Николай Свечин - Хроники сыска (сборник)
Так штабс-капитан Мрозовский получил сразу двух гостей: одного полицейского доктора и одного вице-губернатора.
Опыт прошел быстро и без накладок. Агент Девяткин, загримированный мужиком, отпер отмычкой дверь в лавку Киенковой, когда она вместе с теткой была на литургии. Прокрался наверх, отыскал на кухне горшок со щами и высыпал в него пригоршню толченого навозника. Затем подбросил в нужной чулан пузырек с надписью «ядовито» и ушел, никем не замеченный. И через час после возвращения женщин домой началась суматоха…
Милотворский, как и обещал, оказался у кухарки раньше всех, причем со своим чемоданчиком. Якобы случайно он болтался в это время на улице. Увидев бегущую перепуганную женщину, полюбопытствовал, что случилось, сказал: «Как кстати! Я же доктор» – и пошел откачивать несчастную лжесвидетельницу. Он же подтвердил потом, что риска для жизни Киенковой не было – Благово рассчитал все верно.
Всеволожский во время операции, нервничая, таился на квартире исправника, а сам Павел Афанасьевич в Лысково не поехал. Он тоже переживал, но крепился и сидел в кабинете, дожидаясь вестей.
К вечеру доктор с вице-губернатором вернулись и сразу поспешили на второй этаж управления полиции. Ворвались с криками: «Жива!» Благово облегченно вздохнул, хлопнул коньяку и снова принялся ждать, но уже саму жертву опыта.
В одиннадцать часов дополудни следующего утра ему доложили: мещанка Киенкова просится на прием.
Евдокия вошла, замотанная в платок по самые глаза. То, что не удалось спрятать, действительно представляло собой жуткое зрелище. Кожа у кухарки была ядовито-свекольного цвета, а кончик носа и мочки ушей – молочно-белые… Б-р-р! Смущенная и испуганная одновременно, Киенкова бросилась начальнику сыскной полиции в ноги:
– Ваше высокоблагородие! Спасите дуру неразумную, что вас не послушалась! У-у-у-у!
– Евдокия! Что это у тебя с лицом? Ну и вид…
– Убить хотел меня, аспид; Бог спас, дохтура послал в смертельный момент!
– Кто аспид?
– Он, господин поручик Гаранжи. Говорили вы мне, ваше высокоблагородие, что не дадут они мне покою, а я не поверила, на деньги позарилась. А ведь на тех деньгах взаправду кровь! Вот…
Кухарка порылась в сумке и выложила на стол Благово пузырек с надписью «ядовито».
– Что это? Склянка какая-то…
– Это они выбросили, которые поручик Гаранжи. Вчерась, когда мы с теткой были у обедни, пролезли они ко мне в дом и вылили яду во щи. Как я Богу душу не отдала? Видно, сподобил он мне жить, чтобы я правду всю рассказала про тот вечер, когда Иван Михайлович померли.
– Теперь понимаю! Тебя хотели отравить? А помнишь ли, как я тебя предупреждал? Чего же теперь ты хочешь?
– Арестуйте их, ваше высокоблагородие!
– За что? Ты же говорила – они не виноватые…
– Простите жадную дуру! Я все-все расскажу. Вы и так это знаете: сами рассказывали мне, как подстроили Гаранжи с Анастасией Павловной отравление ее супруга. Так оно и происходило. Дичь привез поручик, три тушки, и у одной из них на ноге была привязана красная веревочка. Анастасия Павловна велела мне жарить ее отдельно от двух других перепелов, в особой посуде. И очень боялась, что я перепутаю. Опосля сама выложила дичь на тарелки. Притом велела мне заправить во все три порции подливку из той именно утятницы, в которой жарилась помеченная тушка! И унесла в столовую… Что там было, я не видела, но понятно, что неспроста они птицу помечали; от нее, видать, Иван-то Михалыч и померли…
– Говоришь, хозяйка очень боялась, что ты перепутаешь?
– Очень, ваше высокоблагородие! Пять разов на кухню приходила, все глядела, так ли я делаю. Тогда уж я недоброе почуяла, но не понимала, а Анастасия Павловна зубы мне заговаривала. Эта-де перепелка самая жирная и вкусная, ее мы хозяину и подадим.
– А куда веревочка делась?
– Сняли и выкинули перед тем, как на стол ставить. А другую утятницу, в которой остатние две птицы жарились, господин поручик велел немедля вымыть, как только дичь на блюда выложили.
– Он что, тоже на кухню приходил?
– И не один раз. Будто бы проверял, так ли все готовится, как положено.
– А как они тарелки не перепутали? Когда подавали.
– У блюда, на которое особую перепелку выложили – ту, что с веревочкой жарилась, отбит немного краешек. Она одна только такая, не перепутаешь. Любимая была тарелка Иван Михалыча, упокой, Господи, его душу…
– Что было потом, после того, как отравления начались?
– Суматоха была, ваше высокоблагородие, и беготня по комнатам. А когда Иван Михайлович преставились, то Анастасия Павловна вызвали меня к себе в спальню, и поручик там был, при ней. И дали мне денег, пять тысяч. Отроду я такого капитала в руках не держала… Поручик, он мужчина такой… умеет внушить… Сурьезный человек, ваше высокоблагородие! Он мне и сказал: «Возьми деньги и езжай к себе, в Лысково. Жди – за тобой явится полиция, станет расспрашивать, как ты дичь готовила». И научил, как надо отвечать. Еще господин поручик сказали: «Смотри, Евдокия, не ошибись! Расскажешь не так, как я велел – мы с Анастасией Павловной тебя оговорим. Она теперь богатая вдова; сама знаешь поговорку – «с богатым не судись». Ты, как отравительница, в Сибирь пойдешь, на каторгу, а барыня все одно откупится! А так следствие решит, что был несчастный случай; потаскают тебя в полицию, да и отстанут. А пять тысяч останутся! Своим домом заживешь, лавку купишь и замуж выйдешь…» Так по-ихнему все и получилось. С деньгами, говорит, легко замуж выходить, не то что без денег. Такой человек поручик Гаранжи, что кого хошь убедит; а уж как он барыней крутит! Скажет ей: прыгни за меня в окно – ей-богу, прыгнет!
– Ладно, Евдокия. Плохо, что ты сначала меня не послушала, лгуньей заделалась; но лучше поздно покаяться, чем никогда. А не захотели бы они тебя убить – ты бы всю жизнь этих душегубов покрывала?
Киенкова молча опустила голову.
– Садись и рассказывай все под диктовку секретарю. Это называется протокол допроса; потом, на суде, потребуется подтвердить свои слова с клятвой на Священном Писании. Как подпишешь бумагу, я сей же час еду к прокурору за разрешением на арест убийц, и тогда они тебе уже не смогут угрожать. А деньги придется отдать.
Гаранжи с Анастасией Бурмистровой сидели в обнимку на оттоманке, когда в дверь осторожно постучалась прислуга. Базиль выглянул. Молодая горничная, потупив глаза, пробормотала:
– Вас их благородие частный пристав.
Встревоженный Гаранжи вышел в переднюю. Там, замотанный в башлык, стоял ротмистр Фабрициус и любовался паркетом.
– Хороший паркет. Больших денег стоит?
– Не знаю, не я покупал. Что случилось?
– А каких денег стоит ваша свобода, господин выгнанный юнкер? Ах, простите – поручик.
Гаранжи молчал, внимательно разглядывая пристава и, видимо, лихорадочно соображая.
– У нас мало времени, Василий Георгиевич. Я располагаю важными сведениями. И желаю их вам продать. Советую соглашаться, пожалуйста.
– Пятьсот рублей.
– Десять тысяч.
– Вы с ума сошли, ротмистр!
Фабрициус молча развернулся и пошел к выходу. Гаранжи схватил его за рукав.
– Но поймите – в доме сейчас просто нет таких денег! Завтра я пойду в банк…
– Завтра вы уже никуда не пойдете, – бросил через плечо пристав, не останавливаясь.
– Стойте! – решительно сказал Гаранжи. – Дайте мне одну минуту.
Фабрициус встал, опершись воинственно о шашку. Лжепоручик скрылся в покоях и вскоре вышел оттуда с бархатным футляром в руках.
– Вот! Здесь кулон – большой сапфир в золоте, обсыпанный стразами. Отдано за него восемь тысяч.
Пристав порылся в кармане шинели и вынул оттуда сильную лупу! Он принялся внимательно разглядывать камень. Изучив, молча кивнул и убрал камень и лупу уже во внутренний карман мундирного сюртука.
– Ну?
– Абгемахт[42]. Ваша бывшая кухарка Киенкова сидит сейчас у Благово и диктует признательные показания. Как только она их подпишет, тот едет к прокурору за разрешением на ваш арест. У вас имеется час, пожалуйста. Ну как, стоит эта новость вашего сапфира?
И ушел, звеня шпорами, по-немецки прямой и величественный. А Гаранжи остался стоять, словно пораженный молнией. Три или четыре минуты провел он в передней, ничего не замечая, погруженный в свои мысли. Потом встрепенулся, повеселел, сказал сам себе энергично: «Так!» – и отправился во внутренние комнаты.
Встревоженная Бурмистрова дожидалась его в будуаре. Гаранжи вошел белее мела, решительная складка перерезала его лоб.
– Что случилось, любимый?
– Мы пропали, Анастасия. Всему конец! Фабрициус рассказал: подлая кухарка выдала. Через час здесь будет полиция, чтобы арестовать нас обоих.
– Ой! Что же нам теперь делать? Что делать? Боже мой, боже мой…
– Про себя я уже решил. Ты хоть понимаешь, что нас разлучат на много лет, если не навсегда? А я не могу прожить без тебя, Анастасия, ни дня! Ни часу! Поэтому решено: я покончу с собой, сейчас же, не дожидаясь этих ищеек.
