Леонид Юзефович - Князь ветра
— Оставил на службе.
— Но ты приехал с другой стороны, я в окно видела. — Да, у меня были дела в городе.
— Ты, значит, — угрожающе спросила жена, — не брал с собой зонт, когда ездил по делам?
— Зачем? Дождя же не было.
— А если бы был? И если завтра с утра будет? Сколько раз ты обещал мне всегда брать с собой зонт!
— Я всегда беру…
— Тогда где он?
— Забыл у любовницы, — сказал Иван Дмитриевич, проходя в умывальную комнату.
Жена побежала за ним, взывая:
— Никогда не смей так шутить! Слышишь? Никогда!
В ожидании ужина он зашел к Ванечке, мельком взглянул на предъявленную ему тетрадь с мыслями старца при взгляде на заходящее солнце, но читать не стал, вместо этого лег на диван у себя в кабинете, закинул руки за голову и ягодицей почувствовал какую-то иголку. Кольнула единственная, а под пальцами их там оказалось несколько, воткнутых во что-то маленькое, мягкое. Он зажег лампу. Это была тряпичная куколка явно мужского пола, чем-то неуловимо похожая на него самого. Тем неприятнее было видеть всаженные в нее с разных сторон короткие толстые иглы. Не считая, он сразу понял, что их должно быть одиннадцать. Так и вышло.
Иван Дмитриевич спрятал находку в шкаф, позвал жену и, ничего ей не объясняя, осведомился, кто приходил в его отсутствие.
— Нина Николаевна, почтальон, два товарища Ванечки по гимназии, — перечислила жена. — Больше никого не было.
— Понятно. Ты тут без меня окно, случайно, не открывала?
— Да, я проветривала.
— Какое окно? То или это?
— Это, — указала она ближайшее к дивану. — Д что тебе не нравится?
— Пахнет чем-то, — на скорую руку соврал Иван Дмитриевич.
— Ничего не чувствую, — сказала жена. — Когда у человека больной желудок, его всюду преследуют дурные запахи.
Выпроводив ее, он подошел к окну и выглянул на улицу. Жили они на втором этаже, так что снизу забросить сюда эту куколку не составляло труда. Он примерил к себе фразу, которую в сходной ситуации Каменский написал на полях полученного им письма: «Страшно ли?» Пожалуй, нет, но сердце ныло, как бывает во сне, когда стоишь на пороге тайны и знаешь, что в самой загадке — смерть, а в разгадке — ужас продолжения жизни наедине с тем, что готово тебе открыться за этим порогом.
Из записок Солодовникова
Возле поселка Дзун-Модо в тридцати верстах от Урги находилась полуразрушенная крепость, и я долго убеждал командование бригады, что сама судьба послала нам этот полигон, чтобы поучиться штурмом брать такого рода укрепления. В конце концов со мной согласились, понимая, что поход на Барс-хото все равно неизбежен, вопрос только в сроках. Для тренировок были сколочены осадные лестницы, которые я предполагал взять с собой к Барс-хото, расположенному в голой степи на границах Гоби. У меня были большие сомнения, что нам удастся дотащить
туда пушки.
Крепость вблизи Дзун-Модо представляла собой единственную стену с двумя башнями по краям. Остальных трех стен, призванных вместе с этой образовать прямоугольник на вершине травянистого холма, не было вообще, не проглядывали даже остатки фундамента. Можно было допустить, что их разобрали на кирпичи, если бы знать, кому тут мог понадобиться кирпич. Монголы жили в юртах, фанзы в Дзун-Модо были глиняные, и хотя из кирпичей складывали очаги во дворах, вряд ли в их пламени сумели растрескаться три крепостные стены. Что помещалось внутри стен, тоже оставалось загадкой. Сейчас там не было ничего, кроме тарбаганьих нор.
Впоследствии я узнал, что крепость просто не достроили. Действительно, ощущалось в ней что-то ненатуральное, свойственное сооружениям не разрушенным, а начатым и незаконченным. Монголы объясняли это предательским убийством хошунного князя Найдан-вана, чья ставка располагалась некогда в Дзун-Модо и который якобы заложил здесь крепость, собираясь опереться на нее в борьбе за независимость Халхи.
Про этого Найдан-вана рассказывали какую-то совершенно мифическую историю. Будто бы лет тридцать или сорок назад он отправился в Петербург, чтобы для войны с Пекином просить помощи у Цаган-хагана, то есть Александра II или Александра III, и тот проникся к нему такой любовью, что пожелал стать его братом. Они решили испить кумыс из одной чаши, добавив туда каждый по три капли своей крови, но китайцы отравили нож Найдан-вана, он умер, как только порезал себе палец для этой процедуры. После его смерти строительство прекратилось, успели возвести лишь одну стену. Теперь она стояла в пустоте, ничто ни от чего не защищая, бессмысленная, как причуда азиатского деспота, но поражала строгостью кладки и безукоризненными линиями рельефа. Казалось, строители знали, что им не дано будет довести дело до конца, и, чтобы забыть про обреченность замысла, старательно углублялись в детали, как бывает, когда привычка к добросовестности и чувство долга заменяют веру в успех. Это я постиг на собственном опыте.
Цэрики угрюмой кучей сгрудились у подножия холма. Я приказал им разобрать осадные лестницы, но тут же встал вопрос, как лучше нести их при штурме, крючьями вперед или назад. Непонятно было, удобнее ли под обстрелом поднимать и приставлять к стене передний конец или, наоборот, заносить задний. Несколько добровольцев попробовали так и этак, я засек время и остановился на первом варианте.
Затем с помощью офицеров я распределил цэриков по группам в зависимости от рода оружия. Вначале предстояло идти тем, кто имел пики и мог поражать воображаемых защитников крепости прямо с лестничных перекладин, за ними пойдут те, что с саблями. Винтовки должны висеть за спиной, в рукопашной схватке они бесполезны. Оставшиеся будут снизу поддерживать атакующих ружейным и пулеметным огнем.
Пулеметы ударили дружно, едва сигнальщик в лисьем треухе затрубил в свою раковину. Они били по гребню стены, по зубцам. Пулеметчики пристрелялись, тогда я подал знак второму трубачу, и еще одна раковина, с более высоким и пронзительным звуком, присоединилась к первой. Это был сигнал к началу штурма. Цэрики полезли вверх по холму, добрались до стены, приставили к ней лестницы, но тем и ограничились. Некоторые присели, а то и прилегли, со страхом вслушиваясь в пение летящих над ними пуль. Согласно моему приказу, в этот момент стрельба должна была умолкнуть, но она не умолкала. Стрелки вошли в раж. Видно было, как над зубцами стены взлетает красноватая пыль и сыплется кирпичная крошка.
Я распорядился начинать все сначала. Опять загудели раковины. При том, что монголы никогда не видели моря, не умеют плавать и даже не едят рыбу, потому что ламы запрещают употреблять в пищу существа с глазами без век, они отказывались подчиняться обычным сигнальным горнам, но с трепетом внимали этим порождениям океанских пучин. В их роговых извивах звук скручивался и винтообразно проникал в ухо. Ушная раковина откликалась морской, словно когда-то они рядом лежали на дне и сохранили память о былом родстве. Вспоминая легенду, вычитанную у Анри Брюссона, я смотрел, как цэрики с лестницами карабкаются по холму, но теперь стрельба стихла много раньше, чем они достигли крепостной стены.
Когда начали в третий раз, со стороны Дзун-Модо показались трое верховых. Один из них еще издали, привстав на стременах, что-то прокричал радостным голосом. «Он призывает нас веселиться, — объяснил мой переводчик, — вчера Богдо-гэгэну стало лучше. Его высокосвятейшество поправляется». Я сразу оценил все последствия этого сообщения. Оно означало, что почти открытая борьба за власть между князьями и ламской партией вновь переходит в латентную фазу, и бригаду больше не будут задерживать в Урге.
Всадники подъехали, старший подал пакет с печатью военного министерства. Письмо информировало меня о следующем: святейший Чойджин-лама, главный государственный оракул, чья мудрость вознеслась выше горы Сумеру, он же родной брат Богдо-гэгэна Восьмого, путем длительных гаданий установил, что наиболее благоприятным днем для похода на Барс-хото является 15-й день четвертой Луны 2-го года Эры Многими Возведенного. Рядом приводилась та же дата по юлианскому календарю. До нее оставалось меньше недели, и хотя я сам готовил и торопил эту экспедицию, в тот момент у меня вдруг придавило сердце.
Часть II. Хубилган
Глава 5
Фантом из Эрдени-Дзу
23
На следующий день, в пятницу, Иван Дмитриевич не пошел ни на службу, ни на похороны Каменского, хотя давно взял себе за правило присутствовать на похоронах тех лиц, убийство которых в данное время расследовал. К концу недели отношения с женой испортились настолько, что лучше было денек посидеть дома. Он подумал об этом еще вчера и вчера же велел Константинову побывать на кладбище, проследить, как будут вести себя Зиночка с мужем. На всякий случай Иван Дмитриевич предпочел Ванечку в гимназию не пускать. После завтрака, усадив его за французский, жена опять забралась в постель. Это было подано как большая жертва с ее стороны. Ей, мол, вовсе не хочется спать, но она себя заставляет, чтобы радовать мужа здоровым цветом лица.
