Антон Чиж - Холодные сердца
Пришлось кое-что взвесить. На одну чашу весов легла дружеская просьба предводителя. На другую – прихоть этого выскочки. Было бы что взвешивать! Нет уж, пусть помучается.
– Все наличные силы будут задействованы в ночном патрулировании, – ответил пристав. – У меня нет лишних людей.
– Давайте пополам: готов взять на себя дом Жаркова, а ваши люди – пляж. Там в одиночку не обойтись: большое пространство, много подходов.
– Вы не можете отдавать мне приказания.
Ванзаров улыбнулся и протянул палку.
– Тогда хоть это сохраните. Важная улика. И, прошу вас, предупредите постовых на пляже, чтобы ухо востро держали. Может случиться всякое.
– Ваши замечания приму к сведению. Окончательно решили остаться?
– Вам хочется, чтобы меня здесь не было? Или у Фёкла Антоновича созрело такое желание?
– Мне-то что, гостите…
– Благодарю. Заодно испытаю с вашей помощью чувства женщины на прочность. Они это редко выдерживают. Но опыт интересный. Позвольте вопрос?
– Как хотите… – ответил пристав.
– Сергей Николаевич, вы, случайно, ничего не забыли мне рассказать? Например, о каком-нибудь деле, странно похожем на убийство Жаркова? Совсем недавнем деле?
Пристав раскрыл конторскую книгу и стал внимательно ее изучать.
– Я жду ответа, – напомнил Ванзаров.
– Нет, ничего такого, – сказал Недельский и совершенно углубился в чтение, пока чиновник из Петербурга не закрыл за собой дверь.
Ванзарова встретили как драгоценного гостя. Ему заявили, что в этот раз не отпустят, пока не угостят, как раз обед подоспел. В доме пахло дивно. Куриный супчик, жаркое, что-то из домашних солений и даже свежий хлеб с румяной корочкой поджидали совсем другого, уставшего и голодного мужчину. А он все не приходил. Лукьянова раскраснелась, приглаженные волосы влажно блестели, на фартуке свежие пятна. Никаких следов горя или волнений.
– Прошу за стол, Родион, – сказала она, легко переходя на «ты». – Ивана где-то носит, так мы ждать его не будем. Еще чего! Достанется остывшее, так поделом. Будет знать, как загуливать.
Ванзаров присел на край стула так, чтоб не замечать соблазнительно накрытый стол.
– Госпожа Лукьянова, вы из дому сегодня не выходили?
– Ой, как ты говоришь смешно! Ладно уж тебе, знакомы, чай. Можно Марья Сергеевна или тётка Марья, как угодно.
– Марья Сергеевна.
– Так-то лучше. Нет, Родя, некогда мне, весь день у плиты верчусь. Даже на рынок не пошла.
– После меня к вам кто-нибудь приходил?
– Что ты! Целое паломничество. Сначала краса наша Катерина Ивановна заявилась, потом дружок его вонючка забегал, ох, не люблю его. Потом Стася заглянул.
– Что же они хотели?
– Да и сказать-то нечего, Родя. Вроде чего-то спросить хотят, глаза прячут и убегают. Уж на что Катерина Ивановна за словом в карман не полезет, да и она мямлила не пойми что. Странные какие-то. Иван куда-то запропастился. Уж не случилось ли чего?
– Больше никто не приходил?
– Матвей Ингамов зашел… Я ведь так опозорилась: взяла и в обморок грохнулась.
– Как в обморок?
– Угорела, наверно. Только вошел, мне как в затылок что-то стукнет, очнулась на кровати. Спасибо Матвею, на руках перенес и воды дал. Ничего, быстро полегчало.
– Затылок еще болит? – спросил Ванзаров.
– До свадьбы заживет… Где Ивана носит?
– А что хотел господин Ингамов? О чем-то спрашивал?
Лукьянова засмотрелась в пол, стараясь вспомнить.
– Вроде бы Ивана хотел… Все это проклятый обморок в голове спутал. Такой стыд. Надо же: гость в доме, а я возьми и хлопнись. Впервой со мной такое приключилось. Старость, наверное…
– Сомневаюсь.
Неосторожное слово Лукьянова приняла за комплимент. Она заулыбалась и оправила фартук, не хуже смущенной барышни.
– Хороший ты человек, Родион. И как это Иван про тебя ничего не рассказывал?
– Марья Сергеевна, я должен вам кое-что объяснить, – сказал Ванзаров, готовясь к самому трудному. Он как-то не подумал, что за весь день никто так и не сообщит ей новость, о которой знал весь город.
Лукьянова ничего не подозревала. Она ждала приятной беседы с симпатичным господином из столицы. Тронула волосы у виска. И даже поправила вырез кофты.
– Дело в том… – начал Ванзаров и запнулся.
Марья Сергеевна улыбнулась, как девушка, ожидавшая признания в любви, прощая милую неловкость кавалера. Нелегко произнести важные слова.
– Дело в том… – повторил он. – Дело в том, что господин Жарков направлен в срочную командировку. Того требовали обстоятельства.
– Да как же это! И вещей не захватил?
– Так было надо. Дело касается военных секретов. Сегодняшнюю ночь я проведу в его комнате. На всякий случай. Надеюсь, не возражаете.
– Ой, да чудесно! – Лукьянова заторопилась к плите. – Сейчас обедать будем. Раз он таков, что словечка не передал… Ну, и пусть себе едет. Мы и без него сыты будем…
Как ни голоден был Ванзаров, как ни пахло соблазнительно из супницы, он отказался. Ложь была необходима, но завтра, когда она узнает… Стоит представить, и кусок в горло не полезет.
Он согласился только на чашку чая и прошел в комнату Жаркова. Здесь все было по-прежнему. В беспорядке трудно обнаружить свежие следы. Однако кое-что все-таки изменилось.
Вот, явно: коврик при кровати сдвинут, ящики рабочего стола закрыты неплотно, дверца платяного шкафа чуть приоткрыта. И еще кое-какие мелочи. Обыск делался поспешно. Искали что-то, что могло храниться в доме, не привлекая внимания. Это что-то не надо зарывать в саду или прятать в сейфе. Вещь простая и непритязательная. Для кого-то очень важная. Причем некрупная, могла, по мнению ищущего, поместиться в письменном столе. Можно предположить, что обыск закончился ничем.
На кухне Лукьянова нарочно гремела посудой. Обида на остывший обед, который остался на столе, и зря потраченный день затухала. Хозяйка повозилась еще немного, хлопая ставнями и дверью, спросила, не надо ли чего, и, тяжко вздыхая, чтобы гость непременно слышал, отправилась спать. Старенькие пружины скрипели, пока она укладывалась. Вскоре и они затихли.
За окном опустились белесые сумерки. В комнате белая ночь казалась густой и плотной.
Ванзаров придвинул керосиновую лампу и спички, чтобы были под рукой. Он пристроился рядом с платяным шкафом, – за такой громадой сразу не заметишь, кто прячется в темном углу. Он снял пиджак и жилетку, чтобы не сковывали движений, развязал галстук, закатал рукава сорочки. На левую руку накинул скрученный ремень, который нашел в шкафу. Оставалось только усесться так, чтобы не скрипеть, и ждать.
Часы отбили полночь. Лукьянова ворочалась и постанывала во сне. Из сада доносились звуки ночных птиц, шелестели ветки, вдалеке проехала телега. Благостный покой, от которого клонит в сон. Ванзаров поборол дрему. Он медленно вертел головой, разминая шею, и страдал только от неподвижности да затекших коленей. Лишний раз шелохнуться – выдать себя. Окно распахнуто, шторы не задвинуты. Если кто-то выжидал в саду, любой скрип в пустой спальне мог выдать. И спугнуть.
Тягостно и неторопливо утекло еще полчаса. Ночь шуршала и вздыхала, и не было ей дела до чьих-то страданий.
Из сада донесся отчетливый треск. Кто-то неудачно перепрыгнул через забор. Трава немного приглушала шаги, кто-то явно приближался. Ночной гость изрядно торопился. Ванзаров напряг мышцы и приготовился. Бросок из сидячего положения труден. Теперь некогда принимать удобную стойку.
За подоконник схватились руки. В проеме появилась тень, перегнулась и легла на живот. Гость лез с такой беспечной наглостью, словно к себе домой. Он спрыгнул с подоконника, на котором остались отпечатки грязных сапог, и осмотрелся. Было достаточно темно, чтобы что-то увидеть. Особенно за шкафом. Послышалось шуршание коробка, чиркнула спичка. Яркая вспышка ослепила. Он зажмурился и отодвинул руку с горящей спичкой. Хилый язычок не справлялся с темнотой.
Ванзаров перехватил руку незнакомца и поднял ее вверх. Человек почти повис в воздухе, даже на цыпочки встал. Он был скорее удивлен, чем напуган.
– Какая встреча! – сказал Ванзаров. – Не советую бежать или оказывать сопротивление. Это может плохо кончиться.
Ночь была теплой. Ветерок не шалил. Городовой Петрусев, заступив на пост еще днем, встретил вечернюю зорьку над заливом и теперь наблюдал, как серое небо медленно темнеет и гаснет, вдруг расцвечиваясь багряными и нежно-алыми разводами. Других развлечений не полагалось. Тоска и скука надрывали душу. Петрусев не понимал, зачем приказано дежурить на пляже, охраняя песок и тряпки на жердинах. Чего тут стеречь? Кто на это добро покусится? Мало того, сам пристав пробежал по пляжу, словно не в себе. А за ним ребята из участка.
Все беды городовых начались с этого господинчика из столицы. Свалился на их головы, и нет теперь покоя. Петрусеву хоть ночное дежурство выпало, так не надо по улицам мотаться. Другие всю ночь будут чего-то патрулировать. Чего бродить без толку, когда и так ясно: убивец уже давно убег. Нету его в городе. Да и не было никогда. Наверняка какой-нибудь дачник от лени с ума сошел и порешил инженера. Понял, что натворил, и сбежал в столицу. Это было совершенно ясно городовым. Искать некого. И так все утрясется.
