Сумерки Эдинбурга - Лоуренс Кэрол

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

Генри Стэндиш Райт стоял поздним вечером понедельника перед зеркалом в номере отеля и разглядывал собственное отражение. На него глядело привлекательное, правильных черт лицо с гладкой оливковой кожей, благородным изломом бровей и изящными полными губами — лицо, при виде которого женщины теряли чувства, а мужчины сгорали от зависти. Вкупе со стройной элегантной фигурой и глубоким бархатистым голосом все это позволяло однозначно утверждать, что Генри Стэндиш Райт был мужчиной практически неотразимым.

Однако, приглядевшись повнимательней, можно было заметить его отсутствующий взгляд. Крупные влажные глаза, опушенные темными ресницами — прекрасные глаза страстного любовника или вдохновенного художника — были так же привлекательны, как и все остальное в мужчине. На сцене они сияли в ослепительном свете прожекторов так же ярко и восхитительно, как сны его взбудораженных представлением поклонников. Но, как и само представление, эти глаза были лишь видимостью, хитрым трюком, призванным обвести вокруг пальца наивного зрителя. В жизни же глаза эти были такими же тусклыми и пустыми, как бельма дохлой рыбы с Лонмаркетского рынка.

Генри Райт, он же месье Лекок, с отвращением отвернулся от самого себя, и в этот момент раздался короткий четкий стук в дверь. Устало вздохнув, Генри пошел в соседнюю комнату и распахнул дверь. Стоящий за ней человек встретил хозяина номера издевательски фамильярной улыбкой и, не спрашивая разрешения, зашел внутрь, шлепнулся на ампирный диванчик и закинул ногу на ногу, выставив на обозрение свои заляпанные грязью ободранные ботинки. Воротник его заношенной рубашки был расстегнут, взлохмаченных волос явно не касалась расческа, а глаза были налиты кровью.

Взглянув на облачение гостя, Генри зажег сигарету и сделал глубокую затяжку.

— Выглядишь, как кошачье подношение утром на крыльце.

Гость со значением взглянул на ряд выстроившихся в серванте хрустальных графинов:

— Что, и выпить не предложишь?

Генри рассеянно махнул рукой в сторону буфета:

— Сам все знаешь.

Его гость не спеша подошел к буфету, выбрал одну из бутылок и, выдернув стеклянную пробку, щедро плеснул в граненый тамблер. Потом поднял его на свет люстры и, взвихрив жидкость, полюбовался заигравшими в стекле бликами газового пламени.

— Красиво, правда ведь? — сказал он и, опрокинув в себя почти половину содержимого тамблера, вновь лениво опустился на диванчик. — А тебе разве не интересно, где я был?

— Нет! — с содроганием ответил Генри.

— Я ведь в последний раз вообще ничего не собирался делать. Само собой получилось. Но нужно признать, что это было восхитительно.

— Заткнись! — сказал Генри.

— А я-то думал, что тебе нравятся мои маленькие истории.

— Просто замолчи.

Гость пожал плечами. Они сидели — оба скованные тяжелой, как цепь, тишиной, которую нарушало лишь размеренное тиканье каминных часов.

Наконец Генри заговорил:

— Зачем ты вообще пришел? Чего тебе надо?

— Ку-ку! Разве так разговаривают с собственной плотью и кровью?

— Тебе денег нужно? Или алиби? Переодеться, может? — последнее он добавил при взгляде на запачканную кровью рубашку гостя.

А тот между тем уже раскуривал сигарету, которую выгатил из стоявшей на столе серебряной сигаретницы:

— Ты разочаровываешь меня, Генри. Я по-дружески заглянул к тебе, и так-то ты меня принимаешь! Право, я уязвлен в своих лучших чувствах.

Рывком поднявшись со стула, Генри подошел к окну, раздернул багровые жаккардовые портьеры и замер, глядя на расстилавшуюся внизу улицу.

— Ведь ты же понимаешь, что так не может продолжаться дальше? — наконец сказал он.

— Ты о чем? Об этой дрянной погоде или об отеле? Может, о своем ангажементе в Королевском театре?

— Ты прекрасно понимаешь, что я имею в виду.

— Ну так почему бы тебе просто меня не сдать? Боишься, что это подкосит твою блестящую карьеру?

Генри резко развернулся с выражением такой ненависти на лице, что человек на диванчике отшатнулся, вжавшись в мягкие подушки. Однако в следующее мгновение самообладание вернулось к нему.

— Ку-ку, Генри, — сказал он с наглой ухмылкой, — или, может, мне называть тебя месье Лекок? Я твои мысли насквозь вижу — не думаешь же ты, что мое убийство тебе с рук сойдет? Все равно ведь как-то да проколешься, и тогда не я, а ты остаток жизни за решеткой проведешь.

Генри стиснул кулаки и процедил:

— Избавить мир от такого, как ты… Видит Бог, оно того будет стоить.

Гость негромко рассмеялся:

— Ты не убийца, Генри. Оставь это дело профессионалам.

Генри вперил сосредоточенный взгляд в глаза гостя. Несколько мгновений тот равнодушно смотрел на него в ответ, а потом его плечи обмякли, взгляд остекленел, а сигарета повисла в ослабевших пальцах, готовая вот-вот-вот упасть на бархатный ковер.

— Ты никого не хочешь убивать, — медленно произнес Генри, — тебе очень жалко всех, кому ты причинил вред, в ты больше никогда не сделаешь ничего подобного.

Его гость ухмыльнулся и выпрямился в кресле.

— Ты правда думаешь, что твои фокусы на меня подействуют? Наивный. Да я их все лучше тебя знаю!

Генри с отвращением отвернулся и скова выглянул в окно. Люди спешили по тротуарам, с головой погруженные в суетную рутину своих жизней. Он почувствовал себя бесконечно далеким от них, едва способным воскресить в памяти какое-нибудь из невинных повседневных удовольствий жизни — теплый камин в конце долгого дня, горячую кружку какао зимней ночью или теплое прикосновение женской руки. Генри был заводным автоматоном, механически отрабатывающим движения живого человека, а настоящая жизнь смотрела на него с другой стороны зеркала. Все, что когда-то доставляло ему удовольствие, теперь казалось неживым и бессмысленным. Единственным утешением оставались сигареты.

— А знаешь, — вновь заговорил его гость, — ты ведь не имеешь никакого права презирать меня. Должен же кто-то играть злодея. Ты мне благодарен должен быть.

— Не ерничай, — сказал Генри, не оборачиваясь.

— Сам знаешь, чьих это рук дело. Год за годом стравливал нас, заставлял хватать друг друга за глотки. О чем он вообще думал, когда…

— Хватит! — крикнул Генри.

— Еще скажи, что любил его, — фыркнул гость. Он склонил голову набок и презрительно ухмыльнулся. — А ведь любил, да? В рот ему смотрел, чудовищу этому. Мерзость какая.

— Это ты чудовище! — от переполнявших его эмоций голос Генри сорвался на хрип. Он резко развернулся и пошел к маленькому сейфу, спрятанному за картиной с идиллическим сельским домиком под соломенной крышей. Отбросив картину в сторону, он дрожащими пальцами стал поворачивать колесико, потом распахнул толстую дверь и вытащил несколько пухлых пачек банкнот.

— На, — сказал он, бросая их на диван, — бери. Делай с ними что хочешь, но только больше сюда не возвращайся.

Его гость откинулся на мягкие подушки и скрестил на груди руки:

— А, так ты откупиться решил? А что насчет твоей собственной вины — от нее тоже откупишься? Сколько денег нужно, чтобы от кошмаров избавиться и от тьмы в голове? Ты ж полон греха, он в крови твоей — за какие деньги эту реку иссушить можно?

Генри Райт замотал головой, чувствуя, как жестокая боль мертвой хваткой сдавливает сердце. В ушах звенело, перед глазами метались цветные пятна. Когда он вновь заговорил, не разжимая зубов, его хриплый голос был полон ненависти, слова падали отрывисто:

— Возьми деньги. Я не хочу знать, где ты и что делаешь, только во имя всего святого — оставь меня в покое!

Его собеседник опрокинул в рот остатки виски и поднялся. Взяв деньги, он распихал их по карманам пальто.

— Что ж, я не стану больше омрачать твою жизнь, — эти слова прозвучали со сдержанной грустью, но Генри сразу уловил фальшь, потому что прекрасно знал, что в душе этого человека нет места эмоциям. — Если, конечно, ты не сделаешь какую-нибудь глупость.