Линдси Фэй - Тайна семи
– Меня и других полицейских. И что?
– Джулиус так и не пришел. Мы думали, он просто опаздывает или заболел, и вот по пути домой я решил его проведать. Выяснилось, что он не приходил с работы. С начала зимы его нанял владелец фабрики по производству стульев. Ну и я тотчас же направился туда.
– И Варкер с Коулзом похитили его втихаря?
– Выволокли на середину улицы, надели кандалы, а прохожим говорили, что он беглый раб из Флориды. Его наниматели были просто в шоке. Но Джулиус там и двух месяцев не проработал. Поэтому они дали им уйти.
И вот мы добежали до Франклин-стрит, и мрачное каменное здание нависало теперь над нами, загораживая небо. Узкие зарешеченные окна в нишах находились на высоте в два этажа, не меньше, и осуждающе взирали на тех, кто, подобно муравьям, проскальзывал между устрашающе массивными колоннами при входе. На пороге мистер Хиггинс меня остановил.
– Мне уже доводилось бывать в этом доме. – Он полез в карман и достал сложенный в несколько раз листок пергамента. – Вот, возьмите. Бумаги об освобождении.
– С радостью, но почему вы не…
– Да потому, что я не белый, мистер Уайлд. – Слова вылетели и просвистели, точно пули, жалящие, с заостренными наконечниками. – А потому не имею законного права засвидетельствовать его личность. Думаете, я слишком глуп или труслив, чтобы отказаться стать свидетелем, если б смог? Вы что, такой тупой, или просто притворяетесь?
– Ладно, проехали. Вы тоже вполне можете быть джентльменом, – парировал я.
Эта моя ремарка прозвучала довольно подло. И я тотчас пожалел, что она сорвалась с моих губ. Я всегда считал себя парнем прогрессивным, с живым умом. Однако любое замешательство – обида, чувство беспомощности – в девяти случаях из десяти почему-то переходит у меня в злорадство, и держать язык за зубами я просто не в силах.
Глаза Хиггинса точно пеплом подернулись.
– Да неужели, мистер Уайлд? Быть джентльменом? Бог ты мой, нет, только подумайте!.. Вы и впрямь так считаете, сэр?
– О, ради бога, я вовсе не имел в виду…
– Нет, имели. Будьте мужчиной, признайтесь честно.
Для меня держать язык за зубами почти равносильно тому, что откусить его, а это процедура болезненная. Но я решил не усугублять ситуацию, не корчить из себя уже полного идиота. И потому предпочел промолчать.
– Как бы там ни было, но вы и впрямь считаете, что от моего поведения зависит, можно считать меня джентльменом или нет? – проворчал он.
Я оглядел Джорджа Хиггинса с головы до ног. Прекрасно одетый, высокий, подвижный, самоуверенный мужчина. Черная бородка подстрижена как-то необыкновенно аккуратно и походит на маску поверх и без того непроницаемого выражения лица. Пожалуй, мне никогда не доводилось видеть мужчину со столь темным цветом кожи и столь же уравновешенного. И еще когда я выручал Делию из клетки этих проклятых работорговцев, он как-то по-особому произнес ее имя. С дрожью нетерпения, что ли. Или страстью. Впрочем, не знаю, не уверен. Он вовсе не был по натуре своей покладистым парнем, но и забиякой, в отличие от нас с Валом, тоже не являлся. Он был разумным человеком, которому миллион раз говорили о том, что он, согласно нашим правилам, практике и законам, человеком вовсе не является. И это пожирало его изнутри, кусок за кусочком, каждое утро, когда он просыпался, открывал глаза. Должно быть, подумал я, все сердце у него в мелких дырочках, а мозг выглядит так, словно проеден молью.
– Прошу прощения. Это вроде предупреждения. Назвать меня тупицей было плохой идеей, пусть даже вы тут абсолютно правы.
– Тогда вам лучше попробовать доказать обратное.
И он зашагал дальше по коридору уверенной и плавной походкой. Я, несомненно, полный придурок и тупица, поскольку с губ уже была готова сорваться очередная глупость, но тут Хиггинс остановился перед широкой дверью, отворил ее и вошел в зал судебных заседаний, знаком поманив меня за собой. Головы сидящих на скамьях людей тут же повернулись в нашу сторону. Большинство – местные, несколько ирландцев, несколько туристов. Среди первых – группа высокомерных типов, явившихся сюда ради самообразования, чтобы окончательно укрепиться в собственных взглядах на социальное устройство. Были здесь и священники в плотно обтягивающих шеи воротничках, и иностранные бизнесмены с набриолиненными волосами и надушенными запястьями, и очкастые старые девы, обожающие присутствовать на слушаниях, где рассматривались серьезные и скандальные дела. А остальные – бедняки, и много пустующих мест на скамьях. На возвышении, рядом с американским флагом, ярким, так и лучащимся оптимизмом на фоне белых стен, сидел судья.
Судья Сайвел, сразу сообразил я, хоть и видел его прежде только мельком. Репутация сложная. Он был нетерпелив, склонен к брюзжанию, но все это уравновешивалось одной чертой, которую он, впрочем, не слишком любил демонстрировать, – здравым смыслом. Мантия на нем пришла из XVIII века, напудренный парик помят и пожелтел – от старости и долгого использования. Крупный крючковатый нос – тут он как раз направил взгляд на меня, и показалось, будто он смотрит в прицел ружья. Я пробрался к первым рядам вместе с Джорджем Хиггинсом, уселся и лишь после этого увидел Джулиуса, чуть поодаль и справа от себя. Он сидел на возвышении, на скамье подсудимых. За спиной у него маячил полицейский, заспанный и явно скучающий.
Господь да поможет Сикасу Варкеру, если ему доведется столкнуться со мной где-нибудь в укромном темном месте, подумал я.
Они устроили из этого настоящее представление. Отобрали у Джулиуса его одежду и выдали взамен какие-то хлопчатобумажные лохмотья; в них он в точности походил на беглого раба с картинки в «Нью-Йоркере», или же с афиши мелодрамы, которая шла в «Ниблос Гарден»[26]. Обувь тоже исчезла. Я недоумевал: как же им удалось заставить его появиться на людях в таком виде, а потом глубоко вздохнул, потому что все понял. Он держался, словно статуя из воска, словно при любом движении могло начаться кровотечение. Мой друг сидел неестественно прямо в кресле, стараясь не касаться спинки, облокотившись одной рукой о подлокотник и прижав палец к губам. Несомненно, он много чего хотел сказать, прежде чем его заставили замолчать силой.
– Итак, вы говорили нам, мистер Варкер… – кашлянув, начал судья и наконец отвел от меня взгляд. Видно, вдоволь налюбовался.
Разумеется, и Варкер тоже увидел меня, и выражение невинности на круглой физиономии тут же испортила неуверенная улыбка. Если он думал, что я сплю и вижу, как бы врезать кулаком по жирным розовым складкам его шеи, то был как никогда прав. Рука у него была перебинтована от запястья почти до локтя. Единственное приятное глазу зрелище в этом зале. Длинный Люк Коулз расположился на скамье и так и сверлил меня взглядом.
– Да, сэр, – продолжил Варкер. – Итак, вы сами успели убедиться, это письмо от мистера Калхуна Сент-Клэра, отправленное мне, как нельзя лучше характеризует подсудимого. Я не слишком расположен обсуждать изложенные здесь отвратительные подробности, но это не единственная причина, по которой Кофи Сент-Клэр, раб, которого вы сейчас видите перед собой, бежал из поместья Сент-Клэра. Начинал он домашним рабом, но вскоре выяснилось, ваша честь, что из-за склочности характера к этой работе он непригоден. В возрасте двенадцати лет его отправили на полевые работы. Когда вел себя хорошо, его вознаграждали возвращением в дом, но из-за неповиновения и бунтарских склонностей он, сколь ни прискорбно, вновь возвращался обратно, на хлопковые поля. Семейство Сент-Клэров вскоре отчаялось; они понимали, что этого парня уже не исправить. И тогда они поручили мне вернуть его в дом, к жене и трем детям, в надежде, что христианское милосердие, доброта и благородство наконец все же возобладают. Они считали это возможным, сэр, хотя это их мнение может показаться кому-то наивным и неоправданным.
Джулиус стал походить на человека, угодившего в медвежий капкан, – пытался игнорировать бряканье металла, впившегося в ногу. На висках проступили мелкие капельки пота, тонкий поблескивающий сплав боли и беспокойства. Ощущения эти эхом передались и мне, тревожно засосало под ложечкой.
Умно придумано, поморщился я. В одном выступлении им удалось предвосхитить множество вопросов и дать на них ответы.
А откуда вам знать, что этот человек именно Кофи Сент-Клэр? Ну, как же, он полностью подходит под описание. От чего он убегал? Полевые работы – тяжкое испытание для никчемного бездельника, испытывающего отвращение к любому труду. Если он собирал хлопок, почему выправка у него почти военная, так прямо и гордо держит спину? Но ведь его с малолетства приучали к работе по дому. А почему говор у него, как у истинного ньюйоркца? Ну, ведь я уже говорил, убежал он давно и отправился прямиком на Манхэттен, где и проживал. И перенял местный говор. Тогда по какой причине они хотят его вернуть? Эти богобоязненные, воспитанные на Библии люди до сих пор верят, что наступит день – и этот несчастный исправится и сторицей отплатит им за проявленную доброту. Что только делает честь супруге и сыновьям мистера Сент-Клэра.