Александр Арсаньев - Иерусалимский ковчег
— Красота-то какая! — воскликнула Саша и всхлипнула. — Жаль, что Катюша не увидит, — а потом утерла глаза платком.
— Жаль, — согласился я и тем не менее вновь взялся за составление букета.
Букет и в самом деле получился прекрасным: бутон к бутону, цветок к цветку. Я перевязал его парижскими лентами и вложил в цветы свою визитную карточку, на обратной стороне которой набросал небольшое стихотворение. Такие стихи обычно записывались в альбомы прекрасным дамам и чаще всего их называли альбомными. Я и сам был когда-то мастером такого рода виршей. А эти строки мне пришли в голову еще ночью:
Прими меня, мой юный друг!
Твое чело, твой лик прекрасен, ведь ты — царица средь подруг, и будто месяц взор твой ясен!
Твои черты меня зовут!
О, незнакомка под вуалью, окутанная черной шалью, твои глаза в Эдем влекут!
К чему ненужные упреки?
К чему ненужные слова?
Тобою дышат эти строки, тобой моя душа жива!
Я уповал на то, что мои излияния тронут-таки душу неприступной красавицы, посмевшей посягнуть на наше святое братство.
— Иван! — позвал я лакея. — Снеси ка ты этот букет на Большую Мещанскую, — и объяснил, как ему найти странный домик графини.
Теперь мне предстояло наведаться к господину Кутузову, к которому у меня накопилось слишком много вопросов.
Во-первых, я хотел узнать у него подробности римского договора, о которых мне стало известно лишь из письма графини к Елагину.
Во-вторых, меня интересовала сама реликвия, о которой я был практически не осведомлен.
В-третьих, я рассчитывал получить у него рекомендации к царедворцу Скворцову.
Но в особняке Ивана Сергеевича меня ожидало горькое разочарование, оказалось, что мастер спешно выехал из столицы в свое заглазное имение. Так что теперь приходилось надеяться только на себя.
Мне невольно подумалось, что его внезапный отъезд может быть связан именно с римскими переговорами, в которых участвовали палестинцы. Я подозревал, что слуга просто-напросто не назвал мне истинного местопребывания своего господина.
Итак, передо мною возник вопрос: что делать дальше?
Для начала я решил заняться реликвией. Мне не оставалось ничего иного, как разузнать о ней у какого-то другого лица. Я задумался о том, кто мог быть в этом вопросе более осведомленным, чем я. К сожалению, я не был лично знаком ни с кем, кто бы принадлежал к капитулу братства, кроме Кутузова. Перебрав в уме несколько известных мне персон, состоявших в этом же Ордене, я остановил свой выбор на Борисе Георгиевиче Шварце, дворянине в четвертом поколении, имевшем одну из андреевских степеней, а потому занимавшемся в основном проблемами герметической философии. Я полагал, что он-то уж наверняка знаком с историей иерусалимской святыни. В ложе Борис Георгиевич занимал высокую должность блюстителя шпор и хоругви.
Я велел своему вознице отправляться на Английскую набережную, располагавшуюся по левому берегу Невы от памятника Петру Великому вплоть до Ново-Адмиралтийского канала. Особняк господина Шварца находился неподалеку. Его одноэтажные крылья плавно переходили в высокие двухэтажные пристройки, а каменная терраса венчалась балконами.
— Добро пожаловать! — радушно встретил меня Борис Георгиевич на пороге своей приемной. — Что привело вас в мой скромный дом?
Но я, однако, разглядел, что скромностью его апартаменты не отличались!
— Присаживайтесь, — указал он мне на пудовое кресло красного дерева.
Напротив, за таким же круглым столом, примостился сухонький черноглазый старичок в камлотовой длиннополой шинели.
— Давыд Измайлович, — представил мне его Шварц. — Антиквар с Подьяческих.
Давыд Измайлович поклонился и принялся сверлить меня своими пронырливыми глазками.
— Мне бы хотелось объясниться с вами наедине, — сказал я Шварцу.
Борис Георгиевич сделал знак своему гостю, и он покинул приемную.
— Дело такое важное? — поинтересовался Шварц.
— Оно касается нашей ложи, — объяснил я ему. — Мне было поручено одно расследование, — добавил я. — И оно навело меня на некоторые существенные обстоятельства, которые до сих пор оставались мне неизвестны.
— Так-так, — пробормотал себе под нос блюститель хоругви. — И что же это за обстоятельства? — Он знал, что я посвящен в одну из рыцарских степеней, а потому был призван бороться с мировым злом во всех его проявлениях.
— Речь идет о римском договоре, — начал я осторожно, пристально вглядываясь ему в лицо, чтобы определить, известно ли ему что-либо об этом деле. — И о иерусалимском ковчеге Иеговы.
Выражение его лицо сделалось серьезным, и сам он весь как будто напрягся.
— Это дело держится в строжайшей тайне, — заметил Борис Георгиевич. — Я не знаю стоит ли… — замялся он.
— Вы мне не доверяете? — резко оборвал я его.
— Яков Андреевич, — обратился он ко мне. — Мне бы не хотелось вас обижать, — Шварц вновь выдержал значительную паузу. — Но, если Иван Сергеевич не счел, что необходимо… — его лицо сделалось пунцовым.
— Вы забываетесь! — воскликнул я. — Или вам неизвестно, что иерархически я посвящен в более высокую степень, и вы обязаны мне подчиняться! О-бя-за-ны! — повторил я по слогам. — Кутузов находиться в отъезде, а действовать требуется незамедлительно! Вспомните о второй добродетели Соломонова храма, — призывал я его. — О повиновении!
— Ну, хорошо, — наконец-то решился он. — Да, я действительно осведомлен о соглашении с палестинскими Иоаннитами, которое вот-вот должно состояться в Риме. Оно касается древней святыни — ветхозаветного кивота. Иначе его называют Ковчегом Завета, в прежние времена он хранился жрецами в египетских храмах. Сейчас святыня в руках Иоаннитов. Вам, вероятно, известно, что одним из условий получения высших масонских степеней в нашей ложе, которая придерживается шведской системы «Строгого послушания» является то обстоятельство, что посвящяемый не принадлежит к мальтийцам.
— Разумеется, известно, — согласился я с господином Шварцем.
— Тогда вы должны понимать всю важность этих переговоров, учитывая наше соперничество с Госпитальерами, — добавил он.
— Неужели в собственность Ордена должен перейти сам Ковчег? — удивился я. — Мне показалось, что речь идет о каком-то золотом херувиме.
— Совершенно верно, — согласился Борис Георгиевич. — Он располагался на золотой крыше Ковчега.
— Что еще вам известно об этой реликвии? — требовательно осведомился я у него.
— Да, в общем-то, ничего, — развел он руками. — Кстати, мы можем пригласить Давыда Измайловича, он, между прочим, осведомлен о всяких редкостях не хуже нас с вами, а то и получше!
Я искренне изумился:
— Давыда Измайловича? Он-то какое имеет к этому всему отношение?
— Я повторяю, Давыд Измайлович — антиквар, — ответил Шварц. — К тому же он масон, хотя и не относится к нашему Ордену. Кстати, его отцу было пожаловано дворянство. По-моему, он посвящен в одну из канонических Иоанновских степеней.
— И вы считаете, что он достоин доверия? — спросил я с сомнением. Однако мне было известно, что в начале нашего века состав масонских лож стал намного демократичнее.
— Несомненно, — ответил Шварц. — До определенной степени, разумеется, — оговорился он. — Совсем не обязательно посвящать его во все перипетии происходящего, но я полагаю, что о Ковчеге Иеговы он мог бы поведать вам много интересного.
— Тогда я хотел бы познакомиться с ним поближе, — обрадованно ответил я.
Борис Георгиевич потянулся к бисерному шнуру сонетки. Спустя несколько секунд в массивную дверь приемной проскользнул строго вышколенный лакей.
— Чего изволите? — с важным видом осведомился он.
— Ну-ка, голубчик! — воскликнул Шварц. — Зови-ка нашего гостя!
Голубчик, нисколько не раздумывая, бросился выполнять барское распоряжение.
Я и глазом не успел моргнуть, как в приемную Шварца вернулся Давыд Измайлович.
— Чем могу помочь? — полюбопытствовал он.
— Да вот, Яков Андреевич интересуется одной реликвией, — сообщил Борис Георгиевич. — И я предложил ему обратиться к вам. — Ну что ж, — причмокнул антиквар, потирая руки. — Как говорится, чем могу…
— Что вам известно о так называемом Ковчеге Завета? — осведомился я.
Давыд Измайлович задумался, глазки его оживленно блестнули, и он заговорил:
— В общем, не очень много.
— А вы не могли бы выражаться яснее? — нетерпеливо попросил я его.
— Ну, — начал Давыд Измайлович. — Начнем с самого простого. Вы, по всей видимости, знаете, — он лукаво заулыбался, судя по всему, намекая мне на мое невежество, недопустимое для масона. Я заметил, что Давыд Измайлович сразу определил, что принадлежим мы с ним к одному и тому же братству. — Что ковчегом называют иначе ларец или сосуд для хранения ценных предметов. К примеру, в церкви — также для предметов, относящихся к таинству причастия.
