Джозефина Тэй - Дочь времени
Миссис Тинкер зарумянилась.
— Вам они нравятся? У меня здесь совсем свеженькие, прямо из духовки.
— Конечно, потом мне придется немножко поголодать, ваши кексики смертельно опасны для талии, но я не в силах удержаться. Всего парочку. Сегодня в театре я устрою себе роскошный чай. — Марта не спеша отобрала себе два кекса («я люблю порумяней») и положила их в сумку. — Аи revoir. [4] Через пару дней загляну, и мы займемся вязанием. Ничто так не успокаивает, как вязание, правда, сестра?
— Правда, правда. Многие мужчины, заболев, начинают вязать. Им кажется, будто за вязанием быстрее летит время.
Послав Гранту воздушный поцелуй, Марта ушла в сопровождении преисполненной почтительности Пигалицы.
— Я бы очень удивилась, если бы мне сказали что-нибудь путное об этой девчонке, — раскладывая пакетики, сказала миссис Тинкер, и ясно было, что говорила она не о Марте.
2
Марта пришла через два дня, но не принесла ни спиц, ни шерсти. Она впорхнула в палату вскоре после ленча в модной шляпе а-ля казак, сдвинутой набок с обдуманной небрежностью, которая, по-видимому, заставила ее на несколько минут задержаться у зеркала.
— У меня совсем нет времени, дорогой. Бегу в театр. Сегодня дневной спектакль. Господи, спаси и помилуй! Ну, кто придет, кроме прислуги и дураков?! Так нет, гони играный-переиграный спектакль, в котором слова уже потеряли для нас всякий смысл. Мне уже кажется, мы от него никогда не отделаемся. Ужасно! Одно и то же, одно и то же! Вчера Джеффри заснул в середине второго акта. Будто его кто выключил. Я подумала, не случился ли с ним удар. А потом он сказал, что совершенно ничего не помнит.
— Провал в памяти?
— Да нет. Нет же. Он все делал автоматически, говорил, двигался, а сам в это время думал о другом.
— Судя по тому, что пишут критики, это не такое уж редкое явление.
— Сказать честно, не редкое. Джонни Гарсон, например, будет рыдать у кого-нибудь на груди, но если спросить, тотчас немедленно и совершенно точно ответит, сколько у него наличными. Но это не то. Не половина же действия! Представь, Джеффри выгнал из дома сына, поругался с любовницей, обвинил жену в связи со своим лучшим другом — и все это, думая совершенно о другом.
— О чем же?
— Говорит, решал, сдать или не сдать Долли Дакр квартиру на Парк-лейн, потому что Латимер, который теперь губернатор, продает свой особняк в стиле Карла II на Ричмонд-стрит. А Джеффри хочется его купить. Он знает, что там нет ванных комнат, поэтому прикидывал, не переоборудовать ли ему под ванную маленькую комнату с китайскими обоями, которые очень украсили бы дальнюю комнату на первом этаже, отделанную панелями викторианской эпохи. К тому же он еще не знает, в каком там состоянии водопровод и канализация, и хватит ли у него денег на полную замену труб и всяких там раковин. И вот, размышляя о кухонной плите и кустарнике у ворот, он вдруг обнаружил, что произносит монолог перед девятьюстами восьмьюдесятью семью зрителями… А, одну книжку ты все-таки осилил.
— Да, это о горах; не книжка, а подарок судьбы. От картинок не оторвешься. Знаешь, только горы могут так наглядно показать перспективу.
— А звезды?
— Нет. Звезды делают из нас амеб. Они отбирают у нас гордость и уверенность в себе. А снежная гора дает верную оценку человеческому бытию. Я лежал тут, разглядывал картинку и благодарил Бога, что не карабкаюсь на Эверест. Больничная койка показалась мне раем. Тепло, спокойно, безопасно. А Пигалица и Амазонка — просто высшее достижение цивилизации.
— Вот тебе еще картинки.
Марта разорвала конверт и высыпала Гранту на грудь несколько фотографий.
— Что это?
— Лица, — сказала она, не скрывая своего удовольствия. — Полным-полно лиц. Мужчины, женщины, дети. На любой вкус.
Грант взял одну фотографию. С портрета пятнадцатого века на него смотрело женское лицо.
— Кто это?
— Лукреция Борджиа. Правда, похожа на гусыню?
— Что-то есть… Ты думаешь, с ней связана некая тайна?
— Конечно. Кто знает, может, она была соучастницей брата, а мы жалеем ее как слепое орудие в его руках.
На следующем снимке был запечатлен портрет мальчика в платье конца восемнадцатого века. Внизу с трудом можно было прочитать: «Людовик XVII».
— А это прелесть , а не тайна, — сказала Марта. — Дофин. То ли ему удалось спастись, то ли он умер в неволе.
— Где ты их раздобыла?
— Вытащила Джеймса из «Виктории и Альберта», и он отвез меня в магазин. Без него я не справилась бы, а ему все равно нечего делать.
В этом вся Марта. Если государственный служащий — еще и драматург и специалист по портретам, он должен с радостью бросить работу и бежать с ней по магазинам.
Грант рассматривал портрет елизаветинской эпохи, на котором был изображен мужчина в бархате и жемчугах. На обратной стороне фото значилось, что это граф Лестер.
— Вот он какой был — Елизаветин Робин, — сказал он. — В первый раз его вижу.
Марта тоже взглянула на немолодое одутловатое лицо.
— Мне только что пришло в голову, — задумчиво проговорила она, — одна из главных исторических трагедий заключается в том, что художники слишком поздно пишут портреты знаменитых людей. Наверняка Робин был очень хорош собой. Говорят, Генрих VIII в молодости был ослепительно красив, а что от него осталось? Портрет, который годен разве лишь на игральную карту. Зато мы знаем , каким был Теннисон до того, как отрастил свою ужасную бороду. Ладно, я должна бежать, а то опоздаю. Слишком много народу было на ленче в «Благ», и я никак не могла уйти пораньше.
— Надеюсь, ты его очаровала, — сказал Грант, многозначительно глядя на ее шляпу.
— Конечно. Она хорошо разбирается в шляпах. Хватило одного взгляда.
— Она?!
— Ну, естественно, Маделин Марч. И это я пригласила ее на ленч. Что тебя удивляет? Да ты еще и бестактен к тому же! Я хочу, и тебе следовало бы об этом знать, чтобы она написала для меня пьесу о леди Блессингтон. Но там было столько народу, что, по-моему, я не произвела на нее должного впечатления. Ничего. Зато я прекрасно ее накормила и вспомнила, что Тони Биттмейкеру пришлось кормить семерых. Вино текло рекой. А ты думаешь, он почему еще держится?
После ее ухода целый день он рассматривал фотографии и не замечал, как идет время. Грант начал изучать человеческие лица задолго до службы в Скотленд-Ярде, потом это увлечение стало не только доставлять ему удовольствие, но и помогать в работе. Как-то раз, еще в самом начале, он попал на опознание вместе со своим начальником. К делу они не имели никакого отношения, оба были случайными зрителями, но решили остаться и внимательно следили за тем, как мужчина и женщина по очереди проходили вдоль шеренги из Двенадцати чем-то похожих друг на друга мужчин, выискивая того, которого следовало опознать.
— Кто, как вы думаете? — спросил шеф.
— Не знаю, — ответил Грант, — но догадаться нетрудно.
— Да? Который же?
— Третий слева.
— В чем его обвиняют?
— Понятия не имею. В первый раз его вижу, — сказал Грант и удостоился недоверчивого взгляда начальника.
После опознания одиннадцать мужчин сразу же отошли в сторону и стали поправлять воротнички и галстуки перед выходом в тот мир, который они ненадолго покинули, чтобы помочь правосудию. И только один не тронулся с места — третий слева. Он дожидался конвоя и возвращения в камеру.
— Черт возьми! — не скрыл удивления шеф. — Один шанс из двенадцати. Здорово! Грант узнал вашего подопечного! — обратился он к стоявшему неподалеку инспектору.
— Вы его узнали? По-моему, он попался в первый раз.
— Да нет, я его никогда не видел и не имею ни малейшего представления, чем он занимается.
— Тогда как вы его узнали?
Грант медлил с ответом, потому что не знал, как объяснить. Ведь проще всего сказать: «У этого человека такое-то и такое-то лицо, следовательно, он преступник». Однако все дело в том, что вычислил он его почти интуитивно, значит, ответ прятался в подсознании. Изрядно помучившись, Грант объявил:
— Только у него не было на лице морщин.
Шеф и инспектор рассмеялись. Но Грант, впервые проверявший свою интуицию логическим анализом, понял ее механизм.
— Может быть, звучит глупо, но… Если у взрослого человека лицо без морщин, это обязательно идиот.
— Но Фирман не идиот, уж поверьте, — перебил его инспектор. — Очень смышленый парень. Точно.
— Вы правы. Я только хотел сказать, что идиоту не свойственно чувствовать себя ответственным за что-либо. Он — эталон безответственности. Все мужчины, что были тут, лет тридцати, и только у одного из них безответственное лицо. Поэтому я его и отметил.
Потом в Скотленд-Ярде долго шутили, что Грант «берет преступников на глазок». А помощник комиссара один раз даже поддразнил его:
— Вы что же, считаете, что у преступника особое лицо?
Грант поспешил его заверить, что как раз нет, совсем наоборот:
