Охота за наследством Роузвудов - Рид Маккензи

Я хочу сказать, что я сильный человек. Или могу быть сильным человеком. Но менее чем восемь часов назад я искала подсказку в музее – притом довольно неуклюже – и ездила в ржавом фургоне, похожем на фургон педофила из социальной рекламы, потому что у меня даже нет водительских прав. Я одета в заимствованную одежду, и прошлой ночью мне пришлось тайком проникнуть на территорию собственного дома, на табличке которого выбито мое имя, потому что мне запрещено там появляться. Сильные люди не пляшут под чужую дудку, что в настоящее время делаю я.

– Я на связи и буду сообщать вам все новости. Мне очень жаль. – Фрэнк уходит, а дядя продолжает накручивать себя.

Я смотрю на ломтик пиццы на тарелке. Может быть, если мне повезет, то, к чему ведут нас подсказки бабушки, поведает что-то и о том, кого она хотела видеть в роли председателя правления компании. Мне надо разгадать ее подсказки до субботы.

Но до субботы почти не осталось времени. Мы все никак не можем разобраться с последней запиской. Когда я рассталась с остальными, Калеб сел на автобус, чтобы вернуться в Криксон, Лео пришлось поехать домой, чтобы оказаться там до того, как вернутся его родители, а мать Куинн все никак не переставала звонить ей, прося помочь в «Плюще».

– Сейчас я еду в Бостон, – вдруг говорит дядя Арбор. Взяв со стола бумаги, он кладет их в кейс, лежащий на одном из стульев. – Если я отправлюсь сегодня вечером, возможно, мне удастся убедить этого члена правления встретиться со мной за поздним ужином. Он присутствовал вчера в церкви и на поминках и упомянул, в каком отеле остановился. Я просто нанесу ему визит и посмотрю, что я могу…

Его речь прерывает звонок телефона.

– Хейворт? – отвечает он. – Послушайте, я уже сказал вам, что не стану комментировать…

Дядя Арбор замолкает и слушает то, что говорит мистер Хейворт. Я ничего не могу расслышать, но его лицо становится белым как мел.

– Извините, что произошло в «Оранжерее Гиацинты»? Нет, разумеется, я об этом не знал. И нет, у меня нет комментариев! Господи Иисусе, Хейворт, не лезьте в это дело и дайте полиции делать ее работу.

– В чем дело? – одновременно спрашиваем мы с Дэйзи, когда он дает отбой.

– В оранжерею вломились. – Его голос звучит напряженно. – Хейворт говорит, что там разгром. Он хотел знать, не имею ли я каких-либо комментариев по этому поводу.

– Но я…

– Ты понимаешь, почему то, что ты делаешь, наносит вред?

Его горящий взгляд впивается в Дэйзи, на меня он при этом не смотрит. И слава богу, потому что я едва не призналась, что сегодня находилась на парковке, что могло бы повлечь за собой вопросы.

– Ты выставляешь наше грязное белье на всеобщее обозрение. А Хейворт рассматривает все это как возрождение своей карьеры. Теперь он там, пытается состряпать какую-то историю о том, как твои видеоролики связаны с тем, что вандалы разгромили оранжерею.

– Может, они и впрямь связаны, – парирует Дэйзи. – И я не выставляю наше грязное белье на всеобщее обозрение – просто люди желают знать правду.

– Перестань. Никакого. Больше. «ТикТока». Тем самым ты подливаешь масла в огонь, а мне приходится его тушить. Мне совершенно ни к чему, чтобы завтрашняя газета привела город в неистовство и жители решили, что мы пытаемся разрушить достопримечательности Роузтауна или еще что-то в этом же духе.

Он быстро идет к двери, ведущей в гараж, но останавливается, прежде чем выйти.

– Я съезжу в оранжерею, чтобы сообщить городскому совету последние новости и удостовериться, что все находится под контролем. А затем отправлюсь в Бостон. К завтрашнему утру я вернусь, будем надеяться, что с хорошими новостями. Вы сможете провести эту ночь в доме нормально?

Я совсем не чувствую себя нормально, ведь все мое будущее накрылось медным тазом. Но я киваю, и Дэйзи тоже. Он желает нам спокойной ночи, выходит и закрывает за собой дверь. Через несколько секунд шум его «Мерседеса» затихает.

Дэйзи хватает телефон и бросается наверх. Я пялюсь на стол, беспокоясь все больше и больше. Зачем кому-то было громить одну из достопримечательностей нашего города? К тому же оранжерея не так уж и красива, просто большой зимний сад, где полным-полно цветов. Не верится, что кто-то в Роузтауне мог сотворить такое, но также не верится, что это кто-то из туристов, привлеченных сюда газетной шумихой, поднятой вокруг смерти бабушки. И вообще странно, что это произошло именно сейчас.

Несколько секунд спустя по лестнице, топая, спускается Дэйзи, на плече у нее висит маленький рюкзачок от «Шанель». Она не удостаивает меня вниманием, а быстро идет через кухню к двери гаража.

– Куда ты? – Я захожу в гараж. – Мы должны оставаться…

И замолкаю, увидев новую машину. Я знала, что бабушка оставила Дэйзи «Белую розу», но, когда воочию вижу этот автомобиль здесь, меня пронзает дрожь.

Дэйзи замечает мою реакцию.

– Зато у тебя есть рубиновый кулон.

– Еще нет, – отвечаю я. Мое горло ничто не украшает.

– Посмотри на кровати. Наше «наследство» сегодня доставили. – Она произносит слово «наследство» весьма кислым тоном.

Я поворачиваюсь, чтобы последовать ее совету, и переступаю порог, когда ее голос останавливает меня:

– Погоди!

Она стоит, открыв дверь «Белой розы», и ее карие глаза полны неуверенности, которая сбивает меня с толку. Глядя на ее лицо сейчас, когда его не искажает злоба, я невольно вспоминаю, как мы с ней похожи, несмотря на разное телосложение, длину волос и цвет глаз. Мы могли бы быть сестрами.

Так мы и относились друг к другу, когда были маленькими. Мы были неразлучны. Нас специально отправили в одну детсадовскую группу. Через два дня будет мой день рождения, и я стану единственной ученицей нашего будущего выпускного класса, которой уже исполнится восемнадцать.

Пятница. Остался только один день, прежде чем я потеряю «Роузвуд инкорпорейтед» навсегда.

– Как ты думаешь, Фрэнк на нашей стороне? – Взгляд Дэйзи насторожен, как будто она надеется, что я скажу нет.

– Не знаю. Кажется, он пытается отстаивать наши интересы.

Она кривится.

– И делает это чертовски погано. Я уверена, что если бы он действительно этого хотел, то сумел бы заставить правление «Роузвуд инкорпорейтед» дать нам время. Возможно, он хочет, чтобы мы не участвовали в этом деле. Что-то тут нечисто. Бабушка вдруг ни с того ни с сего меняет завещание, и он единственный, кто об этом знал.

Я прислоняюсь к косяку, обдумывая ее слова.

– Ты думаешь, он ее заставил?

– Возможно, – бормочет Дэйзи. – Я бы определенно так и подумала, если бы не та строчка в ее завещании: «Получатель будет определен позднее при обстоятельствах, оговоренных в частном порядке». – Она делает вдох, и, когда выдыхает, я словно вижу, как стены, которые она возвела вокруг себя, становятся ниже. – Ты помнишь то Рождество, когда бабушка подарила нам швейные машинки?

Я киваю.

– Она заставила нас думать, что мы не получим никаких подарков. Под елкой лежали только два чистых листка бумаги. Но они не были чистыми, не так ли? Она написала на них невидимыми чернилами.

Я кашляю, чтобы скрыть удивление оттого, что Дэйзи вдруг вспомнила об этом сейчас. За последний год бабушка много раз посылала мне подобные записки – особенно те, в которых содержались загадки. Я почти забыла те первые записки – игру, с которой началось все.

– Это была подсказка, – говорю я.

Она кивает:

– И это привело к другой подсказке, а затем еще и еще. Они были рассыпаны по всему особняку, пока мы наконец не оказались в гараже и не нашли там наши подарки. Она заставила нас думать, что мы не получим их, и нам пришлось сыграть в ее игру.

– Я помню, – говорю я, согретая этим воспоминанием.

Дэйзи молчит. Я знаю, она ждет моего ответа, но я не знаю, что сказать. Она подобралась слишком близко к правде, так что мне становится не по себе. Я складываю руки на груди, как будто это может как-то помешать ей увидеть кусок карты в кармане.