Александр Дюма - Катрин Блюм
— Да, поищите ваши вещи, господин аббат, — откликнулся мэр, — а я попрощаюсь с папашей Ватреном.
— Пойдемте, господин аббат, — сказала Марианна, которую тост достойного пастыря заставил задуматься, — по-моему, ваши вещи в соседней комнате.
— Иду, госпожа Ватрен, — заметил аббат, покидая комнату следом за ней.
В это время пробило девять часов.
Гийом и мэр остались наедине.
Каждый из них ждал, что другой первым начнет разговор.
Рискнул заговорить Гийом:
— Ну, господин мэр, так какой же способ вы хотите предложить мне, чтобы стать миллионером?
— Прежде всего, — ответил мэр, — позвольте пожать вам руку в знак нашей доброй дружбы, дорогой господин Гийом.
— О, это с удовольствием!
И сидящие друг против друга мужчины протянули над столом руки, которые встретились над остатками пирога, так занимавшего мамашу Ватрен.
— А теперь, — сказал Гийом, — я жду вашего предложения.
Мэр кашлянул.
— Вы ведь получаете семьсот пятьдесят шесть ливров жалованья в год, не так ли?
— Плюс еще наградные, в целом около девятисот франков.
— Таким образом, вам бы понадобилось работать десять лет, чтобы получить девять тысяч франков.
— Вы считаете, как покойный Барем, господин Руазен.
— Так вот, папаша Гийом, то, что можно заработать за десять лет, я предлагаю вам заработать за триста шестьдесят пять дней.
— О, это интересно! — сказал папаша Гийом, опершись локтями на стол и положив голову на руки.
— От вас, — продолжал мэр с хитрой улыбкой, — требуется только закрывать то правый, то левый глаз, когда пойдете мимо некоторых деревьев, что растут справа и слева возле моего участка… А это ведь совсем не трудно! Вот, смотрите-ка, как это делается.
И почтенный торговец с чрезвычайной ловкостью действительно начал закрывать то один, то другой глаз перед Гийомом.
— Так-так, — произнес Гийом, пристально глядя на мэра, — это и есть ваше средство?
— Да, — ответил лесоторговец, — и мне кажется, что оно не хуже многих других.
— И вы дадите мне за это девять тысяч франков?
— Четыре тысячи пятьсот франков за правый глаз и четыре тысячи пятьсот за левый.
— А вы, значит, тем временем… — папаша Гийом сделал жест, будто он рубит дерево.
— Да, а я тем временем… — ответил мэр, повторяя тот же жест.
— То есть вы тем временем воруете лес герцога Орлеанского!
— Ну, ворую — это слишком сильно сказано… — невольно смешался Руазен. — В лесу столько деревьев, что их никто не сможет сосчитать.
— Да, никто, — произнес Гийом с почти угрожающей торжественностью, — никто, кроме того, кто может сосчитать не только деревья, но и листья на них; кто все видит и слышит и, хотя мы тут с вами одни, знает, что вы сделали мне бесчестное предложение.
— Господин Гийом! — вскричал мэр, полагая, что, повысив голос, он испугает старого лесничего.
Но Гийом встал, опершись на стол, и указал лесоторговцу на окно.
— Видите вы это окно? — сказал он.
— Ну и что? — спросил мэр, побледневший от гнева, смешанного со страхом.
— А то, — ответил папаша Гийом, — что если бы вы находились не в моем доме и не за моим столом, вы бы вылетели в это окно.
— Господин Гийом!
— Погодите, — бесстрастно прервал его лесничий.
— Ну, в чем дело?
— Вы видите порог этой двери?
— Да.
— Чем скорее вы окажетесь за этим порогом, тем будет лучше для вас.
— Господин Гийом!!!
— И, переступая через этот порог, вы скажете ему: «Прощай навсегда!»
— Сударь!
— Замолчите! Сюда идут, ни к чему другим людям знать, какого проходимца я принимал в своем доме.
И Гийом, повернувшись к мэру спиной, принялся насвистывать мотив охотничьей песенки, к чему, как известно, он прибегал только в самых важных обстоятельствах.
Люди, в чьем присутствии он не хотел называть мэра проходимцем, были аббат Грегуар и мамаша Ватрен.
— Вот и я, господин мэр, — воскликнул аббат, обводя комнату взглядом в поисках лесоторговца. — Вы готовы?
— Настолько готов, — отозвался Гийом, — что, как видите, он уже ждет вас по ту сторону двери.
И он показал пальцем на мэра, который, следуя его совету, уже вышел из дома.
Священник не заметил ничего необычного и не понял, что здесь произошло.
— До свидания, господин Гийом, — сказал он, — пусть мое благословение будет залогом того, что Господь ниспошлет мир вашему дому.
— К вашим услугам, господин аббат, к вашим услугам, господин мэр! — говорила мамаша Ватрен, выходя за гостями и кланяясь на каждом шагу.
Гийом смотрел на них, пока они не скрылись из глаз, а затем, обратив к двери спину, с характерным движением плеч вынул трубку, туго набил ее табаком и, крепко зажав зубами, стал высекать огонь.
— Итак, — бормотал он сквозь стиснутые зубы, так что едва можно было разобрать слова, — одним врагом у меня стало больше; но все равно: или ты человек честный, или нет. А если честный, то, что бы потом ни случилось, я поступил правильно… А вот и старуха возвращается. Держи рот на замке, Гийом!
Он зажег трут и раскурил трубку, принявшись пускать клубы дыма, что было признаком глухой ярости, от которой у него сжималось сердце и темнело лицо.
Мамаше Ватрен довольно было одного взгляда, чтобы заметить: произошло нечто необычное.
Она немного походила вокруг мужа, но ничего этим от него не добилась: Гийом лишь молча выпустил новые, еще более густые клубы дыма.
Наконец она решилась нарушить молчание первой.
— Ты скажешь мне… — начала было она.
— Что? — ответил Ватрен с лаконизмом, достойным пифагорейца.
Марианна несколько призадумалась, но снова продолжила расспросы:
— Что с тобой?
— Ничего.
— Почему ты не хочешь со мной говорить?
— Потому что мне нечего тебе сказать.
Несколько раз мамаша Ватрен приступала к старому лесничему и отходила, ничего не добившись.
Если ее мужу сказать было нечего, то ее, напротив, мучило желание высказаться.
— Гм! — кашлянула она.
Ватрен никак не отозвался на это.
— Старик!
— Что? — спросил Гийом.
— А когда будет свадьба?
— Какая еще свадьба?
— Вот тебе раз! Свадьба Катрин и Бернара!
У Ватрена камень с души свалился, но он не подал вида.
— А-а! — сказал он, подперев бока руками и глядя ей прямо в лицо. — Кажется, ты поумнела?
— Знаешь, — продолжала Марианна, не отвечая на его вопрос, — по-моему, чем раньше, тем будет лучше.
— Да, конечно!
— А если нам назначить свадьбу на следующую неделю?
— А как же оглашение в церкви?
— Мы съездим в Суасон и попросим разрешения.
— Хорошо, я согласен. Но я вижу, теперь ты настаиваешь на этом больше, чем я.
— Видишь ли, старик, — сказала Марианна, — дело в том, что…
— В чем же?
— В том, что никогда в жизни не было у меня такого мучительного дня!
— Ба!
— Нельзя нам быть разлученными, жить порознь и умирать поодиночке! (Ее грудь взволнованно поднималась.) И это после двадцати шести лет супружеской жизни, — закончила она и на этот раз разрыдалась.
— Так что, жена, значит, по рукам? — спросил Гийом.
— Да, вот тебе моя рука, — воскликнула Марианна, — от всей души!
Гийом привлек жену к себе.
— Обними-ка меня, — сказал он и добавил, глядя на нее: — Знаешь, ты самая лучшая женщина на земле!
Но он тут же сделал к своей похвале поправку, которую наш читатель не сочтет слишком суровой:
— Когда, конечно, хочешь ею стать.
— О, — отвечала она, — я тебе обещаю, Гийом, что с сегодняшнего дня всегда буду этого хотеть.
— Аминь! — сказал Гийом.
В эту минуту вернулся Франсуа. Вглядись в него папаша Ватрен повнимательнее, он наверняка заметил бы его взволнованное состояние.
— Вот и я, — объявил он, явно желая привлечь внимание Гийома.
Гийом в самом деле обернулся.
— Ну как, они отправились? — спросил он.
— Слышите?
Со двора донесся шум отъезжающего экипажа.
— Вот они покатили!
Пока Гийом прислушивался к постепенно удалявшемуся звуку, Франсуа взял свое ружье, стоявшее в углу возле камина.
Гийом заметил это:
— Так куда ты направляешься?
— Я пойду… Пожалуй, я вам это скажу, но только одному вам и больше никому.
Гийом обратился к жене:
— Жена!
— Что?
— Хорошо бы поскорее убрать со стола, не то нам до самого утра не управиться.
— Ну, а я что делаю? — спросила Марианна, держа под мышкой пустую бутылку и по полдюжине тарелок в каждой руке. И она отправилась в кухню, закрыв за собой дверь.
Гийом проводил ее взглядом и, когда она скрылась, спросил:
