Андрей Добров - Украденный голос. Гиляровский и Шаляпин
Кучер помолчал немного.
– Нет такой деревни в наших краях, – сказал он наконец. – Да и во всей России, я чаю. Дураки они, что ли, бесплатно работать-то?
– Нету, друг мой, нету, – легко согласился певец. – Это сказочная страна.
– А! – только и сказал возница. – Тады ладно…
Мы проехали богатую деревню и свернули со Смоленского тракта на проселочную дорогу.
– Теперь немного осталось, – крикнул кучер, не оборачиваясь. – Сейчас проедем Брехово, потом Покровское, а там и Ястребки!
– А что оно так называется? – спросил я. – Ястребов много?
– Ага! Ястребиное место.
Полчаса спустя мы сами в этом убедились – ястреб парил в небе над дорогой, когда мы въезжали в небольшую деревеньку. Наш возница уверенно проехал ее насквозь и повернул на лесную дорожку, густо поросшую травой, – по ней, видимо, давно никто не ездил.
– Щас, тут недалече ваша утопия. Хутор этот ваш. А то, плюньте вы – я вам такую дачу покажу тут неподалеку – сами уезжать не захочете. А эта… дрянь, а не дом, если честно.
Я промолчал.
Кучер оказался прав. В том месте, куда он нас привез, никакой Утопией и не пахло.
16
Утопия
Лесная дорога вывела нас на большую поляну, которую пересекал неглубокий овраг, поросший по краям густым кустарником. Сразу за оврагом стояла наша Утопия. Когда-то ее окружал невысокий забор, но теперь он местами упал, зиял дырами там, где доски сгнили и отвалились. Из всех строений тут была старая, заросшая травой изба с просевшей крышей, завалившаяся на один бок. Рядом – приземистый дощатый вход в погреб. Сзади – низкий сарай из серых от дождей и старости досок – тоже с выщербинами. Двор зарос высокой сухой травой, в которой можно было разглядеть едва заметную тропинку.
И никаких звуков жизни, если не считать пения птиц.
Мы расплатились с возчиком и попросили его ждать в деревне, чтобы вернуться в Голицыно. С тем он и уехал.
– Ну что, Федор Иванович, вот и ваша Утопия. Все, как я и говорил. Пойдем смотреть?
Через овраг были переброшены мостки из двух досок. Шаляпин нерешительно остановился перед ними и попробовал доски ногой.
– Ну, если меня выдержит, то уже чудо, – сказал он. – А вот как вы пройдете?
И все же мы перебрались на ту сторону, хотя подо мной мостки трещали и прогибались так, что я каждую секунду рисковал свалиться вниз. И хотя овраг был неглубок, но на дне его скопилась грязь – не хотелось лететь в нее кубарем, а потом ходить измазавшись, как золотарь.
Наконец мы подошли к избе. Дверь снаружи была веревкой примотана к гвоздю, торчавшему из косяка – вот и весь замок. Шаляпин достал револьвер, но я укоризненно взглянул на него:
– Федор Иванович! Вы в кого собрались стрелять-то? Там же нет никого.
– Точно?
– Дверь-то снаружи замотана.
– А, ну да… – Шаляпин спрятал револьвер в – карман.
Я оборвал веревку и отворил дверь. Изнутри пахнуло холодом и запахом гнили.
– Темно… – пробормотал певец.
Я отстранил его и первым шагнул в избу. Несколько раз наткнувшись на кучи хлама и чуть не растянувшись во весь рост, я наконец добрался до окошка и кулаком вышиб хлипкие ставни. Свет, проникший внутрь, позволил нам увидеть совершено заброшенное жилище без каких-либо признаков жизни. Причем мерзость запустения была старой – человеческих рук эта изба не знала, наверное, много лет.
И пяти минут не потребовалось нам для того, чтобы понять – в доме нет ничего интересного. Мы перешли к сараю и проникли в него. Тоже – пусто.
– Вот так-так! – сказал Шаляпин, сдвигая свою шляпу на затылок. – Ну и попали же мы в тупик, Владимир Алексеевич! Ни единого следа! Как же так-то? Куда же он привозил мальчиков?
– Давайте осмотрим двор.
Мы разделились и обследовали все вокруг, бродя в густой сухой траве, но и это оказалось бесполезным.
– Ничего! – крикнул мне Шаляпин, остановившись у низкого холмика с дверью – лаза в погреб. – Я еще тут посмотрю.
Он потянул за ручку двери погреба, и тут вдруг что-то как будто ударило мне прямо в сердце. Предчувствие.
– Стойте! – крикнул я. – Не открывайте!
Но было поздно. Крышка погреба откинулась наружу, и Шаляпин внезапно отшатнулся от темного провала, побледнев как полотно и зажав нос пальцами.
– Что там? – кричал я, продираясь к погребу сквозь траву.
Шаляпин только мотал головой и указывал пальцем вниз.
В одно мгновение я подбежал и, отпихнув певца подальше, заглянул в погреб. В темноте не было ничего видно, но я знал, что увижу, когда спущусь.
Я знал это точно.
Потому что запах, шедший снизу, не оставлял никаких сомнений.
Запах разлагающихся тел.
И в этот миг острая щепка вырвалась из двери в нескольких сантиметрах справа от меня и, кувыркаясь, улетела в небо. Только после этого я услышал звук выстрела.
Шаляпин продолжал зажимать нос и вытирать второй рукой слезы из глаз. Если он и слышал выстрел, то не придал этому никакого значения.
– Беги! – закричал я певцу. – Стреляют!
Еще один выстрел – пуля свистнула у моего уха. Я инстинктивно прыгнул в сторону и толкнул Шаляпина:
– Стреляют! Беги же!
Певец растерянно заозирался, и тут новая пуля сшибла с него шляпу. Шаляпин метнулся к своей шляпе, но я толкнул его в бок. Он потерял равновесие, сделал несколько неверных шагов боком и… споткнулся о нижний край лаза в погреб.
Я не видел, как он упал внутрь.
Потому что, наконец, вспомнил про револьвер в своем кармане, вытащил его, зацепив за подкладку собачкой, и присел в траву, чтобы меня не было видно.
Новых выстрелов не было. Наступила тишина. Из подвала послышался стон и булькающие звуки. Шаляпина рвало.
– Федор Иванович! – крикнул я. – Поднимайтесь по лестнице, только не высовывайтесь!
Через секунду из подвала раздался треск подломившейся ступеньки, приглушенная ругань и новые булькающие звуки.
Я же пытался сообразить, откуда стреляли. Сидя в траве, сделать это было непросто. Пришлось рискнуть. Я встал во весь рост и сделал несколько шагов вправо, а потом резко бросился в обратном направлении, стараясь не выпускать из вида лес и дорогу, по которой мы приехали.
Выстрел щелкнул незамедлительно – судя по звуку, стреляли из такого же «нагана», что были и у нас. Причем шел он из кустов на той стороне оврага. Но пуля снова прошла мимо. Я бросился к избе и, тяжело дыша, спрятался за одним из углов.
Ну что же, теперь мы были на равных. Я не видел стрелка. Но и сам был прикрыт старыми бревнами. Если Шаляпин высидит в погребе, то у нас будет шанс сыграть на равных.
Жаль, что Шаляпин этого понимать не хотел. Его голова вдруг появилась в проеме погреба.
– Владимир Алексеевич!
Что за дурак!
– Не вылезайте! – крикнул я. – Прячьтесь! У него револьвер!
Но певец упрямо мотнул головой и начал вылезать из погреба. Он не очень-то торопился, а у меня все похолодело в груди, когда я понял, сколько же времени он дает противнику, чтобы получше прицелиться!
Ну что же, оставалось только использовать эту глупость Шаляпина с пользой для дела.
Выстрел! Я заметил слабую короткую вспышку в кустах слева от мостков. И сразу перевел взгляд на певца – тот, слава богу, был жив!
– Гиляровский! – орал Шаляпин, оглядываясь. – Что за черт! Где вы?
Я коротко высунулся из-за угла и махнул рукой:
– Сюда! Бегом! Бегом!
И тут же воздух ударил мне в лицо – пуля прошла на расстоянии волоска от моих глаз – мне показалось даже, что я увидел мелькнувшую тень.
Через секунду Шаляпин был уже позади меня. Присев на корточки, он сорвал пук сухой травы и начал ожесточенно тереть рот и подбородок.
– Владимир Алексеевич! Это ужас! Ужас! Что я видел там!
– Федор Иванович, извините, но давайте-ка сначала разберемся с Воробьевым.
– Вы думаете, это Воробьев стрелял?
– Уверен. Кто еще? Наверное, выследил нас или мы его спугнули.
– Вот ведь мразь!
Шаляпин сплюнул и встал, прижавшись к стене.
– Дети там? – спросил я, осторожно выглядывая из-за угла.
– Да, – мрачно ответил певец. – Я, наверное, теперь спать не буду. Что я там увидел!
Я промолчал.
Это было год назад, во время коронации Николая Александровича. Ходынка… Затоптанные, грязные тела мужчин, женщин и детей – со свернутыми лицами, поломанными руками и ногами, вдавленными грудными клетками – сотни трупов с запекшейся кровью на искаженных лицах… И я – бредущий между ними… Я тоже думал, что уже больше не усну. Но все проходит…
– Будете, – буркнул я.
– Что?
– Я говорю, у него в револьвере осталось три патрона. А сидит он в кустах справа от мостков. И держит нас на прицеле.
– И что же нам делать?
Я вспомнил пулю, удар воздуха в лицо. И соврал:
– Если мы побежим, петляя, он растеряется. Две цели. На месте не стоят. А стреляет он плохо, вспомните – у него дрожат руки от употребления кокаина. Кстати, где ваш револьвер?
