Гийом Прево - Семь преступлений в Риме
— 19 лет, родом из Авеццано, снимал комнату в доме на улице Сола, посещал таверну «Волчья голова», протеже Джульетты Гирарди. Обнажен, меч в спине, голова с повязкой на глазах в колонне Траяна (найдена 26-го). На содержании у влиятельного мужчины? Преступник в маске удода.
— Возможная причина: греховное поведение? Убийца: клиент?
Джульетта Гирарди
— Между 20 и 26 декабря 1514-го.
— Обезглавлена в своем доме в квартале Святой Цецилии.
— Около 70 лет. Сводница Джакопо Верде, мать обжигальщика. Обнажена. Раковина мидии, нож. Голова — в колонне Траяна (найдена 26-го).
— Возможная причина: греховное поведение?
Джентиле Зара
— 25 декабря 1514-го.
— Отравлен (аконит?), умер на Форуме.
— Около 70 лет. Ростовщик. Обнажен, привязан к лестнице, руки связаны за спиной.
— Возможная причина: греховное поведение?
Мартин д'Алеманио
— 9 января 1515-го.
— Убит стрелой в отхожем месте в своем саду. Сперва отравлен?
— Возможная причина: автор гравюр Босха?»
Сделав это, я записал, чем еще проявил себя убийца:
«20 декабря, надпись в колонне Марка Аврелия
— «Eum qui peccat…», продолженная 26 декабря: «Deus castigat».
— Наказание грешников?
22 декабря, записка у суперинтенданта
— Текст печатный (найти печатника), упоминает о Джакопо Верде и улице Сола.
— К чему эти сведения о жертве?
9 января, послание на Пасквино
— Текст печатный (найти печатника), ссылка на грешников, на невиновного, на удода. Вероятный намек на Святой Лик. Ван Акен (= Иероним Босх).
— Позволил найти гравюру Босха. Зачем?»
Я и так и сяк переставлял эти элементы. Складывая их и вычитая, я пришел к четырем следующим предположениям:
«Во-первых, уверен в одном: убийца взял за образец гравюру Босха. Следовательно, собирается совершить еще три убийства.
Во-вторых, если исключить следы, связанные с гравюрой (отрубленные головы, маска удода, стрела в сердце и т.д.), других следов преступления остается мало: грех — античные места — яд — возраст трех из четырех жертв.
В-третьих, убийца является и похитителем реликвии (см. послание на Пасквино). Если речь идет именно о Святом Лике (уточнить), последний никак не просматривается в гравюре. Тогда какое отношение это имеет к злодеяниям? Грех? Религия?
В-четвертых, к чему преступнику заявлять о себе? Только из тщеславия? Или же он и в самом деле к кому-нибудь обращается (предостережение, угроза…)? К папе (см. предположение 3)?»
Я уже закончил писать, когда в дверь постучался Балтазар. Я надел плащ, капор и мы вместе отправились в направлении Пантеона к супруге гравера.
Горестная тишина царила в доме д'Алеманио. Близкие и друзья — среди них был и помощник гравера — стояли в коридоре, ожидая, когда их допустят в комнату покойника. Мы присоединились к ним. Слышались всхлипывания, вздохи, недоуменные перешептывания.
Мартин возлежал на своей кровати в черной одежде, руки его, скрещенные на груди, сжимали четки, лицо было серо-восковым. Не видно было ни раны, ни следов насилия. Старик как старик, которого покинула жизнь.
Мне позволили встретиться с вдовой.
Как и накануне, она лежала в постели, вот только глаза были совсем печальными, а лицо — утомленным. Она, без сомнения, рассчитывала на мой приход, так как тотчас же удалила всех своих кузин, едва я вошел, и указала мне на скамеечку подле балдахина. Голос ее был слабым:
— Вот вы и вернулись, молодой Синибальди.
— Хотелось бы вам сказать, синьора д'Алеманио, как я зол на себя за то, что не смог помешать…
— Не вините себя, мой мальчик. Никто не мог бы сделать больше, чем вы… Не уверена, что все это поразило меня. А впрочем, я скоро встречусь с Мартином.
— Момент выбран неудачный, я знаю. Однако мне нужно задать вам несколько вопросов.
— Я готова отвечать. У одних грех в крови, другие стремятся бороться с ним. Вы — из последних, как и ваш отец.
— Спасибо.
— Я вспоминаю одну его мысль, которую он высказал мне однажды. По поводу сына Розины… Вы знаете… Баригель утверждал, что нет большой разницы между злодеем и его преследователем. Второй, говорил он, с тем большим остервенением преследует зло, потому что, возможно, желает быть первым среди первых. Вы тоже так считаете, молодой Синибальди?
Заговорив о моем отце, синьора поставила меня в тупик.
— Я… я не был бы так категоричен. Мне кажется, что правосудие — само по себе благородная цель и совсем не требуется других побуждений, чтобы…
— В таком случае не будете же вы отрицать, что поиск виновного вас возбуждает?
— Нет, возможно, нет… но…
— И что подобное возбуждение проистекает больше от процесса охоты, нежели от справедливого наказания дичи?
— Трудно сказать. Я никогда об этом не…
— И вы считаете, что это возбуждение во многом отличается от возбужденного состояния преступника? Нет, конечно же… Здесь — обычный запах крови против запаха крови.
— Синьора, я плохо понимаю смысл ваших слов.
Тем же слабым голосом она продолжила:
— Хочу, чтобы вы поняли: все это касается мужчин, и только мужчин. Мало найдется женщин, которые убивают ради удовольствия, не так ли? Не руководят они битвами, не ведут расследования, как вы. Мужчины, везде мужчины. И из всех них я, видите ли, полюбила только одного. Плох он или хорош, но я была верна ему.
— Я вовсе не хотел…
— Да нет же, вы хотите… Вы идете по следам этого убийцы и его злодеяний. Вам нужно только это.
— Разве он не убил вашего супруга? Разве вы не хотите, чтобы его поймали?
— Конечно. И вы поймаете его, я в этом уверена. Но не ждите никакой информации от меня.
— Значит, вам известно, каким образом мэтр д'Алеманио впутался в это дело?
— Смерть доказала его причастность. Когда я вчера увидела вас, услышала вашу фамилию, у меня сразу возникло нехорошее предчувствие. Мартин не всегда вел себя подобающе. Даже по отношению ко мне… Полагаю, я предвидела, чем все это кончится.
— Его смерть была связана с гравюрой… Он был откровенен с вами?
— Мартин говорил только о домашних делах. Никогда не рассказывал ни о своей работе, ни о всем прочем.
— Однако вы дали мне понять, что у вас были кое-какие подозрения…
— Я также сказала, что умолчу о них.
— Не нарушая этого молчания, вы можете хотя бы сказать мне, знаком ли он был со своим убийцей?
— Разве они не обедали вместе?
— Это я знаю, но помимо…
— А помимо начинается мое молчание.
— Синьора, помогите нам!
— Вы мне очень нравитесь, молодой Синибальди. Но все умрет вместе со мной… Считайте, что меня уже нет.
— Любое слово может быть решающим! А всякое умолчание может привести к ужасным последствиям!
— К новым жертвам? Видно, так хочет Бог. Я не пойду против Его воли накануне встречи с Ним.
Я порывисто взял ее за руку.
— Синьора д'Алеманио, мне нужно знать, кого я ищу. Можете не называть его… дайте мне какую-либо его примету…
Она сжала мою ладонь холодными пальцами.
— Все это ни к чему, мой мальчик. Будь это раньше, я оказала бы вам услугу и мы стали бы друзьями. У меня, знаете ли, не было сына. Но сейчас у меня впереди лишь несколько часов, мир воцаряется в моей душе. А после — все!
Она прикрыла глаза.
— Теперь мне надо побыть одной.
Я с сожалением отошел от умирающей, убежденный, что она больше не скажет ничего ни мне, ни другим. Уже у двери я вдруг вспомнил:
— Не могли бы вы по крайней мере сказать мне, что стало с сыном Розины?
Глаза женщины несколько оживились.
— После того случая он покинул Рим. Розина как-то узнала, что он уехал в Испанию и нанялся матросом на какую-то каравеллу.
Она кашлянула.
— Где-то бороздит море… Все-таки мужчины, знаете ли…
До полудня мы с Балтазаром опрашивали книготорговцев и печатников.
Мы беседовали с каждым в отдельности, объясняя свою задачу и под большим секретом знакомя их с обоими посланиями — к суперинтенданту и с Пасквино. Риск был очевиден: необходимо было опять касаться умозрительных заключений о серии убийств. Но даже еще не приступив к делу, мы убедились, что по городу уже пошли новые слухи. Убийство гравера не прошло незамеченным, активность людей капитана Барбери — тоже. Не о новом ли злодеянии шла речь? Неужели Донато Гирарди пострадал ни за что?
К полудню на улицах и площадях стали собираться кучки римлян. Даже те, кто вчера громко требовал смерти обжигальщика, сегодня громко убеждали, что были уверены в его невиновности. Группки все больше обрастали зеваками, которые впитывали в себя слухи и разносили дальше. К счастью, никто пока не упоминал о гравюре Босха. Это наверняка разгорячило бы головы.
Все мнения сходились на беспечности и нерадивости городских властей. Кому же, как не им, обеспечивать безопасность римлян?
Горожане волновались, а наша копилка для сведений оставалась пустой. Ни один из встреченных печатников или книготорговцев — многие совмещали обе профессии, и все принадлежали к одному и тому же цеху — не мог сказать чего-либо толкового. Осмотрев послания, все лишь неизменно заявляли, что водяные знаки на кромке бумаги были отрезаны, а иначе говоря, происхождение бумаги определить невозможно. Что же касается шрифта, то он скорее всего старого образца: классическая готика, красивая фактура, но им сейчас пользуются крайне редко, предпочитая более удобочитаемый шрифт. В довершение всего они в один голос заявляли, что люди они порядочные и не согласились бы печатать подобные тексты ни за какие деньги.
