Андрей Добров - Украденный голос. Гиляровский и Шаляпин
– Тихо!
Капитан нервно облизнулся, шмыгнул носом и отвел глаза.
– Отвечай, ты убил мальчика на Хитровке? Ты зарезал?
Воробьев снова послал меня по матушке, не ответив на вопрос.
– Ведь вы врач, Воробьев, хоть и бывший. Откуда же в вас столько дикости? Я же видел, что там, в погребе. Как же вы могли, а?
Капитан только дернул щекой.
– Не хотите говорить – не надо. В полиции вас быстро разговорят. Посидите несколько дней в холодной без вашего марафета – сразу станете сговорчивее. Все расскажете – и про то, как детей опаивали, как их возили к профессору Войнаровскому, как потом отвозили сюда и тут убивали. Как один мальчик от вас сбежал, как вы его выследили и зарезали. Я ведь все знаю, Воробьев. Может быть, детали какие-то и не смогу понять, но в целом – все мне теперь понятно. Ведь это все из-за денег, да? Сколько вам Войнаровский платит, думая, что вы тут содержите прооперированных мальчиков?
– Не твое собачье дело.
– Как вам вообще удалось его впутать в это дело?
Воробьев уставился на меня холодными серыми глазами.
– Впутать? – каркнул он. – Это я-то его впутывал? Не-е-ет! Ты, легавый, ничего и не понимаешь! Мы с Ильей – однокурсники. Вместе учились. Потом наши дорожки разошлись – он остался в Москве, а мне пришлось идти в армию.
– Почему?
– Да потому что денег не было. А в армии – там прямой доступ к… к нему.
Воробьев взглянул на коробочку, которую я держал в руке.
– Это-то вас и погубило, – сказал я, держа коробочку так, чтобы убийца видел остатки порошка. – Я читал заметку про ваши опыты. Хотя какие это опыты! Одно воровство!
– Неправда! – дернулся Воробьев. – Что ты понимаешь, ищейка! Я, может, человек теперь опустившийся. Да, убийца. Но я – врач! Они не могут украсть у меня все, чему я учился, что я испытал. Там, на Балканах, это были опыты! Опыты! – закричал он. – Настоящие эксперименты.
– А у Войнаровского? Тоже эксперименты?
– Илья – дурак, – буркнул Воробьев. – Это очевидно. Он считает, что можно заставить связки расти, если стимулировать их малыми токами. Не верю. Это невозможно.
– И потому вы просто убивали мальчиков?
– А где я их держать буду? – спросил Воробьев. – Тут, что ли? Мальчишки – тьфу – гнилой материал. Их не жалко. Хитровские нищеброды. Кому они нужны? Кто из них бы вырос? Бандиты. Сколько я этих бандитов лечил там, на Хитровке. Да я бы лучше зарезал каждого, кто ко мне обратился, – общество только спасибо сказало бы. Мальчики… Это не мальчики. Это животные. А опыты над животными – обычное дело.
– Как же один из них сбежал от вас?
– На вокзале утек, подлец, – пробормотал Воробьев. – Наверное, я дозу неправильно рассчитал. Пожадничал, думал – ничего, если останется немного и для меня марафета. Он очнулся перед поездом и сбёг. Пришлось потом…
– Убили его вы, а сидит за это другой.
– Наплевать, – сказал Воробьев. – Наплевать мне.
– Зато мне не наплевать, – ответил я и с трудом поднялся, опираясь на трость капитана. Посмотрел на лесную дорогу – не возвращается ли Шаляпин. Нет, на дороге было пусто.
17
Доктор Воробьев
Я снова повернулся к капитану:
– Зачем вы стреляли в нас?
Воробьев промолчал.
– Послушайте, ваше дело полностью проиграно, так что молчать просто нет смысла. Вас опознает дворник в Подколокольном. Вас опознают хитрованцы, когда их прижмет Рудников. Вас опознают на вокзале. Вас опознают возчики с привокзальной площади в Голицыне. А уж когда полиция доберется до вон того погреба… Сами понимаете.
– А что вы ко мне привязались? – крикнул Воробьев. – Все это – случайность!
– Вот как? Случайность?
– Там, на моей квартире, это ведь был ты? Я как услышал звонок – сразу из дома. Спрятался за угол. Жду – кто ко мне пожаловал? А тут ты со своим приятелем выходишь и начинаешь с дворником болтать. Я чувствую – все, пора сваливать. Кончились мои золотые деньки с Илюшей.
– С Войнаровским? – уточнил я.
– С ним. Хотел взять у него еще денег, прежде чем совсем исчезнуть. На дорожку взять. Но домой к нему лишний раз ходить опасно. Я и поперся в больницу на диспут. Думал, поймаю его после и скажу – Палыч, аппарат барахлит, дай денег.
– Какой аппарат?
– Электрический. Он же думал, что я по его указанию аппарат купил и тут мальцов током поджариваю, чтобы связки у них росли быстрее. Придурок! Пришел – а тут снова ты и твой дружок! Тогда я уже понял, что вы меня совсем обложили. И к Илье подбираетесь. То есть надо кончать со всем и ложиться на дно.
– А сюда зачем приехали?
– Спалить тут все хотел, чтобы концы обрубить. А на вокзале – смотрю – тю! Знакомые физиономии! Сел в другой вагон. Потом в Голицыне видел, как вы с извозчиками говорили. Уехали. Взял другого… Что там говорить – я как увидел, что вы в погреб заглянули, так и подумал – кончать вас надо. Тут место тихое, деревня за леском. А и услышат выстрелы, подумают – кто-то охотится.
– Стреляете вы не очень, – с издевкой сказал я.
– А черт! Руки подвели…
– Хотя был момент, когда чуть не пристрелили меня.
– Жаль, не попал!
Как странно – получалось, что все это время мы, как в танце, то сходились, то расходились. И при этом мы с Шаляпиным и не подозревали, что, выслеживая Воробьева, сами служили для него объектом слежки!
– Эге-гей! – донесся из леса зычный голос Шаляпина. – Владимир Алексеевич! Иду!
Я встал и замахал рукой шедшему по дороге певцу. В этот момент Воробьев попытался пнуть меня ногой, но я отошел на шаг и пригрозил пленнику тростью.
– Лежите уже! – сказал я. – Все кончено.
Воробьев отвернулся. Я высыпал кокаин из коробочки на траву и растер ногой.
– Конечно! – процедил Воробьев, не поворачиваясь. – Ваша взяла. Ненавижу. Как же я вас всех ненавижу!
– За что?
– Вы всё испортили! Чистенькие, добренькие!
Он повернул ко мне искаженное болью лицо.
– Смотри, до чего я дошел! А разве я виноват? Нет. Это ты виноват!
– В чем же?
– Ты. И такие, как ты.
Шаляпин быстро приближался.
– Знаете, Воробьев, – сказал я. – Болтайте поменьше про то, что кто-то виноват в вашем положении. Вы сами виноваты. Разве не вы начали эти опыты над солдатами только для того, чтобы доставать кокаин?
– Неправда! Я хотел помочь армии! А эти умники обвинили меня в том, что я издеваюсь над ранеными!
– А разве вы не издевались?
Воробьев сплюнул, но неудачно – попав слюной себе на щеку.
– Наука требует…
– Чего? Издевательств?
– Все так делали! Нельзя вылечить, не ставя опыты.
– Но есть собаки, мыши… Академику Павлову было достаточно собак.
– Собаки! Дурак! Профан! Собаки только в самом начале. Чтобы убедиться в методе, надо делать опыты над людьми! Павлов твой кого-нибудь вылечил? Опытов он поставил много, но это только базис…
– Ну да, – сказал я. – Читал я про докторов, которые тайно ставили опыты над своими пациентами. Все они плохо кончали.
Тут уже подошел Шаляпин.
– Ну как? Не пытался сбежать? Скоро приедут за ним – я распорядился.
Воробьев даже не обратил внимания на певца.
– Да, вот такова награда за прогресс. Меня бросили на самое дно. Заставили жить в грязи, пользовать нищих и воров…
– О чем это он? – спросил Шаляпин.
– Говорит, что не виноват.
– Не виноват? – помрачнел Шаляпин. – Это после того, что я увидел в погребе? Не виноват?
– Идите к черту! – завопил Воробьев. – Я же говорю – это были не люди! Материал! Подонки общества.
Федор Иванович присел на корточки и, схватив Воробьева за лацканы, рывком приблизил его лицо к своему.
– Слушай, гнида, смотри на меня! Я тоже был таким вот – материалом. Нищим мальцом. Сыном сапожника, пьяницы. Смотри на меня! Теперь я – Шаляпин! Мне аплодируют тысячи людей! Я пою на лучших сценах, в лучших операх! А ведь попадись я тебе лет десять назад – и я мог бы лежать в том погребе. Откуда ты знаешь, свинья, у кого какое будущее? Ты Бог? Говори, сволочь, ты Бог?
– Пошел к черту.
Шаляпин толкнул Воробьева обратно на землю. Лицо его пошло красными пятнами. Встав, он вдруг сильно ударил ногой по ребрам Воробьева.
– Это тебе за «материал»! А остальное получишь на каторге.
18
Освобождение
Полиция прибыла через час. Из Голицына приехало сразу два экипажа – в одном из них прибыл полицейский фотограф с аппаратом. Нас с Шаляпиным попросили задержаться, чтобы допросить как свидетелей. Пока следователь опрашивал Воробьева, остальные начали вытаскивать из погреба разложившиеся тела детей. Шаляпин отвернулся и, присев на трухлявый пень, курил папиросу за папиросой – он не мог смотреть. Да и я, хоть и был привычен к зрелищу смерти, через несколько минут присоединился к нему. Полицейские повязали платки на лицо – чтобы хоть немного уменьшить ощущение зловония, исходившее от трупов.
Мы с певцом молчали.
– Господин Гиляровский, пожалуйте сюда! – позвал меня освободившийся следователь.
