Саймон Моуэр - Евангелие от Иуды
Ноги Новотной переплетались, словно это была блестящая черная змея, обвившая изогнутое деревце – древо познания добра и зла, по-видимому.
– С сестрами, – ответила она. Конечно, она имела в виду не родных сестер, а духовных, принадлежавших к какому-то таинственному ордену польских монахинь.
– А откуда вы приехали?
– Из Марокко.
– Из Бурунди.
– Из Моравии, – ответила Новотна. Это название всколыхнуло во мне волну боли, вызвало спазм чего-то близкого к страху.
– А куда вы хотите уехать?
– В Америку.
– В Америку.
– В Америку.
Новотна пожала плечами. Это движение вполне соответствовало ее манере поведения – полного безразличия к большинству происходящих событий.
– В Америку, – согласилась она, хотя с тем же успехом могла бы сказать: «На Луну».
Мы приступили к уроку. Темой было: «Как вести себя на таможне». Вполне подходящая тема. Ученики, превозмогая себя, играли роли людей, внушавших им в реальной жизни ужас: мрачных чиновников и полных надежды, но безнадежных скитальцев.
– Ваш паспорт, пожалуйста.
– Вот мой паспорт.
– А где виза?
– Виза на последней странице. – Фраза сопровождалась натужным смехом.
– Цель вашего визита?
– Я хочу работать.
– Длялюдей, которые искренне этого хотят, у нас всегда найдется работа. – Смех становится громче. Безнадежность ситуации изумляла их – она преодолевала языковые и культурные барьеры, становясь универсальной шуткой, понятной всем и каждому.
– Я работаю секретарем, – сказала Новотна. – Я хорошая печатаю.
– Хорошо.Вы печатаете хорошо.
– Я хорошо печатаю. Я охочусь на работу.
– Возможно. Но вы, наверное, имели в виду: я охотно выполняю свою работу.
– Я работаю администратором, – сказал один из учеников, и все дружно расхохотались.
Когда же я пригласил ее поужинать – после шестого занятия или после седьмого? Что бы сказала об этом Мэделин? Скорее всего, посоветовала бы оставить девушку в покое. «Что ее может заинтересовать в таком сухаре, как ты?» – спросила бы она. Но Новотна отнеслась к моему приглашению так же, как ко всему прочему в своей жизни: равнодушно пожала плечами, продолжая задумчиво жевать резинку. «Ладно». Казалось, она умолкла, чтобы тщательно продумать ответ и собрать воедино свои обрывочные познания в английском языке. «Я думаю, если мы идем ужинать, можешь называть меня Магда», – решила она.
Магда, Мэделин – мне определенно нравится созвучность этих имен. С какими мерилами ни подойди к оценке человеческой натуры, нельзя представить себе двух менее похожих женщин. Магда – высокая, молчаливая, облаченная в черную одежду, словно вечно что-то оплакивает; Мэделин – маленького роста и кипучего темперамента, из-за ее выходок ее муж постоянно возводил очи горе в карикатурном отчаянии. Мэделин обладала мягким нравом, она всегда умела вовремя произнести слова утешения; Магда же холодна и безучастна. Мэделин жила с душой нараспашку, Магда в свой внутренний мир не пускала никого. Однако обе были названы в честь одной и той же женщины – женщины, из которой Иисус изгнал семь бесов, женщины, стоявшей рядом с матерью Иисуса у подножия креста, женщины, заметившей, как откатился камень гробницы, женщины, которая первая провозгласила воскрешение апостолам, которые прятались на чердаке.
«Унесли Господа из гроба, и не знаем, где положили его». [2]
Итак, мы поужинали в «Зиа Анна» (что значит «Тетушка Анна») – аляповато обставленной таверне неподалеку, где я нередко перекусывал, если мне лень было идти домой. Мы заказали спагетти alla puttanesca– спагетти под замысловатым кислым соусом, состоявшим из помидоров и маслин и навевавшим ассоциации с грехопадением, геенной огненной и даже менструацией. Магда села за крошечный столик напротив меня, положила жвачку (мгновенная вспышка серой амальгамы в алой глубине ее рта) в пепельницу и принялась есть с методичной решимостью человека, который не уверен, когда ему в следующий раз повезет с пристойным угощением.
В редкие моменты, когда ее рот не был забит едой, она успела рассказать мне, что раньше работала на обувной фабрике в дизайнерском отделе. Работа была скучная, оплата – мизерная, и она решила, что достойна лучшей жизни, поэтому и отправилась в Италию вместе с подругой. При упоминании о подруге Магда вновь пожала плечами.
– Она скоро возвращается.
– А кем работаешь ты? В Риме с работой непросто.
Магда презрительно шмыгнула носом. С неожиданным изяществом, словно поправляя макияж, она салфеткой вытерла красный соус в уголке губ.
– Я рисую. – Она потянулась к своей громадной сумке, извлекла оттуда папку и протянула мне несколько листов. Это были эскизы углем, довольно профессионально выполненные, вроде тех, которыми уличные художники на пьяцца Навона соблазняют туристов заказать портрет. Там были изображены Барбра Стрейзанд, Мадонна и Папа Римский. Магда опять пожала плечами. – А еще я позирую.
– Художникам?
Она впервые улыбнулась. Ее улыбка, быстрая и словно через силу, представляла собой лишь легкое движение губ и секундный выдох.
– Фотографам.
– Фотографам?
Магда пожала плечами, словно это разумелось само собой.
– Да, меня фотографируют. Без одежды.
Шум таверны ворвался в нашу беседу – звон столовых приборов, скрип влажных тарелок, гомон чужих разговоров за соседними столиками. А еще я услышал звон двух столкнувшихся эмоций, скрип трущихся ощущений: одному из них в своей прошлой жизни я всегда позволял овладевать мной, другое же – нещадно подавлял. Изумление и похоть.
– На это ты тоже хотел бы посмотреть? – спросила она.
– Не думаю.
Она равнодушно пожала плечами и вернулась к трапезе, макая кусочек хлеба в остатки соуса. Затем она заказала polioalla diavola [3]с энтузиазмом, удивительным длячеловека, без малейшего затруднения проглотившего только что целую тарелку спагетти под кислым соусом.
– А как же монахини? – спросил я. – Как они относятся к твоей работе?
– Монахини? – рассмеялась она. – Монахини ничего об этом не знают.
Через три дня Магду вышвырнули из общежития. Ей дали десять минут на то, чтобы собрать пожитки. Монахини, как выяснилось, знали куда больше, чем она предполагала. Она переночевала на вокзале и, вероятно, заработала пятьдесят тысяч лир, позволив какому-то мужику трахнуть ее на заднем сиденье машины. Я не знаю. Я не дурак, но не могу знать это наверняка. На следующий день она как ни в чем не бывало пришла на урок английского.
– Мне негде жить, – объявила она перед всем классом.
Магда, Мэделин, Магдалина. Мария Магдалина. Она долгое время доставляла исследователям много хлопот, эта Мария Магдалина (предположительно Мария из Магдалы). Не в этом дело. Дело в том, кем же она была? Великой блудницей, как утверждает Лука? Марией Вифанской? Женщиной, которая помазала тело Иисуса миррой и отерла волосами его ноги? Однако, кем бы она ни была, одного бесспорного факта отрицать нельзя: она была женщиной, и ранние христиане имели возможность отредактировать историю на свой манер. Ранним утром в то первое пасхальное воскресенье Мария Магдалина первой пришла к пустой гробнице; в Евангелии от Иоанна, которое, вполне возможно, соблюдает точность в этом отношении как раз по той же причине, она первой увидела воскресшего Иисуса.
Высокий темный силуэт Магды посреди моей квартиры: ее нелепые туфли, черные чулки, черная юбка (слишком короткая), черное пальто (отброшенное на сломанный диван), черный свитер, плотно облегающий небольшие бугорки грудей, коротко остриженные черные волосы, обрамляющие ее лицо, красные губы, будто бы оценивающие обстановку… Выражение полного безразличия и усталости, с едва заметной примесью подозрения.
Я провел ее по ступенькам из гостиной на крышу, где располагалась терраса. Она обернулась. Ее хладнокровие на мгновение изменило ей – я успел заметить проблеск острого волнения и мимолетную улыбку. Повсюду вокруг нее был город – поверхность города, которую горожане, погрязшие в рутине, никогда не видят. Терраса казалась лодкой, плывущей в штормовом терракотовом океане; скошенные черепичные крыши, точно волны, разбивались о башни, фронтоны и купола. Впервые увидев эту картину, Мэделин издала восхищенный вопль, она не скрывала восторга, она поистине ликовала. Магда же просто улыбнулась, словно этот вид был ей уже знаком.
– Я буду рисовать, – объявила она. Магда положила свою сумку и ушла в дом за стулом. Вернувшись, она какое-то время стояла, держа стул в руках: размышляла над ракурсом. Из той точки, где она стояла, было видно по меньшей мере шестнадцать куполов, включая крупнейший из всех – отца и мать всех прочих куполов, тот, который всему миру известен как работа Микеланджело, хотя это и заблуждение. Впрочем, ее взору открывались и другие купола – искусные своды в стиле барокко, на которых, подобно соскам, торчали фонари. Северная готическая традиция всегда благоволила к фаллическим шпилям, приверженцы ее зачастую изображали Христа тощей, аскетической фигурой. Но на юге главенствовал женский элемент христианства – тонкий, нежный, соблазнительный, пропитанный парами иных, более древних культов – Деметры (Цереры), Кибелы, Исиды. «Мариолатрия», если хотите уничижительную версию. Протестантский термин для этого явления – «марианское благочестие», это на случай, если понадобится политическая подоплека.
