Светлана Белова - Визитатор
— Кхм, кхм, благодарю, — откашлялся Матье де Нель.
Но санитарный брат не заметил ни деликатного покашливания викария, ни готового лопнуть от смеха Жакоба, и с упоением продолжал:
— Правда, брат Юбер в тот день до того настрадался, что пренебрёг моими рекомендациями, и выпил двойную дозу. И что же вы думаете? Утром снова прибежал, но теперь просил какого-нибудь слабительного, — брат Жиль заговорщицки зашептал. — Я хотел было ему и слабительного двойную порцию дать, да куда-то склянка запропастилась.
— А что послужило причиной его первого визита к вам? — поинтересовался викарий.
— Разве я не сказал? Живот у него здорово прихватило, хоть келью в отхожее место переноси.
Санитарный брат готов был уже рассмеяться, но викарий лишил его такой возможности.
— Меня больше интересует, что могло спровоцировать, столь сильное расстройство желудка?
— Ах это, — брат Жиль поскреб затылок. — Он, помнится, и сам был удивлён. Уверял меня, что ничего недозволенного в рот не брал, то есть вкушал пищу только в рефектарии. А ведь как бывает, — санитарного брата снова прорвало, — выйдет кто-нибудь из братии по богоугодной надобности, скажем, милостыню собирать, иль там проверить живорыбные садки, и, не устояв перед соблазном, объестся в деревенской харчевне, — а мне его потом выхаживай.
— Ну, а брат Гийом к вам приходил, после того как распорол руку гвоздём?
Брат Жиль с раздражением отмахнулся.
— Ничего страшного у него нет. Рану я промыл и прогнал его отсюда.
— Прогнали? — изумился викарий.
— Ага, а то я не знаю брата Гийома. Ему бы только от работы отлынивать. Лодырь он каких свет не видывал. Думал, я его здесь оставлю, но не тут-то было. По мне лень — это и есть первичный грех, а уж все остальные от неё происходят.
Викарий не стал вступать в теологическую дискуссию по поводу вольного трактования первородного греха братом Жилем. Он спешил продолжить расспросы, пользуясь говорливостью санитарного брата.
— А ризничий к вам приходил? Он сказал мне, что порезался бритвой.
— Нет, ризничий не приходил.
— Странно. Очень странно, — протянул викарий.
— Чего ж тут странного? Он не из тех, кто норовит в больнице поваляться, да и рана, видно, его не тревожит, — брат Жиль поискал в складках рясы связку ключей. — Ну, кажется, я вам всё показал. Хотя нет, в банную комнату мы ещё не заходили. Её лет восемь тому назад перенесли сюда подальше от келий. Тут у меня тоже порядок, — заявил он, со скрежетом поворачивая ключ в замке. — Смотрите, вот лавки, куда братия складывает одежду. Там тазы, бочки и свежие полотенца. Всё чин чином дожидается, когда господин аббат благословит братию на очередное купание.
— И часто благословляет? — полюбопытствовал викарий.
Брат Жиль снова поскрёб затылок и хитро покосился на викария.
— Да как сказать. По мне, так можно было бы и чаще. Впрочем, перед Рождеством, Пасхой и Пятидесятницей купаемся непременно.
Викарий обошёл банную комнату, внимательно осмотрел лавки в передней и, повернувшись к санитарному брату, спросил:
— Скажите, а кто следит за одеждой монахов, когда они моются в другой комнате?
— А чего за ней следить? — удивился брат Жиль. — Лежит она себе здесь и хозяина дожидается. Никто ещё на моей памяти свою рясу с чужой не перепутывал.
— Весьма, весьма интересно. Что ж, и комната, в которой вы готовите свои лекарства, тоже всегда открыта?
— Ага, — простодушно ответил санитарный брат. — Она же в стенах больницы. А вот больницу я всегда запираю, когда выхожу, но не от братии, а от всякого любопытного гостя или мирянина, что может слоняться по внешнему двору.
Викарий удовлетворённо покачал головой.
— Брат Жиль, я впечатлён. Вы чрезвычайно добросовестно относитесь к своим обязанностям.
— Это вы ещё не видели моего огорода.
— Того, что я видел, вполне достаточно для составления благожелательного отчёта, — поспешил заверить викарий, дабы на корню пресечь попытку санитарного брата продемонстрировать грядки с лекарственными травами.
— Правда, в октябре огород не так хорош, как летом, да и после дождей всё раскисло, — с сожалением вздохнул брат Жиль.
Выйдя во двор, Жакоб ухмыльнулся и заметил:
— Вы, святой отец, своим отказом лишили нас удовольствия увидеть собственными глазами, как растёт укроп и базилик в огороде санитарного брата.
Викарий, казалось, его не слышал, погрузившись в собственные мысли. Но Жакоб был не из тех, кого могло смутить подобное невнимание.
— А знаете, святой отец, — продолжал он, — я понял, почему у брата Жиля лазарет пуст: он отваживает монахов своей болтовнёй. Он и здорового до смерти заговорит, а уж больного…
Викарий внезапно остановился и посмотрел на Жакоба широко открытыми глазами:
— Как же я об этом раньше не подумал! — воскликнул он с досадой. — Нет, нет Жакоб, болтовня брата Жиля оказалась для нас очень ценной. Сам того не подозревая, санитарный брат указал нам на убийцу. Завтра же на рассвете мы безотлагательно отправимся…
Матье де Нель не успел закончить — его окликнул санитарный брат. Он тяжёло бежал, трепетно прижимая к груди склянку с коричневой жидкостью.
— Фу-у, — выдохнул брат Жиль, утирая лоб рукавом. — Чуть не забыл моё верное средство от поноса. Три ложки перед ужином и назавтра снова будете радоваться жизни.
Викарий растерянно моргнул.
— Не знаю как и благодарить вас, брат Жиль, — пробормотал он, принимая «верное средство».
Жакоб прикрыл рот ладонью — его душил смех.
— Не стоит, пустое, — отмахнулся санитарный брат и, повернувшись, зашагал в сторону огорода.
***
Монах чёрной тенью скользил по коридору, стараясь прижиматься поближе к стене. В волнении он чуть было не ошибся кельей, но по счастью, вовремя спохватился. Поскрёбшись в нужную дверь, он затаил дыхание — тишина. Выждав немного, повторил попытку.
От напряжения звенело в ушах, но он решил не отступать. В третий раз он поскрёбся чуть громче и, наконец, послышались тихие шаги. Дверь отворилась.
— Кто здесь?
— Это я. Нам нужно поговорить.
— Разве?
— Прошу вас, пустите. Ни вам, ни мне не нужны лишние уши.
Хозяин кельи посторонился, пропуская незваного гостя внутрь. Разговор продолжался всё так же шёпотом.
— Зачем вы пришли?
— Мне нужны деньги.
— Снова? Однако у вас и аппетит. Если мне не изменяет память, та сделка была первой и последней.
— Клянусь мощами Святого Аполлинария я тоже так думал, но случилось ужасное.
Последовал фальшивый всхлип.
— Матушка моя умерла. Доктор, подлец, надул нас и исчез, прихватив, милосердно выданные вами, деньги.
— Соболезную, — сухо обронил хозяин кельи.
— А похороны и отпевание стоят сейчас так дорого. Не знаешь даже, что дешевле — жить или умереть. Всегда и везде нужны деньги.
— И вы решили, что я вам их дам.
— Но, поверьте, мне не к кому больше обратиться.
— От вашей лжи, связанной с мнимой болезнью, а теперь и смертью матери, меня выворачивает наизнанку. Не гневите Бога!
— Пристало ли убийце попрекать лжеца, да ещё и Господа поминать при этом, — ответил гость с угрозой.
— И вы не боитесь?
— Вас? Нет.
— Интересно почему?
— Я не такой дурак, каким вы меня считаете, — гость хихикнул. — Тогда ночью я подобрал одну вещицу, оброненную убийцей, и сохранил её. Поэтому в ваших интересах, чтобы я жил долго и безбедно.
— Из последнего я делаю вывод, что сей визит не последний.
— О, нет-нет, я больше не буду вам докучать.
— Почему вы пришли сюда, вас могли увидеть?
— Это не так опасно, как говорить днём. Днём всегда есть кто-то, кто может оказаться рядом и услышать.
В наступившей тишине, ясно слышалось прерывистое дыхание гостя.
— Завтра в том же месте вы получите пять экю. Сумма не обсуждается, поскольку вы нарушили слово и вновь требуете денег.
— Вы удивительно покладисты, — ответил гость. В голосе его звучала улыбка. — Мне даже не пришлось упомянуть о продолжении дознания. Викарий, говорят, не поверил в подлинность найденной аббатом верёвки. Интересно знать, где находится настоящая?
— Вам пора уходить.
— Итак, до завтра, дорогой брат.
Дверь тихо затворилась. Оставшийся в келье монах сквозь зубы выругался.
Нужно срочно что-нибудь предпринять, нельзя допустить, чтобы этот жалкий шантажист разрушил плоды его трудов. Много лет назад ему уже пришлось круто изменить свою жизнь, больше он этого делать не станет. Тогда над ним потешался весь Тур — накануне свадьбы невеста предпочла ему другого. Как же тут не посмеяться!
Монах опустился на жёсткую постель, обхватил голову руками и застонал от бессильной злобы. Ненависть, которая, казалось, давно растворилась в водовороте монастырской жизни, воскресла и охватила всё его существо, как и в тот далёкий день, когда он узнал о своём позоре. Бесчестие и разрушенные планы нельзя оставлять безнаказанными. И он не оставил. Он отомстил, очень умно отомстил.
