Джулия Бьянки - Демоны Микеланджело
— Маска! Снимите маску, — в отчаянии пытался перекричать гомон Микеланджело.
Маску действительно сняли — набитый травами клюв никак не пролезал через петлю, — и отпрянули от жертвы со вздохами разочарования — это был всего лишь пьянчуга, которому ловкач — маэстро Ломбарди в сутолоке успел заткнуть тряпкой рот, связать руки набросить сверху свой плащ, нацепить маску и нахлобучить шляпу.
— Где же сам доктор? Неужто черти взяли?
— Бесы утянули гада живьем прямо в ад!
Синьор Буонарроти приложив некоторое усилие, добрался до капитана городской стражи, который вместе с двумя монахами пытались уберечь святого отца от тычков и ударов, которые перепадают каждому, кто волей судьбы оказался посреди разгулявшейся толпы, крикнул:
— Я знаю, где его искать! Он не бросит добычу, он вернется в карантин за статуей.
Отец Джироламо все это время молча наблюдал за своей паствой, прошипел:
— Замолчите, Микеле, прошу вас! Тише.
Но было уже слишком поздно, один из добрых синьоров забрался на парапет, размахивал над головой факелом и орал во все горло:
— Переловим всех клятых врачей — потом выберем нужного!
— Да перебить их всех к чертям! Никакого толку от них, — гневно кричали горожане. — Перебьем как крыс! Сожжем карантин!
— Сожгем карантин! Спалим огнем! От него вся зараза!
Пока добрые синьоры вооружались факелами и палками, оповещали знакомцев, достойных участвовать в расправе и новой тревожной волной расползались по ночным улицам, Микеланджело побежал к ближайшей коновязи. Выбрал коня получше, нимало не смущаясь тем, что у животного есть хозяин, и во весь опор поскакал к карантину.
* * *Черную ночь заполнял запах гари и тревоги, не спешиваясь, он перескочил через ограду, и поскакал к небольшой постройке, которая, как он сразу понял, служила здесь чем-то вроде мертвецкой. Монахи, санитары, врачи бросились следом за ним с криками и бранью, но крики не волновали скульптора, человека, которого он искал, среди них не было. Зато сутулая фигура угрюмо перемещалась в сторону рва, куда день за днем сбрасывали страшный урожай, скошенный болезнью.
Он перерезал доктору дорогу, сорвал с него маску — перед ним стоял маэстро Ломбарди. Освещенное факелом лицо не выражало никаких эмоций — паралич отнял у него такую способность.
Микеланджело соскочил с коня и схватил негодяя за горло:
— Где она? Говори, где статуя!
— Ее нет, синьор.
— Сейчас удавлю тебя собственными руками! Ты не мог сбросить изваяние в ров — в одиночку статую оттуда не вытащить. Значит, статуя в мертвецкой среди трупов?
— Ее там нет.
— Удавлю!
Он потащил маэстро в сторону небольшой постройки, свободной рукой размахивал факелом, который выхватил у какого-то прохожего по дроге. Только огонь удерживал монахов на некотором расстоянии от него.
— Синьор, остановитесь! Прекратите! — кричали братья. — Вы что обезумели?
Пока Микеланджело пытался ногой вышибить двери, маэстро извивался в его руке подобно угрю на раскаленной сковородке:
— Скарпелино, туда нельзя входить. Там все пропитано ядовитыми испарениями. я сам… сам. запер все ставни, задвижки вытяжек и заложил щели… Я думал он составит мне деньги. мессир обманул и меня, и статую. изваяния там нет. ничего нет. у меня ничего нет! Совсем ничего! Все было напрасно.
Скульптор вломился в темное помещение, где духота была густо приправлена горькими запахами трав, каленого железа и сладостью тлеющей плоти. Он закашлялся, но решительно прошел внутрь осветив крошечную комнатушку факелом. В середине стоял стол с гранитной столешницей, на котором лежало накрытое просмоленным холстом тело. в головах тела были разнообразные хирургические инструменты, больше смахивавшие на инвентарь палач. Он с размаху перевернул стол: тело грохнулось с глухим чавканьем, инструменты звоном отпраздновали свое падение. Сгреб с полок баночки, в расчете найти тайную дверь в стене, чуть ослабил хватку, маэстро Ломбарди выскользнул из его пальцев, подхватил с пола ланцет, наставил на него, крикнул монахам:
— Этот человек — буйнопомешанный! Надо связать его!
Перепрыгивая темноту, к монахам рысил стражник и кричал:
— Фра Тиматео! Братья! Около карантина полно народа… — из ночного холода долетал неясный шум, были видны огни факелов, тревожно перемигивавшиеся у ограды. Но монах поименованный «фра Тиматео» был слишком занят:
— Погоди с ерундой. Дайте мне полено!
Он сделал несколько шагов в сторону, прицелился и метнул полено с такой ловкостью, что оно ударило Микеланджело прямо в затылок.
Мироздание рассыпалось перед его глазами, как горстка цветных стеклышек, подернулось мутной пеленой, он свалился на пол и не слышал, как стражник кричит насчет толпы, угрожающей сжечь карантин и перебить всех докторов, без разницы — монахов или мирян. Он не видел как перелетают через ограду факелы, как щетинятся пики стражи, как отец Джироламо пронесли на руках и поставили на перевернутую бочку. Мимо его сознания прошла одна из лучших проповедей святого отца, в которой тот требовал предать злодея и вора, известного как «маэстро Ломбарди» справедливому суду.
Скульптор продолжал лежать с закрытыми глазами и бродить по лабиринтам собственных мыслей, когда синьора Ломбарди пытались схватить, а загнанный в угол маэстро полоснул ланцетом по собственному горлу. Кровь ударила как фонтан, брызги разлетались во все стороны. Несколько горячих капель упали на щеку Микеланджело, вернули его в сознание. Он прошептал:
— Повозка… Где чумная повозка?
С трудом поднялся, отстранил от себя сердобольного брата, и, пошатываясь побрел через двор карантина туда, где обычно стояли «черные повозки».
* * *Конь под ним несся во весь опор, но все равно он настиг повозку далеко за городом, когда она катила по мостику нал глубоким оврагом. Две понурые клячи, вынужденные тащить тяжеленный кусок мрамора, только удивленно поводили ушами, когда синьор на козлах стегал их кнутом. Судя по скорости, работа возничего давалась правоведу Таталье хуже, чем логические умопостроения.
* * *Едва услышав, что убийца синьоры де Розелли имел медицинские навыки, он сообразил — дорогостоящего мраморного болвана прячут в карантине. Он набросил темный плащ, прикрыл лицо носатой маской, которую приобрел, чтобы безопасно посещать своих клиентов, желающих составить завещание. Теперь пройти в карантин не составляло труда. Оказавшись внутри, он первым делом проверил чумные повозки: очевидно, что лишний раз морочиться с перегрузкой тяжелой статуи никто не будет. Он заглядывал в каждую повозку и запускал руку в солому, пока сердце не дрогнуло от радости: пальцы уперлись в ледяной мрамор. Теперь статуя принадлежала ему. Синьор Таталья, оглянулся, взгромоздился на козлы и погнал лошадок к воротам, сообщил хмурому стражнику, что получил приказ его святости, отца Джироламо, собрать недужных по соседним поселкам и беспрепятственно покинул город.
* * *Хотя за долгую дорогу лошади устали, синьор Таталья не собирался признавать поражение, он хлестал их длинным кнутом снова и снова, а мост под их копытами испуганно скрипел.
Но синьор Буонарроти все равно нагнал его.
Скульптор напоминал полоумного — глаза сверкали адовым пламенем, волосы растрепались и торчали как прутья в метле, на коже запеклись кровавые потеки. Он впрыгнул из седла, прямо на козлы, и попытался вырвать у правоведа вожжи. Постромки натянулись, лошади заржали и встали, потом снова дернулись вперед, повозка качнулась, накренилась, окончательно потеряла равновесие и завалилась набок, доски моста подломились, повозка просела с хрустом и грохотом, мраморная статуя покатилась, пробила деревянный борт, просмоленный брезент, и полетела вниз.
* * *Напрасно деревья и кустарники протягивали ветки языческому богу.
Его было уже не спасти. Совершенное мраморное тело ударилось о камни и раскололось на куски. Рука, сжимавшая чашу, застряла среди мха; торс налетел на большой валун, брызнул во все стороны белоснежными острыми обломками, ноги вместе с подставкой кувыркались и царапались об острые камни. Голова Вакха просуществовала дольше всего. Она катилась по сухому руслу оврага, подпрыгивая как тряпичный мячик.
Не в силах вынести этого, Микеланджело приклонил колени прямо посреди моста и обнял руками голову.
Почему милосердный Господь допускает такое?
Почему отнимает у нас самое совершенное…
Он заставил себя подняться и посмотреть на осколки постамента.
Наверное, потому, что какой-то греческий кретин — каменотес не соизволил рассчитать центр тяжести своего творения. Думал, постамент будет уравновешивать его статую вечно. Конечно, такой рискованный подход придавал Вакху необычайную легкость и естественность — но подобного впечатления можно достичь, добавив в основание еще одну фигуру… Животное, демона или ангела… купидона…
