Джон Робертс - Святотатство
Все это звучало до крайности настораживающе.
— Что ж, если твои взгляды действительно таковы, ты можешь рассчитывать на мою поддержку, — ответил я.
Пока что я еще не знал, в какой степени слова Флавия заслуживают доверия, но надеялся выяснить это в самом скором времени. Мы обсуждали различные политические вопросы до тех пор, пока один из моих клиентов не сообщил, что за телом наконец пришли. Я направился к воротам, клиенты следовали за мной. Опасаться открытого столкновения с Клодием у меня не было никаких причин. Он мог сколько угодно заигрывать с городскими низами. Но мой квартал по-прежнему находился в непререкаемой власти Милона.
Выйдя на улицу, я увидал, что люди Клодия привезли с собой похоронные носилки и теперь толпились около тела, ожидая, пока жрецы завершат священный обряд, после которого к телу можно прикасаться, не осквернив его. Жрец коснулся тела молотком, в знак того, что покойный предается на волю богини, и начал свою обычную канитель с какими-то жидкостями и порошками. Закончив, он кивнул Клодию, который стоял чуть поодаль, не глядя в мою сторону.
Настало время Клодию приступить к выполнению своих обязанностей. Тело положили на носилки, и он склонился над убитым юношей, едва не касаясь его лица губами, и изобразил, что ловит его последнее дыхание. Учитывая, что труп наверняка уже успел окоченеть, ритуал несколько запоздал, отметил я про себя. Но, так или иначе, проделать его было необходимо. Клодий выпрямился, три раза хлопнул в ладоши и провозгласил:
— Аппий Клавдий Нерон! Аппий Клавдий Нерон! Аппий Клавдий Нерон!
После того как он выкрикнул имя убитого в третий раз, толпа женщин и рабов разразилась обычными в таких случаях завываниями. Клодий положил под язык убитого монету, дабы тот мог расплатиться с лодочником, который перевезет его через реку Стикс. После того как рабы подняли носилки, Клодий перестал делать вид, что не замечает меня, и бросил на меня злобный взгляд. Однако до тех пор, пока носилки не скрылись из виду и погребальные стоны не стихли вдали, он хранил молчание.
— Метелл! — процедил Клодий, сочтя, что подходящий момент наконец настал. — Ты убил моего родственника, и я намерен возбудить против тебя судебное дело!
Вне всякого сомнения, он сам не верил в то, что говорил. Своих врагов Клодий предпочитал отправлять в царство мертвых без всякого судебного разбирательства.
— Вижу, нынешним утром твой рассудок помрачен сильнее, чем обычно, Клодий, — бросил я. — Если бы я хотел убить несчастного юношу, то не стал бы делать этого напротив собственных дверей. Всякий, кто наделен хоть каплей разума, поймет, что это дело рук того же убийцы, что лишил жизни и Мамерция Капитона. Когда Капитон был убит, я находился в его триклинии, и несколько самых почтенных мужей Рима могут подтвердить это.
О том, что в тот вечер Аппий сам пытался отравить меня, я счел за благо умолчать. Всякий, услышавший это, непременно решил бы, что у меня имелся веский повод расквитаться с юношей.
— Я не сказал, что ты убил его собственной рукой! — рявкнул Клодий. — Всем известно, ты скверно владеешь кинжалом. Тут работал наемник, которого ты подослал.
Головорезы, стоявшие за спиной Клодия, издали нечто вроде угрожающего рычания, но я и бровью не повел. На крышах всех ближайших домов стояли мои соседи, приготовившие столь обширный запас камней, что его хватило бы для строительства небольшого города. Я знал, что как только ситуация станет для меня угрожающей, эти камни полетят в головы моих врагов.
— Если ты хочешь возбудить против меня судебное преследование, тебе известно, как это делается, — усмехнулся я. — Но вряд ли человек, над которым тяготеет обвинение в святотатстве, способен выступить на суде в качестве обвинителя.
При этих словах мои клиенты разразились хохотом, а Клодий побагровел от гнева.
— Раз так, не будем беспокоить суд! — процедил он.
Я увидел, как в толпе его прихлебателей засверкали кинжалы, и спиной ощутил, как мои сторонники прочнее сжали камни, дубинки и мечи. Пальцы мои нащупали цестус, спрятанный в складках туники. Что ж, последние несколько дней выдались утомительными, а что бы там ни говорили философы, хорошая драка — неплохой способ снять напряжение. Я всегда считал, что для поддержания телесного и душевного здоровья человеку необходимо время от времени выпускать пар. Мы были готовы перейти к самым решительным действиям, когда произошло нечто неожиданное.
Толпа расступилась, словно по волшебству, освобождая путь глашатаю в белой тунике, с посохом из слоновой кости в руках.
— Дорогу! — кричал он. — Дорогу верховному понтифику!
В мгновение ока кинжалы и дубинки исчезли. Я спрятал цестус под тунику. Толпа погрузилась в молчание.
Между двумя враждебными группами важно прошествовал Гай Юлий Цезарь. На нем была великолепная тога, пола, обернутая вокруг головы, говорила о том, что верховный понтифик находится при исполнении своих священных обязанностей. Он медленно повернулся, и люди испуганно подались назад под его грозным орлиным взглядом. Я впервые наблюдал, как Цезарь управляет толпой, и признаюсь, его мастерство произвело на меня сильное впечатление. Теперь я понял, почему на огромных народных собраниях он обладает столь непререкаемым влиянием. В сенате его величественные манеры казались напыщенным позерством, а здесь, посреди толпы простолюдинов, он выглядел богом, спустившимся на землю. Мысленно я отметил, что он будет отлично смотреться, вдохновляя войска на бой пламенной речью.
— Граждане Рима! — провозгласил он, точно выбрав момент, когда напряженное ожидание достигло своего высшего накала. — На этой улице был злодейски убит благородный юноша, представитель одной из самых древних римских семей, патриций из рода Клавдиев. Неужели вам мало одной смерти? Неужели вы намерены возбудить гнев богов и навлечь на Рим бесчисленные бедствия, проливая кровь в присутствии верховного понтифика?
На булыжники, покрытые кровью Нерона, Цезарь не обращал внимания. Возможно, считалось, что запекшаяся кровь не оскорбляет взора понтифика. Люди, внимавшие ему, смущенно потупились, даже головорезы Клодия выглядели растерянными и пристыженными.
— Понтифик, мы никогда не дерзнем оскорбить твоего сана, — с пафосом произнес Клодий. — Но мой родственник убит, и я уверен, этот человек, — Клодий направил на меня указующий перст, — является виновником этой смерти.
— Рим — это государство, где действует власть законов, — заявил Цезарь. — Суд, а не одержимая яростью толпа, должен решать, кто виновен в убийстве. Я приказываю вам всем разойтись по домам. Когда страсти успокоятся и вы сможете вести себя так, как приличествует достойным гражданам, мы отыщем виновного и воздадим ему должную кару. А сейчас расходитесь!
Последние его слова прогремели над головами притихшей толпы, точно гром, ниспосланный Юпитером. Даже самые отчаянные из жителей Субуры поспешили выполнить приказ.
Клодий был так разъярен, что лишился дара речи. Лицо его побагровело, на лбу вздулись вены, а глаза налились кровью, словно он три дня подряд предавался винным возлияниям. Если бы он в довершение ко всему еще высунул язык, то стал бы точной копией тех горгон, что в прежние времена изображались на щитах греческих воинов. Зрелище было на редкость забавное, но продолжалось оно недолго. Под пронзительным взглядом Цезаря багровый румянец на щеках Клодия сменился бледностью. Обретя наконец способность двигаться, он устремился прочь, а его понурая свита побрела вслед за ним.
Через несколько мгновений на улице остались только я и Цезарь. Скажу откровенно, мне давно не приходилось наблюдать подобного чуда.
— Как это произошло, Деций Цецилий? — вопросил Цезарь, устремив на меня свой орлиный взор.
— Зайди в мой дом, Гай Юлий, и я расскажу тебе все без утайки, — ответил я.
Цезарь принял приглашение. Разумеется, я не сдержал своего обещания и рассказал отнюдь не все, а лишь то, что счел нужным. Я сообщил, что впервые встретился с Аппием Клавдием Нероном в доме Целера, потом случайно увидел, как он выходит из шатра травницы, а после мы оба оказались среди приглашенных на обед, который кончился для Капитона столь трагически. О неудачной попытке отравления, равно как и о том, что на труп я наткнулся еще минувшей ночью, я предпочел умолчать.
В завершение своего рассказа я признал, что пребываю в полном недоумении, и при этом ничуть не покривил душой.
— Да, дело на редкость запутанное, — молвил Цезарь.
— Не могу не согласиться с тобой.
— У нас есть веский повод для тревоги, — продолжал он. — Два убийства совершены одним и тем же способом, и оба убитых — патриции.
— Не считая привратника Капитона, — уточнил я. — Он не был патрицием.
— Скорее всего, он разглядел лицо убийцы, — предположил Цезарь. — И тот убрал лишнего свидетеля.
