Игнасио Гарсиа-Валиньо - Две смерти Сократа
— Все это очень интересно, Необула. Я вижу, ты весьма образованная женщина. Но согласиться с тобой не могу. Я хочу сказать, что Одиссей сделал сознательный выбор. Здравый смысл подсказал ему, что страсть может оказаться губительной. Он сумел обойти западаю.
Пальцы гетеры принялись пощипывать Продику спину.
— Знаешь? Мужчины иногда зовут меня сиреной.
— Тебе нравится отдаваться за деньги?
— А почему бы и нет?
— Это ремесло дает определенную свободу, но плата за нее может оказаться чересчур высокой.
Горячие ладони опустились софисту на бедра и яростно разминали мышцы.
— Мы, гетеры, всегда находимся среди мужчин и знаем каждую ниточку в ткани мужской власти. Мы вхожи в дома самых влиятельных людей, мы слушаем их разговоры, видим, что происходит за закрытыми дверьми, храним самые сокровенные тайны. Мы завлекаем мужчин, сводим с ума и делаем беззащитными. Мы знаем о них все, нам ведомы их пороки, болезни, слабости, мерзости — разузнать все это для нас не составляет труда. Мужчины сами делятся с нами своими секретами и верят, когда мы клянемся молчать. Они приходят к нам искать убежища, и мы утешаем их. У нас просят совета и участия. Мы помогаем развеять страхи.
— Понимаю.
— «Милезия» — уменьшенная копия Афин. Здесь сталкиваются разные силы, разные идеи. Жажда власти сродни любовному влечению. Человеческое тело подобно полису. А политика — эротике.
Тебе стоит заняться софистикой, — улыбнулся Продик. — Полагаю, в нашем маленьком братстве ты пришлась бы ко двору. И могла бы преподать нам хороший урок.
А ваше маленькое братство осмелится принять в свои ряды женщину?
Необула выпрямилась. Женщина немного запыхалась, и щеки ее пылали. '
— Ты не поверишь, — усмехнулся Продик. — В последнее время мы стали гораздо терпимее.
— Что ж, я подумаю над твоим предложением, когда придет время распроститься с ремеслом гетеры. Годы никого не щадят.
— Одно из преимуществ софистики состоит в том, что она учит смиренно встречать старость.
— А чему научился ты?
— Немного риторики, чуть-чуть того, чуть-чуть сего — ну, ты понимаешь.
— А теперь ты стал расследовать преступления? Продик вознес благодарность богам за то, что лежал лицом вниз, и гетера не могла видеть его изумления.
— Мне известно о твоей миссии, — пояснила Необула.
Теперь они сидели лицом к лицу.
— На самом деле, — признался Продик, — я хочу спасти «Милезию». А для этого нужно разыскать убийцу.
— Мы все хотим ее спасти.
— Тогда помоги мне.
Необула ласково улыбнулась софисту. Она уселась на ковер, под лампой, и принялась перебирать кисти подушки, словно хотела скрыть волнение. Продик, кряхтя и охая, поднялся с ковра. Его тело было расслаблено, но мозг работал, как ни в чем не бывало, схватывая каждое слово, сказанное гетерой.
— По-моему, — начала Необула, — это было политическое убийство. Чтобы раскрыть его, нужно иметь представление о соотношении сил в городе. Компания влиятельных людей поделила между собой власть. Каждый из них ведет свою игру. А остальные подчиняются силе и закону. Принимают правила игры и не создают проблем. Но время от времени появляется человек, который противопоставляет себя всем.
— Оппозиция не только неизбежна, но даже необходима, особенно в столь развитом государственном устройстве, как полис, — заметил Продик.
— К оппозиции можно отнести тех, кто критикует действительность, не затрагивая основ. Взять хотя бы Аристофана: он высмеивает политиков, но все равно остается законопослушным гражданином, помнит о своем долге и не угрожает государству.
— А Диодор, лекарь?
— Он тоже скорее оппозиционер, чем мятежник.
— А кто, по-твоему, мятежник?
— Мятежник стремится к радикальным переменам, не боясь разрушить устои государства. В средствах он неразборчив.
— Он-то мне и нужен. Настоящий злодей.
— Вполне возможно.
— Но ведь и сам Сократ был мятежником. Разве не за это его казнили?
— Ты полагаешь? — вскинула брови гетера. Продик ограничился коротким кивком.
Он мог бы стать мятежником, — продолжала Необула, — идеи Сократа могли бы потрясти Афины, если бы вышли за пределы узкого круга его учеников. Наш философ оказался неспособным к решительным действиям. Он ничего не мог изменить и оттого жил в постоянных терзаниях.
Говорят, он умер за истину. А ты как думаешь. Необула?
По крайней мере, сам он, кажется, в это верил. Не так уж важно, прав был Сократ или нет, куда важнее, что за свою истину он был готов заплатить жизнью.
— Ты им восхищаешься? — спросила Необула с недоброй усмешкой.
— Да, — признался софист. — Я пытаюсь понять, что заставляет человека пожертвовать жизнью, какая идея способна вдохновить его так, чтобы он презрел смерть. Каково это, в трезвом уме, хладнокровно, выпить цикуту за здоровье своих палачей.
— Хоть кто-то знает, за что умирает.
— Не такое уж плохое утешение.
— А ты знаешь, в чем состояла его истина? — поинтересовалась Необула.
— Мы об этом не говорили, но кое о чем я догадался сам. Сократ ставил честь выше жизни, потому и принял смерть. Глупо, зато величественно.
— Достойный финал великолепной трагедии. При жизни Сократ и мечтать не мог о такой славе. Умри он от старости, кто стал бы о нем вспоминать?
Продик негромко рассмеялся.
— Ну а если Сократ не был мятежником, кто же в таком случае мятежник? — спросил он немного погодя.
— Одна женщина, которая решилась дать другим женщинам образование, научила их любить свободу и спасла от мужского гнета, женщина, которая мечтает дать своим сестрам право голоса и верит, что без этого нет демократии.
— Аспазия? Ты хочешь сказать?..
— Я ничего не хочу сказать, — отрезала Необула. — Но представь, что произойдет, если «Милезию» и вправду закроют. Начнется настоящее восстание. А мы, женщины, от этого, возможно, только выиграем.
— Что же вы можете выиграть?
— Это будет зависеть от результатов переговоров. Нас услышат, по крайней мере.
— Но ты ведь не думаешь, что Аспазия могла убить человека.
Необула промолчала.
— У нее не хватило бы сил, — с надеждой произнес Продик.
_Есть одно снадобье, от которого человек погружается в непробудный сон. А хорошо отточенным кинжалом легко пронзить сердце, особенно если поупражняться на свиньях. Много сил для этого не нужно: достаточно надавить на рукоять всем своим весом.
Продик помолчал, обдумывая доводы гетеры, и нашел их довольно логичными.
— И что это за снадобье, от которого засыпают мертвым сном?
— Аспазия — мастерица готовить сонные зелья из травы Цирцеи.
Продик и сам не раз заставал подругу за этим занятием. Аспазия безошибочно распознавала травы и помнила, от каких недугов они помогают.
— Главное — правильно рассчитать дозу, — ядовито улыбнулась Необула.
Продик совсем пал духом. Расследование принимало скверный оборот. Аспазии и вправду ничего не стоило подмешать зелье в кубок Анита. Несчастный всю ночь цедил отравленное вино. А вонзить клинок в сердце неподвижного, бесчувственного человека под силу и хрупкой пожилой женщине.
И все равно я не понимаю… — Софист горестно вздохнул и покачал головой. — Она не способна на такое зверство.
Необула ласково поглядела на старика и взъерошила ему волосы.
Ты же знаешь, любовь делает нас слепыми и глухими.
Игнасио Гарсиа-Валиньо Продик кивнул.
— Аспазия была здесь, когда убили Анита, — добавила Необула.
— Она этого не скрывает.
— На самом деле ее никто не спрашивал. Кстати, она присутствовала на моем допросе. У меня так и не догадались спросить, не входила ли Аспазия к Аниту.
— Ты видела ее? — содрогнулся Продик.
— Нет. Но она могла войти. В зале ее точно не было. Спроси у Тимареты, Эвтилы или Хлаис. Из всех нас одну Аспазию не допрашивали.
Продик задумался.
— Подозреваемых очень мало, — продолжала Необула, — а убийцу до сих пор не нашли. Как такое может быть? Не знаешь?
Продику оставалось лишь признать проницательность женщины. Гетера была польщена. Она погладила гостя по щеке и помогла ему удобно устроиться среди подушек. Продик притянул Необулу к себе. Гетера ловко раздела Продика и растянулась подле него на ковре. Софист не сопротивлялся. Женщина принялась ласкать его бесстыдно и настойчиво. Продик попытался отстранить гетеру, но слишком нерешительно и мягко. Необула не отступала. Продик сделал вялую попытку отодвинуться; оттолкнуть женщину не хватало сил. Необула обхватила его за плечи, мягко, но решительно, заставила лечь на спину и принялась осыпать поцелуями, шепча какой-то нежный вздор.
— Брось, девочка, зачем тебе эта старая посудина, — взмолился Продик, — у нее и мачты давно нет.
