Катерина Врублевская - Первое дело Аполлинарии Авиловой
— Хотелось вас спросить, Викентий Григорьевич… — обратился губернатор к графу, но тут лакей поднял серебряную крышку от сырницы, и мы увидели, что на тонко нарезанных сырах лежит записка с криво выведенными на ней буквами «Кобринскому».
— Очень интересно, — пробормотал граф и потянулся за запиской. Прочитав ее, он скомкал лист и обратился к губернатору со словами: — Что вы сказали, Игорь Михайлович?
— Что это, граф? — поинтересовался было губернатор. — Странный способ доставки писем.
— Это не письмо, так… Прошу прощения за чьи-то неумелые шутки. Кому-то захотелось поразвлечься. Давайте лучше распробуем эти великолепные сигары, — Кобринский потянулся к коробке с русскими санями на крышке и надписью «Гавана». — Говорят, прелестные мулатки скручивают сигары на своих бедрах.
— Не может быть! — усмехнулся губернатор.
— Сам читал отчет одного нашего путешественника. Вам же известно, г-н губернатор, где я служу. До меня самые свежие новости доходят быстрее, куда там газетам.
— Вижу, ваше сиятельство, неужели и здесь работаете? — приподнял брови Игорь Михайлович.
— Приходится, — кивнул граф, закуривая гавану. Потом неожиданно обернулся ко мне и злобно прошептал так, чтобы никто другой не слышал:
— Твои проделки, штабс-капитан?
— О чем вы, ваше сиятельство? — удивился я.
Кобринский встал, незаметно поманил меня, и мы прошли в другую комнату.
— Что вы на это скажете, штабс-капитан?
«Убирайся прочь, а то подохнешь», — прочитал я. — Эт-то еще что за гадость? Кто вам ее доставил, ваше сиятельство?
— Она лежала в сырнице под коробкой, — ответил Кобринский. — Хорошо, что я сумел ее немедленно спрятать и отвлечь губернатора.
— Что намереваетесь делать? — спросил я, в душе радуясь, что зта записка отвлекла графа от ухаживаний за моей Полиной.
— Не в службу, а в дружбу, г-н Сомов. Найдите того лакея, что разносил сыры. Надо из него выудить всю правду. Мне не верится, что это он имеет по отношению ко мне столь подлое намерение, скорее всего, он просто передал записку. Нужно узнать кто положил сие письмецо в сырницу, и уж потом поступать по разумению — самим разобраться или к жандармам его. Но только прошу вас, штабс-капитан, деликатно. Деликатно-с!
Меня раздирали противоречивые чувства. Кто мне граф, чтобы бросить все и бежать исполнять его повеления? Но с другой стороны, если эта записка хоть чем-то поможет Полине в ее расследовании, то я окажусь в более выигрышном свете. Аполлинария Лазаревна не преминет поблагодарить меня за помощь, ну а выражать благодарность можно самыми разными способами.
Я подкрутил ус и направился на кухню произвести рекогносцировку.
— Скажи-ка, любезный, — обратился я к одному из лакеев, держащему поднос с пустыми бокалами, — кто на стол господам сыры подавал?
— Сыры? — он задумался на мгновение. — Филимон подавал.
— Который из вас Филимон?
— Вон стоит с полотенцем, тарелки протирает.
Неслышно подойдя сзади к Филимону, усердно натиравшем тарелки, я решил брать быка за рога.
— Ах, каналья, чего надумал! Записки его сиятельству писать с хулой и угрозами!
У лакея из рук выпала тарелка и со звоном разбилась на мелкие кусочки.
— В-ваше благородие, помилуйте, о чем вы? Я не понимаю…
— Не понимаешь, говоришь? Кто подсунул в сырницу угрожающую записку для графа? Ты сейчас все мне расскажешь! — наседал я на испуганного парня.
— Ваше благородие, я ни в чем не виноват, — пятился лакей, и его лицо стало бледнее фрачной манишки, — мне что дали, я и принес. Внутрь не заглядывал. Сказали сыры, я подал сыры. Зачем мне внутрь смотреть? Для этого шеф-повар есть. Он нарезает и камамбер, и рошфор, а мы носим. Отпустите меня, ваше благородие, Христом Богом умоляю, не виноват я!
— Смотри у меня… — Сколько лакеев сегодня прислуживают? — спросил я.
Он пролепетал:
— Нас двенадцать лакеев и французский повар из ресторана. Барыня приказывала, чтобы прислали только тех, кто по-французски говорит.
Ко мне подошла Полина.
— Николай Львович, я ищу вас по всему дому. Куда вы пропали?
В нескольких словах я рассказал ей о том, что произошло. Она выслушала не перебивая и предложила:
— Давайте поговорим с шеф-поваром. Навряд ли он что-то знает, но не стоит ничего упускать.
— Где французский повар, — спросил я Филимона.
— Пойдемте, барин, я провожу вас.
Повар оказался маленьким и толстым, с черной эспаньолкой и в высоком колпаке. Полина заговорила с ним.
— Мадам, месье, ни я, ни мои официанты ничего не знают. Я — Жан-Пьер Мюссе, шеф-повар ресторана «Париж», готовлю там уже два года. Нас наняли прислуживать на званом обеде у мадам Рамзиной. Я прошу вас дать мне возможность вернуться к своим обязанностям, — и он повернулся к нам спиной, намереваясь покинуть наше общество.
— Только несколько минут, месье Жан-Пьер, — остановила его Полина. — Вы же не хотите, чтобы мы позвали жандармов. В этом деле замешано государственное лицо, и мне бы не хотелось причинять вам лишние неудобства.
Повар что-то недовольно буркнул в ответ, но перечить не стал.
— Сколько лакеев вы привели с собой? — спросил я его.
— Двенадцать, по одному на каждого гостя. Все со знанием языка. Мы с месье Кавериным, владельцем ресторана, лично опрашивали каждого.
— У вас в ресторане все говорят по-французски?
— Не все, — замялся Жан-Пьер, поэтому нам пришлось спешно добирать несколько человек на стороне. Таких оказалось трое, которые знают язык и умеют обслуживать.
— Покажите, кто именно здесь не из обслуги ресторана, а нанятые на стороне.
— Одну минуту, — Жан-Пьер сказал что-то одному из лакеев, тот отошел, и через минуту около нас стояли лакеи.
— Спасибо, месье, — кивнула Полина, но я опять вмешался.
— Позвольте-ка, — я удивился, — но их здесь одиннадцать! А где еще один?
— Как одиннадцать? — маленький француз всплеснул руками. — Мне же фраки у них принимать и сдавать под расписку.
Мы принялись вслух считать лакеев, ошибаться и пересчитывать снова.
— Одиннадцать, — сказала Полина. — А где еще один? И который?
Француз размахивал руками и передвигал лакеев из стороны в сторону, те двигались как чурбаки.
— Мои, из ресторана, все на месте, — наконец выдавил из себя шеф-повар. — Пропал один из тех, кого наняли.
— Как его звали? Откуда он? Как выглядел? — вопросы сыпались из меня, как горох из стручка. Обратившись к лакею, поставившему нам на стол ту злосчастную сырницу, я спросил: — Что он тебе сказал? Ты видел, как он клал записку внутрь?
— Нет, ваше благородие, — затрясся худенький, словно голенастый жеребенок, лакей. — Ничего не знаю, ничего не видел. Мне месье Жан-Пьер приказали сыру отнести, они-с уже нарезали камамбер, и под крышку его положили, чтобы не заветрился и дух не потерял, я и понес. Даже не открывал, чего мне господский сыр открывать?
— А кто на кухне вертелся, обратил внимание?
— Все приходят на кухню. Принести, забрать, отнести. Постоянно четверо-пятеро там находятся, — лицо лакея покрылось мелкими капельками пота, он достал из кармана фуляровый платок и принялся вытирать лоб.
Поняв, что более нам здесь ничего не скажут, я решил вернуться в залу. Полина взяла меня под руку.
Гости уже прощались с Марией Игнатьевной, благодаря ее за обед и чрезмерно восхищаясь званым вечером. Хозяйка, опираясь на клюку, кивала с достоинством упомянутой Марии Стюарт. Полина держала меня под руку, дожидаясь своей очереди попрощаться с теткой.
К ней подошел граф и наклонился поцеловать руку.
— Очень рад знакомству с вами, дорогая Аполлинария Лазаревна, — на меня опять не взглянул.
— Мне тоже, ваше сиятельство, — ответила она.
— Так как мы договоримся? — тихо спросил он.
— Завтра после полудня я навещу тетушку и привезу вам дневник. Только я вас умоляю, Викентий Григорьевич!..
— Не стоит так волноваться, милая мадам Авилова, — этот сухопарый стручок вновь поцеловал ей руку. — Мои работники тщательно перлюстрируют документ, и я тут же верну вам его с нарочным. Всенепременно в собственные руки.
Кобринский сделал шаг назад, кивнул и напоследок посмотрел на меня пристально. Мне было неясно, что он хотел этим сказать. Меня терзали смутные сомнения: вдруг он дневник заберет, а долг не простит? Скажет, что я тут совершенно не при чем. Но тут несравненная Полина словно прочитала мои опасения.
— Викентий Григорьевич, я советовалась со штабс-капитаном Сомовым, — тут я поклонился, — и он мне решительно советовал отдать вам дневник, дабы книга моего покойного мужа увидела свет. Так что в этом издании будет и малая толика его участия, — тут я поклонился еще раз. Хотя и противно чувствовать себя китайским болванчиком, но Полина лила воду на мою мельницу.
