Шаги во тьме - Пензенский Александр Михайлович

Трубка снова помолчала, отзываясь лишь легким потрескиванием, а потом резюмировала:

– Ниточку эту тяните, а я со своей стороны вот чем помогу: прямо по окончании нашего с вами разговора свяжусь с товарищем министра финансов, попрошу, чтобы обязали страховые сообщества без исключения уведомлять обо всех крупных страхованиях жизни. Лично вас. Есть основания полагать, что эта семейка не остановится после неудавшейся попытки, попробует все-таки обогатиться таким варварским способом. Так что нам личность убитого очень бы помогла – страховать-то теперь братья станут его персону. Хорошего вам дня. Честь имею.

Владимир Гаврилович положил трубку на аппарат, откинулся в кресле, хрустнул пальцами. Конечно, Даниил Васильевич был прав. Сам же надедуктировал про бедственное финансовое положение братьев. Так что те вполне могли решиться и на повторную аферу. А значит, сыскной полиции необходимо оказаться расторопнее злодеев. Дело установления личности убитого в Лештуковом переулке после замечания генерала Драчевского из обычного эпизода расследования превращалось в наиважнейшую из задач, в ключевой момент. Ведь не настолько же глуп «покойный» Гилевич, чтобы попробовать еще раз застраховать себя под настоящим именем? Нет, этот субчик совершенно не глуп, совсем напротив – хитер, умен и безжалостен! Возможно, само преступное предприятие изначально задумывалось как многоразовое: нашел себе двойника, некоего господина N, убил, завладел документами и следующего двойника ищет уже не инженер Гилевич, а тот самый господин N. И кто знает, каковы аппетиты у этого злого гения, какой длины цепочку он для себя отмерил. А ведь если счет пойдет уже не на единицы, то материальная сторона вовсе может отойти на дальний план – и мы получаем нового Радкевича-Кровяника [16] с очередной сверхидеей! Владимир Гаврилович поежился, провел рукой по лицу, отгоняя жуткие воспоминания. Надо будет поторопить московского коллегу, им срочно необходимо знать новое имя Андрея Серафимовича Гилевича!

А между тем торопить Аркадия Францевича Кошко нужды не было – тот сам горел жгучим желанием поскорее расквитаться с этим делом. Но увы, как известно, быстро только сказка сказывается. Первые ответы из московских учебных заведений начали поступать лишь через неделю после разосланных запросов. И каждый день этой невероятно долгой недели начинался у Аркадия Францевича одинаково – сперва звонок из Петербурга от бывшего патрона, заканчивающийся сочувственным «ну что ж, подождем, голубчик», а после громкое сетование на недостаточную скорость технического прогресса. Начальник московского сыска выходил в центр общего кабинета и под внимательно-уважительное молчание подчиненных пускался в футуристические мечтания о чудесной машине наподобие телеграфа, в которую в недалеком будущем любая машинистка сыскного отделения могла бы поместить набранный на печатной машинке запрос, и это чудо техники по своим телеграфным (или какие там будут лет через двадцать) проводам связалось бы со своими железными братьями, установленными во всех государственных и коммерческих учреждениях, – и извольте получить и расписаться, вот вам полнейший список лиц, которых вы желали разыскать, адреса, фотографические портреты, краткая биография и даже описание пристрастий. Заканчивались все эти рассуждения неизменной фразой: «А нас с вами, милостивые господа, тогда за ненадобностью отправят в Ялту, тележки с мороженым от вороватых котов охранять».

Но спустя ровно семь дней откликнулся Московский университет. После потянулись и остальные. Всего по итогу набралось двадцать восемь имен. По каждому адресу был направлен агент, не принимая даже во внимание то, что в списке не оказалось ни одного Александра Алексеевича. Господин Кошко ни разу не встречал домовладелиц с плохой памятью на имена или лица, но как знать, может, мадам Песецкая должна была стать в этом перечне первой? Однако увы – все поименованные оказались по своим адресам. Даже будущий медик Сергеев в Твери и недоучившийся юрист Сологубов в Лебедяни, в чем неугомонный Аркадий Францевич убедился лично.

Выслушав финальный доклад, Владимир Гаврилович выругался, извинился, еще раз чертыхнулся, объяснил, что бранит он себя, а не московского коллегу, поблагодарил за хлопоты и попрощался. А после крутанул ручку на городском аппарате и попросил соединить его с канцелярией генерал-губернатора.

– Моя оплошность, Даниил Васильевич, – резюмируя, подвел итог своей речи Филиппов. – Сам не понимаю, почему решил, что студент должен быть непременно московским.

– Что ж, как вы любите говорить, голубчик, оплошность не самая великая. От страховщиков есть новости?

– Есть, и прелюбопытные. Во-первых, наш господин Гилевич до своей мнимой кончины успел застраховать свою драгоценную жизнь не только в «России», но еще и в «Первом страховом обществе» прямо через улицу от петербургского отделения, в обществе «Нью-Йорк», а еще в «Северном страховом обществе» в Москве. Так что общий куш, который хотели сорвать братья Гилевичи, вырос до двухсот пятидесяти тысяч. Но ни в одну из контор никто с требованиями не являлся. Среди вновь застраховавшихся за это время наш с вами знакомый тоже не всплыл. То ли мы переоценили размер его денежных затруднений, то ли же пока идет подготовка к новому преступлению. Так что время у нас еще есть. Продолжаем действовать, Даниил Васильевич. Ищем студента. Просматриваем объявления в газетах. Работаем.

– Про Гилевичей тоже ничего?

– Ничего. Константин, вероятно, все еще в Петербурге, а Андрей мог, конечно, замазав родимое пятно или прицепив бороду, выехать по паспорту убитого. Так что без той самой студенческой ниточки мы ищем иголку в стоге сена, простите.

– Долго эта ниточка вьется, долго.

«Ниточка» принесла улов в первую неделю ноября, когда в Петербурге дворники уже сменили метлы на лопаты, в речках и канавках загустела вода, а под мостами даже намело сугробы. Столичные институты и университет предоставили имена полутора десятков отсутствующих. В числе оных наличествовал некий Александр Алексеевич Прилуцкий, студент технологического института. В середине лета испросил академический отпуск в связи со смертью отца и отбыл в Москву. Владимир Гаврилович даже хлопнул в ладоши, читая институтскую справку. Наконец-то есть о чем говорить в ежеутреннем докладе вместо уже надоевшего «работаем»!

После короткого разговора с Драчевским, заручившись у того разрешением лично отправиться в древнюю столицу и получив вместе с разрешением еще и привилегированный проезд до места, Филиппов соединился с Москвой, не застал на месте Кошко, оставил тому сообщение о скором визите, тут же по городскому позвонил домой, тоже уведомил о предстоящей служебной поездке и попросил супругу прислать ему к поезду саквояж.

По дороге на Николаевский вокзал инструктировал вызвавшегося его проводить Кунцевича:

– Роман Сергеевич, голубчик, я буквально на день-два, не больше. Давайте условимся: ежедневно в десять утра и в четыре вечера будьте у телефона. Могу и не позвонить, но вы уж подежурьте. Десять минут не звоню – значит, можете быть свободны.

На вокзале, приобняв и коротко чмокнув жену в щеку, под аккомпанемент паровых свистков пообещав давать регулярно о себе знать, он под заинтересованные взгляды первоклассной публики бодро поднялся по ступенькам генерал-губернаторского салон-вагона, помахал жене и ротмистру через стекло, поудобнее устроился на мягком диване и десять минут спустя, не дождавшись чая, уронил голову на грудь и тихо засопел в свои пушистые усы под мерное покачивание состава: известно, что ничто не успокаивает нервы лучше метронома вагонных колес.

Проснулся он уже от седого утреннего света за окнами. Мимо проплывали припорошенные снегом деревья, изредка попадались серые одноэтажные домики, вросшие в землю чуть не по окна и курящиеся тощими струйками дыма из закопченных труб. Лохматые собаки, захлебываясь, облаивали пыхтящее чудовище, по нескольку раз на дню тревожащее их быт. На вспаханных под зиму полях снега и вовсе почти не было – так, робкая крупяная изморось, будто грязную тюлевую скатерть набросили на давно не скобленный, почерневший от времени и пролитого вина трактирный стол.