Александр Воинов - Западня
— Пока восемь.
— Ну, так вот. Разведите всех офицеров по местам. От каждой группы выделите по десять крепких ребят, которые и получат все необходимое.
— Где?
— Мы им укажем. Торопитесь! Сейчас пять утра. Не позднее семи группы должны двинуться к выходу из плавней.
— А куда их поведут?
— В леса. Я остаюсь здесь, со мной трое. Восемь офицеров пойдут с вами.
На островке он оставил капитана, Егорова и Дьяченко, остальным приказал следовать за подпольщиками.
Когда вдали постепенно затих шум камышей, Богачук устало опустился на один из тюков и досадливо поморщился.
— Вот что, братцы, — сказал он, — из двадцати шести тюков мы нашли пока только восемнадцать. Сколько у вас? — обернулся он к Дьяченко.
— Два.
— Значит, двадцать… Потерять шесть тюков! Нет, это невозможно. Пока еще есть время, внимательно обыщите район. Вы и вы, — кивнул он Егорову и Дьяченко.
— А если найдем, тащить сюда? — спросил Егоров.
— Ставьте отметки. Когда явятся представители групп, покажете им места… Странно, — проговорил он, вынимая из футляра бинокль, — почему молчат на насыпи?
— Наверно, ожидают подмоги, — сказал капитан, провожая взглядом Егорова и Дьяченко. И когда они были уже далеко, спросил: — Товарищ полковник, те двое, они откуда?
Богачук вложил бинокль в кожаный футляр.
— Товарищ Григоренко, — сказал он тихо и внушительно, — самое лучшее — не задавать вопросов.
И Григоренко, нагнувшись над очередным тюком, полоснул ножом по стропам с такой силой, что насквозь прорубил брезент, так что сталь звякнула о сталь.
Богачук прислушался. Издалека, со стороны насыпи, нарастал шум. Он словно стелился поверх камышей. Сначала походил на жужжание пчелы за кустом, потом все набирал силу, и вот уже слышно стало, что это гремят колеса.
Богачук вскочил на возвышение и в бинокль отчетливо увидел, как из остановившейся дрезины вышло несколько немецких офицеров. Очевидно, это были крупные начальники, потому что навстречу им от эшелона бежал офицер.
Прибывшие явно нервничали. Торопливо поговорив о чем-то с офицером, они тут же скрылись в классном вагоне. Но один из них, румын, почему-то не торопился. Он стоял на краю насыпи и пристально вглядывался в плавни. Эх, снайперскую винтовочку бы сейчас!
Вокруг эшелона вновь стало пусто. Не видно было даже часовых.
Глава девятая
Наконец дрезина замедлила ход. Штуммер заглянул в люк и радостно воскликнул:
— Слава богу, добрались!
Минут через пять они уже выскочили на гравий. Леон с наслаждением вдохнул холодный воздух. Встречавший их капитан Михалеску, начальник эшелона, увидев немецкого полковника, бросился им навстречу.
Вдалеке стоял, склонившись набок, паровоз; его черная туша, казалось, лениво прилегла, как усталый мул среди дороги.
Несколько товарных вагонов, сошедших с рельсов, врезались колесами в насыпь и, стиснутые с двух сторон, изогнулись горбом. Относительно уцелел лишь хвост эшелона.
Леоном овладело странное чувство. Он смотрел на плавни и думал о том, что его, наверно, сейчас рассматривают откуда-то из зловещих зарослей сотни глаз и, возможно, он доживает последние мгновения, взятый на прицел снайпером.
— Леон! Вы, кажется, решили, что лучшей мишени, чем вы, на свете не существует?
Он оглянулся. Фолькенец стоял на площадке вагона и резкими жестами руки приказывал ему немедленно убраться с насыпи.
Леон повернулся, схватился за поручни и легко вскочил в тамбур, однако двери за собой не закрыл.
Капитан бросился к Леону с искаженным от страха лицом и крикнул осипшим голосом:
— Господин майор! Закройте же дверь, ради бога! Они же стреляют!..
Он повел его в другой конец вагона, прокуренного, грязного, душного от спертого воздуха; в приоткрытые двери купе Леон видел солдат, которые испуганно шарахались, проходя мимо. Солдаты понимали, что после всего случившегося им не ждать добра от прибывшей комиссии.
Ни Фолькенеца, ни Штуммера в коридоре не было, они скрылись в каком-то купе, видимо намеренно оставив его с глазу на глаз с начальником эшелона. В купе было относительно чисто. Во всяком случае, пол подметен. На жестких досках нижней полки лежал тюфячок, покрытый цветным пуховым одеялом. На столике у окна — полевой телефон в обшарпанном кожаном футляре. Провода выведены в окно и прикреплены к изолятору на ближайшем столбе.
— Работает? — спросил Леон, дотрагиваясь до трубки.
— Связь есть, господин майор! Слава богу, не прервалась. — И вдруг спросил со слабой надеждой, что все образуется, во всяком случае, что он сумеет хоть как-то смягчить майора: — Не хотите ли выпить, господин Петреску?
Конечно, прежде всего следовало доложить в штаб о прибытии, но Леон решил сначала побеседовать с капитаном. Пусть фон Зонтаг с первых же слов поймет, что комиссия приступила к делу.
— Капитан Михалеску, — начал Леон, — вы понимаете, что несете полную ответственность за случившееся?
Капитан сидел поближе к двери и угрюмо глядел поверх занавески на узкую полоску светлого неба.
— Вы понимаете свое положение? — строго спросил Леон, поглаживая правой рукой телефонную трубку.
Капитан угрюмо молчал. Откуда-то доносились приглушенные голоса Фолькенеца и Штуммера. «Почему они не хотят принять участие в этом разговоре?» — подумал Леон.
— Понимаю, господин майор, — наконец сказал капитан. — В моем положении стреляют в собственный висок!
— Я бы на вашем месте именно это и сделал! Это избавило бы вас от длительных, тяжелых неприятностей.
— Но, господин майор, я ведь не виноват в том, что была допущена диверсия.
— Вы виноваты в главном; вы растерялись. Сколько их было, нападающих?..
— По-моему… — Михалеску помедлил, словно подсчитывая в уме силы противника, на самом же деле он судорожно соображал, какую бы цифру назвать, чтобы в соотношении с количеством его солдат она уменьшала его вину. — По-моему, — повторил он, — их было не меньше ста.
— Капитан! Вы, кажется, считаете меня сумасшедшим? Кто вам поверит? Такой большой отряд не мог незамеченным пробраться в плавни по дорогам, которые непрерывно патрулируются.
— Во всяком случае, их было много, — сказал Михалеску.
— Сколько человек бежало?
— Бежали почти все. Девятнадцать раненых, двенадцать убитых мы подобрали на насыпи.
— Ну, и сколько же у вас осталось?
— Двести семьдесят два.
— Бухгалтерия не в вашу пользу. И что же вы сделали, чтобы помешать бегству?
— Господин майор! Поверьте, все это произошло так внезапно и так ужасно! В головном вагоне сразу же после крушения погибло тринадцать моих солдат, пятеро получили тяжелые ранения. Я организовал оборону. Перестрелка длилась не меньше часа.
— Меня не интересует, сколько длилась перестрелка, — повысил голос Леон. — Вы действовали, как новобранец, а не опытный офицер. Нельзя было допустить, чтобы они открыли вагоны!
— Это произошло в момент шока!
— А сейчас у вас шок прошел?
— Господин майор!..
— Вот что, капитан Михалеску, у вас есть лишь один способ спасти свою жизнь. Я имею приказ немедленно арестовать вас или расстрелять на месте! — Он увидел, как от лица капитана отлила кровь и рыжая щетина стала похожей на ржавчину. — Но я даю вам шанс, который вы можете использовать. Скоро сюда прибудет немецкая охрана. Она сменит нашу. Я не стану отправлять команду в Одессу, как это мне приказано. Вы сами поведете своих солдат в плавни и не выйдете оттуда, пока не доставите сюда живым или мертвым последнего из бежавших. А вообще, — добавил он приглушенным голосом, — из-за таких, как вы, страдает вся румынская армия! Мы теряем доверие наших союзников… Вы убеждены, что ночью сброшен русский десант?..
— Совершенно убежден, господин майор!
— Но, может быть, это действует все та же группа, которая совершила диверсию?
— Нет, нет! У них появились автоматы и даже пулеметы, а еще вчера утром их не было… Отходя, они отстреливались…
Он заметно повеселел. Плавни — это или жизнь, или смерть. Могут не расстрелять, а разжаловать по суду и солдатом отправить на передовую. Но это почти одно и то же, что расстрел.
— Как организована оборона?
— Выставлены посты. Успели вырыть окопы, и в них установлены пулеметы. Но, к сожалению, у меня ведь совсем мало оружия…
— Идите и предупредите всех, чтобы готовились…
Капитан стремительно вскочил и выбежал из вагона.
Леон взял трубку и стал вызывать штаб. Это оказалось нелегким делом. Михалеску включил свой телефон в перегруженную линию, и, прежде чем Леон сумел добиться первой подстанции, его грубо обругало несколько голосов.
Вдруг кто-то властно вырвал у Леона трубку. Он обернулся. Рядом стоял Фолькенец, а позади него с развернутой картой в руках — Штуммер. На лице его читался гнев.
