Давид Зурдо - Последний секрет плащаницы
— Возвратите мне тележку, когда отвезете книги, — сказал он монотонным голосом на прощание и направился в скрипториум.
Жиль принялся укладывать книги на тележку, и, несмотря на то что брат Хосе усердно ему помогал, дело это оказалось нелегким. Через несколько минут, когда все книги были уложены, Жиль, тяжело дыша и держась за поясницу, остановился, чтобы передохнуть. Сказывался сидячий образ жизни, и Боссюэ дал себе слово, что, когда вернется в Париж, не станет больше целыми днями просиживать в своем кабинете.
— Позвольте я повезу, — настоял монах, взявшись за ручку тележки и положив поверх горы книг письменный прибор и стопку бумаги.
— Спасибо, — все еще тяжело дыша, сказал Жиль.
— Если хотите, можете тоже присесть на тележку, — смеясь, предложил брат Хосе.
Жиль, стоявший согнувшись и опершись ладонями о колени, поднял голову и посмотрел на монаха.
— Шутник! — сказал он с улыбкой и, распрямившись, добавил: — Смотрите, а то и в самом деле присяду, я тоже люблю шутить.
Вновь засмеявшись, монах покатил тележку, и Боссюэ пошел следом за ним. Выйдя из библиотеки, они пересекли галерею и двинулись дальше, за внутреннюю крепостную стену, к дому для нищих и пилигримов, где находилась келья Боссюэ.
Сославшись на усталость, Жиль сказал, что хочет немного отдохнуть, и брат Хосе оставил его в келье одного. С трудом протиснувшись между тележкой и кроватью, Боссюэ зажег свечи, стоявшие на выступе в стене, и, усевшись, устало вздохнул. Перед ним на тележке возвышалась огромная гора книг. Взяв верхнюю, Жиль положил ее на колени и углубился в чтение. От пыли, скопившейся на пожелтевших от времени страницах, щекотало в носу.
В книге рассказывалось об основании аббатства Раймундом Беренгарием IV и о том, как на протяжении последующих веков процветание Поблета все росло благодаря пожертвованиям королей и знати Арагона. В период, когда монастырь был в зените своей славы и могущества, некоторые из его аббатов занимали также высокие государственные посты и играли важную роль в политической жизни.
Жиль листал книги одну за другой. Многие из них, украшенные изысканными миниатюрами, были настоящими произведениями искусства, которые создавались мастерством и бесконечным терпением монахов. Почти все иллюстрации изображали религиозные сцены, и Жиль потратил более трех часов на то, чтобы найти план монастыря. Поскольку книга была очень древней, план в некоторых местах утратил четкость, но по нему вполне можно было ориентироваться. Несмотря на то что книга датировалась XIV веком, Жиль не обнаружил на древнем плане значительных отличий от современного расположения зданий монастыря — по крайней мере тех, которые он уже видел. К тому же оставались непросмотренными еще более половины книг, и в них, вероятно, можно было найти какой-нибудь более новый и четкий рисунок. Как бы то ни было, Жиль решил, не откладывая на потом, скопировать уже имевшийся в его распоряжении план и перевел его на кальку, подсветив страницу с обратной стороны свечой. Рассмотрев на свету получившуюся копию, Боссюэ остался удовлетворен результатом. Разумеется, скопированный на кальку план был далеко не идеален, линии на нем были не совсем ровными и четкими, а местами вид портили кляксы, но для практического использования он был вполне пригоден. Внимательно изучив свою копию, Жиль обвел на ней названия тех мест, которые ему уже показывал брат Хосе.
Идея о том, чтобы достать план монастыря, пришла в голову в тот момент, когда монах предложил показать ему библиотеку. Имея под рукой план, можно было свободно ходить по монастырю, не боясь заблудиться. Естественно, делать это лучше было днем, чтобы не вызывать подозрений, будучи обнаруженным. Однако, поскольку его повсюду сопровождал брат Хосе, как раз днем Жиль не мог ничего предпринимать. В такой ситуации действовать можно было только ночью, когда все монахи спали.
— Добрый вечер. Вы не спите? — раздался за дверью голос брата Хосе. — Уже время ужина.
— Да, да, сейчас иду! — крикнул Жиль, сунув копию плана в карман.
Положив на кровать книгу, он поднялся и потянулся, чтобы размяться. Долго читать в кровати было довольно утомительно. Задув свечи, Боссюэ направился к двери, из-под которой просачивался слабый свет лампы монаха.
Когда они вышли во двор, Жиль заметил, что в воздухе значительно похолодало с того времени, как он привез в келью книги. Чувствовалось, что погода меняется. Быстрым шагом они направились к трапезной, но на этот раз прошли не через вестибюль, а более коротким путем — через коридор, выходивший прямо в главную галерею. Едва войдя в трапезную, Боссюэ, словно у него уже вошло это в привычку, поискал глазами на кухне массивную фигуру брата Агустина — тот вытаскивал из печи огромный противень с рыбой. Жиль изобразил одну из лучших своих улыбок, словно приветствуя лучшего друга, и с преувеличенной сердечностью поблагодарил его. Не удостоив Жиля ответом, брат Агустин с недовольным видом отвернулся и принялся отчитывать молодого монаха, имевшего несчастье в этот самый момент оказаться поблизости.
Довольный тем, что ему тоже удалось немного поддеть монаха, Боссюэ сел за свой стол. Еда, как и в прошлые два раза, оказалась отменной.
Ужин закончился в половине девятого, и вскоре после него, около девяти, Жиль с братом Хосе, как и все остальные монахи, отправились в церковь. Они вошли внутрь с северной стороны галереи. В церкви был полумрак: ее слабо освещали несколько факелов, создававшие впечатление, будто дело происходит в Средние века, а не в конце XIX века. Только алтарь был освещен ярче, как порт посреди темных просторов океана. Во всей церкви было тихо, и слышались лишь осторожные шаги монахов и жалобный скрип скамей, на которые они садились.
— Вы должны остаться здесь, — вполголоса сказал брат Хосе, указав ему на скамью, и сам пошел на свое место.
Скамьи для монахов находились по обе стороны от алтаря, друг напротив друга, и были отделены от остальной церкви огромной чугунной решеткой. Скамья, где сидел Жиль, находилась по другую сторону этой решетки, на пересечении центрального и поперечного нефов. Оглядевшись вокруг, чтобы узнать, не появились ли в монастыре другие паломники, он увидел пять-шесть человек, сидевших на несколько рядов позади него. Было видно, что все они старательно приоделись, хотя одежда некоторых из них, судя по виду, была едва ли не столетней давности. Разглядев этих людей, Боссюэ решил, что, вероятнее всего, они были работниками монастыря, а не паломниками. У них были суровые, изможденные лица, и они с таким вниманием следили за тем, что происходило по другую сторону решетки, что едва удостоили Жиля взглядом.
В церкви было три нефа, отделенных друг от друга огромными колоннами, на которых держались арки. Трансепт и центральный неф, пересекаясь, образовывали крест. В глубине апсиды, за алтарем, находилось ретабло из белого алебастра, изображавшее святых и Деву Марию. Внизу, на простом каменном столе, стояла дарохранительница, а в нескольких метрах от нее располагался аналой.
Монахи, сидевшие на скамьях по обе стороны алтаря, сосредоточенно бормотали молитвы, и наконец один из них, которого Жиль раньше не видел, приблизился к аналою и, перевернув страницы лежавшей на нем Библии, размеренным голосом прочитал:
— Евангелие от Марка: «И как уже настал вечер, — потому что была пятница, то есть день перед субботою, — пришел Иосиф из Аримафеи, знаменитый член совета, который и сам ожидал Царствия Божия, осмелился войти к Пилату и просил тела Иисусова. Пилат удивился, что Он уже умер, и, призвав сотника, спросил его, давно ли умер? И, узнав от сотника, отдал тело Иосифу. Он, купив плащаницу и сняв Его, обвил плащаницею и положил Его во гробе…»[4].
Боссюэ вздрогнул, услышав эти слова. У него опять возникло ощущение, что какая-то сила упорно влекла его к чему-то таинственному, чего он еще никак не мог осознать. Случайным ли было то, что во время службы стали читать именно отрывок о святой плащанице? Возможно, это действительно было так, и это было лишь совпадение — одно из многих в этой истории… Однако не исключено было и то, что брат Алехандро специально все подстроил, чтобы посмотреть на его реакцию. В таком случае Жиль, несомненно, выдал себя. Встревоженный и смущенный, он бросил взгляд на брата Алехандро, ожидая увидеть в его глазах подтверждение, но тот, поглощенный службой, даже не смотрел на него. Как бы то ни было, это лишь еще больше обеспокоило Жиля.
— Слово Божие, — заключил свое чтение монах (Боссюэ даже не слышал, о чем шла речь после того, как была упомянута плащаница).
— Тебя, Господа, хвалим! — в унисон воскликнули братья, отчего Жиль снова вздрогнул.
Затем раздалось пение. Церковь наполнили торжественные, певучие голоса монахов, певших Salve, о котором Жилю говорил брат Хосе. При этих звуках Боссюэ вдруг почувствовал, как покой и умиротворение входят в его душу: все его страхи и беспокойства стали казаться ничтожными перед безыскусной красотой песнопения и безграничной верой, которой оно было пронизано. Когда голоса смолкли, их отзвук еще секунду звенел в каменных сводах, и затем наступила тишина.
