.
— Зачем тогда было выкрадывать портфель, да еще из жандармского управления? — пожал плечами Фандорин. — Ведь портфель и так уже попал в жандармское управление, и вы по инстанции переслали бы его в Петербург, тому же графу Толстову. Зачем было огород городить? Нет, министерство здесь не при чем. Да и убить всенародного героя — это вам не какого-нибудь генерала Пишегрю в тюрьме удавить. Поднять руку на Михаила Дмитриевича Соболева? Без суда и следствия? Нет. Евгений Осипович, при всех несовершенствах нашей власти это уж чересчур. Не поверю.
— Да, вы правы, — признал Караченцев.
— И потом легкость, с которой Клонов совершает убийства, что-то уж больно мало похожа на государеву службу.
Обер-полицеймейстер поднял ладонь:
— Погодите-погодите, не увлекайтесь. Какие, собственно, убийства? Мы ведь так и не знаем, был ли Соболев убит или все-таки умер своей смертью. По результатам вскрытия получается — умер.
— Нет, убит, — отрезал Эраст Петрович. — Хоть и непонятно, как удалось скрыть следы. Если б мы тогда знали то, что знаем сейчас, мы, возможно, проинструктировали бы профессора Веллинга провести исследование более дотошно. Он ведь заранее был уверен, что смерть произошла вследствие естественных причин, а изначальная установка определяет очень многое. И потом, — коллежский асессор остановился напротив генерала, — ведь смертью Соболева не ограничилось. Клонов обрубил все возможные концы. Я уверен, что таинственная смерть Кнабе — его рук дело. Посудите сами, разве стали бы немцы убивать своего офицера генштаба, даже с очень большого перепугу? Так в цивилизованных странах не делается. На худой конец принудили бы застрелиться, но мясницким ножом в бок? Невероятно! Клонову же это было бы очень кстати — мы с вами полностью уверились, что дело раскрыто. Если бы не всплыл портфель с миллионом, мы бы поставили в расследовании точку. Крайне подозрительна также внезапная смерть кельнера из «Метрополя». Этот злосчастный Тимофей Спиридонович, видимо, провинился только тем, что помог Клонову найти исполнительницу, Ванду. Ах, Евгений Осипович, мне все теперь кажется подозрительным! — воскликнул Фандорин. — Даже смерть Миши Маленького. Даже самоубийство Хуртинского!
— Ну уж это слишком, — скривился обер-полицеймейстер. — Ведь предсмертная записка.
— Скажите, положа руку на сердце, стал бы Петр Парменович накладывать на себя руки, оказавшись перед угрозой разоблачения? Что, такой уж он был человек чести?
— Да вообще-то вряд ли. — Теперь уже Караченцев вскочил и зашагал вдоль стены. — Скорее попробовал бы сбежать. Судя по найденным у него в сейфе бумагам, покойник имел счет в цюрихском банке. Не удалось бы сбежать — молил бы о пощаде, совал взятки судьям. Я эту породу хорошо знаю, исключительной живучести людишки. Да Хуртинский скорей на каторгу пошел бы, чем в петлю лезть. Однако записка начертана его рукой, это несомненно…
— Более всего меня пугает то, что во всех случаях подозрение об убийстве либо не возникает вовсе, либо, как в случае с Кнабе или Мишей Маленьким, оно со всей определенностью ложится на кого-то другого — в первом случае на германских агентов, во втором на Фиску. Это знак высшего профессионализма. — Эраст Петрович прищурился. — Я одного в толк не возьму — как он мог оставить в живых Ванду… Кстати, Евгений Осипович, надо немедленно выслать за ней наряд и убрать ее из «Англии». Вдруг ей протелефонирует настоящий Клонов? Или, того хуже, вздумает исправить свою непонятную оплошность?
— Сверчинский! — крикнул генерал и вышел в приемную распорядиться.
Когда вернулся, коллежский асессор стоял у висевшей на стене карты города и водил по ней пальцем.
— Где это — Троицкое подворье? — спросил он.
— «Троицкое подворье» — это номера на Покровке, недалеко от церкви Святой Троицы. Вот здесь, — показал генерал. — Хохловский переулок. Там когда-то и в самом деле было монастырское подворье, а сейчас — полутрущобный лабиринт из пристроек, флигельков, бараков. Обычно номера называют просто «Троица». Места неблагополучные, оттуда и до Хитровки рукой подать. Однако живет в «Троице» не совсем пропащая публика — актеришки, модистки, разорившиеся коммерсанты. Надолго там жильцы не задерживаются: либо выкарабкиваются обратно, в общество, либо проваливаются еще ниже, в хитрованские пучины.
Пространно отвечая на простой вопрос, обер-полицеймейстер думал о чем-то другом, и видно было, что решение дается ему с трудом. Когда генерал договорил, наступила пауза. Эраст Петрович понял, что разговор входит в главную фазу.
— Разумеется, это весьма рискованный шаг, Евгений Осипович, — тихо сказал коллежский асессор. — Ежели мои п-предположения ошибочны, вы можете погубить карьеру, а человек вы честолюбивый. Но я потому и пришел к вам, а не к Владимиру Андреевичу, что он-то наверняка рисковать не пожелал бы. Чересчур осторожен — сказывается возраст. С другой стороны, и положение его менее щекотливо, чем ваше. В любом случае министерство затеяло за вашей спиной интригу, в которой вам, извините за откровенность, отведена роль карточного б-болвана. Граф Толстов не счел возможным посвятить вас, начальника московской полиции, в дело Соболева, однако же доверился Хуртинскому, человеку низкому и, более того, преступному. Некто еще более хитрый, чем министр, провел свою собственную операцию. Вы были в стороне от всех этих событий, но ответственность в конечном итоге ляжет на вас. Боюсь, что платить за разбитые г-горшки придется вам. А самое обидное то, что вы так и не узнаете, кто их разбил и почему. Чтобы понять истинный смысл интриги, надо взять Клонова. Тогда у вас на руках появится козырь.
— А если он все же правительственный агент, то я с треском вылечу в отставку. В лучшем случае, — мрачно возразил Караченцев.
— Евгений Осипович, замять дело все равно вряд ли удастся, да и грех — не столько даже из-за Соболева, сколько из боязни: что же это за таинственная сила в-вертит судьбами России? По какому праву? И что эта сила удумает завтра?
— На масонов намекаете? — удивился генерал. — Граф Толстов, действительно, — член ложи, да и Вячеслав Константинович Плевако, директор департамента полиции. Чуть не половина влиятельных людей в Петербурге масоны. Только им политическое убийство ни к чему, они и так кого хочешь в бараний рог согнут, по закону.
— Какие там масоны, — досадливо сморщил гладкий лоб Фандорин. — Про них все знают. Тут же просматривается настоящий комплот, не опереточный. И в случае успеха, ваше превосходительство, вы можете получить ключик к т-такой пещере Аладдина, что дух захватывает.
Евгений Осипович взволнованно зашевелил рыжими бровями. Заманчиво, очень заманчиво. И иуде Вячеславу Константиновичу (товарищ, называется), и самому графу Толстову можно преотличный штырь вставить. А не шути с Караченцевым, не делай из него дурака. Заигрались, господа, допрыгались. Ну, тайная слежка за заговорщиком — это понятно, в таком деле деликатность нужна. Однако чтобы под носом у ваших агентов убили народного героя — это уже скандал. Прошляпили, умники петербургские. Теперь, поди, волосы рвете, трясетесь в своих креслах. А тут Евгений Осипович подносит голубчика на блюдце: вот он, злодей. Хм, а, может, его на блюдечке кому повыше поднести? Дело-то ого-го какое.
И мысленному взору обер-полицеймейстера открылись перспективы до такой степени заоблачные, что захватило дух. Но одновременно и засосало под ложечкой. От страха.
— Ну хорошо, — осторожно произнес Караченцев. — Допустим, арестовали мы Клонова. А он — рот на замок и молчит. В расчете на своих покровителей. Что тогда будем делать?
— Совершенно резонная постановка вопроса, — кивнул коллежский асессор, не показывая виду, что рад переходу беседы из теоретической стадии в практическую. — Я тоже об этом думаю. Взять Клонова будет очень непросто, а заставить г-говорить — во сто крат трудней. Поэтому имею предложение.
