Николай Свечин - Варшавские тайны
— Кем, черт побери? Яроховским?
— Настоящими убийцами Емельянова.
— Вот как? И кто они?
— Пока не знаю. Могу лишь высказать предположение.
— Уж извольте!
— Изволю, изволю. Вы, Эрнест Феликсович, успокойтесь. Иначе ясность понимания к вам не вернется.
— Я спокоен, господин коллежский асессор. Давайте ваши предположения.
— Эйсымонт Новец сказал нам неправду…
— Что вы говорите? Значит, штабс-капитана Гришка тоже не убивал? Ну вы даете!
— Новец сказал не всю правду. Сергеева-третьего Гришка Худой Рот действительно зарезал. Но в одном доме решили это использовать. И повесить на русского уголовного свой грех.
— Что за «один дом»? — раздраженно фыркнул начальник отделения. — У вас догадки или домыслы?
— Помолчи, Эрнест! — приказал ему Нарбутт. — Я, кажется, понимаю.
— Такой серьезный обман сыскной полиции, с подставным свидетелем, с облавой на «мельнице», где попались несколько воров… Это не мог замыслить ни рядовой преступник, ни даже маз. Тут видна рука крупного деятеля…
— Велки Эугениуша, — закончил за Лыкова его мысль Нарбутт.
— Да. И Ян Касъер тоже выполнял его поручение. Полагаю, он и подбросил часы Гришке накануне облавы. Или в карты проиграл. Или продал.
— Чепуха! — возразил Гриневецкий. — Если бы мы взяли Гришку живым, он сразу указал бы нам на истинного владельца часов.
— И ты бы ему поверил? — живо отреагировал Нарбутт. — Я — нет.
— Ну… дядя Янек выставил бы свидетеля, который давно наблюдал этот трофей у Гришки, — подхватил Алексей.
— А могло быть еще проще, — вторгся в высокий разговор не имеющий чина.
— Ну-ка, поучите старших, докажите! — добродушно ухмыль нулся Нарбутт.
— Дочки Яна Касъера могли незаметно сунуть. Я, когда там прислуживал, нагляделся. Семейное дело!
— Что, они оказывали горизонтальные услуги?
— В наилучшем виде. Игорно-публичный дом.
— Это что-то новенькое, — констатировал Витольд Зенонович. — Ай да Янек! Соглашусь, в таком случае часы можно было подбросить без помех. Но кто же теперь в этом сознается? Мы опять возвращаемся в область догадок.
Гриневецкий сменил раздражение на сдержанный скептицизм.
— Не уверен, не уверен… Почему вы сомневаетесь в Гришкиной причастности? Кто убил одного, убьет и второго.
— Уж больно все сошлось. Так, словно это было нужно. И понятно кому…
— Вы полагаете, что пристава Емельянова приказал устранить Велки Эугениуш?
— Да. Видать, сильно он мешал вашему «ивану».
— Так-так… — начал рассуждать вслух надворный советник. — Тот же Эугениуш велел заранее поселить в Варшаве несколько русских головорезов. С намерением использовать их как подставные фигуры. Витольд, я правильно понял нашего гостя?
— Да. А что? Это похоже на многоумного пана Эугениуша!
— А потом «иван» стал ждать, — продолжил рассказ Лыков.
— Ждать? Чего?
— Второго убийства, которое мы должны были непременно раскрыть. В чем нам и помог «свидетель» Эйсымонт Новец. Вот семейка!
— А если бы это второе убийство не состоялось? — спросил Нарбутт. — Гришка не кукла, которую можно дергать за ниточ ки. Он мог и сбежать из города.
— Гришка не кукла, — согласился Алексей. — Он патентованный душегуб. И резать людей — его главное занятие. Рано или поздно он бы кого-нибудь прикончил в Варшаве, как делал это в Петербурге.
— Но почему не предположить другое? — возразил Гриневецкий. — Что Велки Эугениуш привез из столицы банду убийц, чтобы те убрали неудобного пристава?
— Если бы Худой Рот зарезал здесь полицейского офицера, стал бы он после этого два месяца спокойно жить в Варшаве?
— Э-э…
— Вряд ли. Сделал дело — гуляй смело. Подальше отсюда. А если бы вдруг громилы попались вам? И на допросе назвали бы заказчика? Зачем «ивану» такой риск? Нет. Гришка — подставное лицо. Ложный след. Притом что он действительно убийца — но не Емельянова.
— Не слишком ли сложно? — недоверчиво спросил Эрнест Феликсович.
— А на мой взгляд, вполне правдоподобно, — возразил ему Нарбутт. — Но недоказуемо. Это иногда бывает в сыске. Ты все знаешь, а улик не собрал. И ничего не можешь поделать.
Титулярный советник слово в слово повторил одну из сентенций Благово. Уезжая в Петербург из Нижнего Новгорода, Павел Афанасьевич не завершил одно дело. Некий Лельков достоверно отравил свою жену, чтобы сочетаться потом с ее сестрой. И остался на свободе. Как он там сейчас? Поймали ли его нижегородские сыщики?
— Мы с Егором Саввичем попробуем подобраться к разгадке с новой стороны. А именно — займемся пропажей подпоручика Яшина.
— Кстати, а что с вашей находкой? — вспомнил Витольд Зенонович. — Чья оказалась мыльница?
— Касъер опознал ее как забытую одним его жильцом. Неким князем Яшвилем. Оттуда и буквы на днище.
— Князь Яшвиль? — вскричал Нарбутт. — Лев Владимирович? Помню этого кавказского человека! Редкий… пустозвон? Так, кажется?
— Так. Вы с ним встречались?
— Да, в декабре. Бывший лейб-гусар, вышедший в отставку и ищущий приложение своему длинному языку. Он хвалился мне, что его прадед сбил с ног несчастного императора Павла Первого. А уж потом налетели другие заговорщики и задушили государя.
— Да, нашел чем хвалиться… — пробормотал Алексей. — Но я должен все же проверить отметку о прописке князя по домовой книге.
— Книга у Степковского, мы забрали ее при обыске. Но поче му вы снова вернулись к подпоручику?
— Возможно, его тоже убили.
— Убили? — опешил Эрнест Феликсович. — Это младшего помощника Вольского пристава?
— Его самого.
— Ох, свалились на мою голову несчастья… Решили варшавской полиции статистику испортить? Начали уже убийства выдумывать? Совесть надо иметь!
— Почему вы так легко списали эту пропажу?
— Яшин ваш и двух месяцев не прослужил! Молодой, а уже развращенный.
— Да он картежник! — поддержал друга Нарбутт. — Из полка выгнан за игру.
— Из какого полка, не помните?
— Нет, но можно найти формуляр в канцелярии. Мы провели дознание, по итогам которого следователь отказался открывать дело. Очевидно, что мальчишка просто сбежал. Вероятнее всего, от кредиторов. Вещи были загодя вывезены из квартиры и отправлены на вокзал. Накануне Яшин занял денег у капитана Бурундукова, который его учил. Совсем бессовестный! Жалованье в полиции небольшое, у капитана четверо детей, а он выманил сумму и скрылся…
— Я должен все проверить еще раз, — упрямо заявил Лыков.
— Ваше право. Начать лучше с того же Бурундукова, — вежливо посоветовал Витольд Зенонович.
На этом они расстались. Лыков внимательно пролистал домовую книгу владения Новца на Бураковской. Действительно, князь Лев Владимирович Яшвиль прожил там две недели в декабре прошлого года. Записи об этом, с пометкой помощника пристава Повонзковского участка, внушали доверие. Расположение записей, цвет чернил и мастики — все было в порядке. Правда, между отметками оставалось много места и при желании имелась возможность вписать что-то между строк. Но это легко проверить в самом участке.
Алексей и его «летучий отряд» отправились на Гусью. Повон зковское управление располагалось всего в ста саженях от квартиры сыщика.
Коллежский асессор на своем веку повидал не одно полицейское присутствие. То, что он обнаружил на Гусьей, оказалось из того же ряда. Грязно, как-то по-особенному неуютно, пахнет дешевым табаком. Казенная мебель сильно разнилась с элегантной обстановкой в сыскной полиции. Одно удивило Алексея: в коридорах и в комнатах были расставлены стулья. Такое он встретил впервые.
— Здесь в штате есть поляки? — спросил Лыков у Егора.
— Нет, только русские. В Замковом и Соборном участках служат несколько человек, а так все наши.
— Тогда, может, нам хоть чаю нальют… — размечтался сыщик, и надежды его тут же оправдались. Узнав, кто к нему пришел, капитан выскочил в приемную и обрадованно забасил:
— Вот хорошо! А то я уж сам собрался на Сенаторскую. Прохор! Самовар, живо!
Бурундуков являл собой замечательный образчик русского служивого человека. Неглупый, ответственный, добродушный в быту и строгий в делах, он правил в участке крепко, но без тиранства. Лыков слышал в приемной польскую речь, но никто не кинулся составлять за это протокол. Люди в коридорах не выглядели зашуганными. Поляки, евреи и немцы — русских не было ни одного — сдавали на прописку паспорта, требовали справки, писали заявления; шла рутинная работа. Беседу пристава с гостями часто прерывал канцелярист со срочными бумагами. Но все крутилось тихо и размеренно, и это была деловая монотонность, не мертвая…
Лыков начал разговор со стульев, так его поразивших.
— Никогда не видел подобного в полицейском присутствии!
