Игорь Середенко - Иконописец
— Скажите, а где может быть теперь этот дневник? — спросил Руперт, оглядывая комнату.
— Я его больше не видел с тех пор. Возможно, он сжег его с остальными иконами в тот день, когда его арестовали. Я не знаю, зачем ему понадобилось снять со стен все иконы, что он сотворил, и уничтожить. Но, видимо, были у него на то причины. Очень жаль, что мы потеряли такого художника. Я слышал, что он натворил и в чем его обвиняли в мирской жизни, но мне, за все десять лет его пребывания в монастыре, не показалось, что он мог хоть как-то отдаленно напоминать преступника. С тех пор, как его казнили, я запретил всем нашим монахам говорить о нем. Вы понимаете, почему?
— Чтобы не пала тень на монастырь.
— Я высоко ценю искусство и умения Германа, но должен управлять монастырем. И лишние нежелательные слухи и сплетни мне ни к чему. Поэтому и прошу вас не говорить о Германе ни с кем. Если я понадоблюсь, вы можете меня всегда найти здесь.
Из гостиницы Руперт отправил сообщение Уэббу по электронной почте. В нем он просит своего приятеля отправить бандеролью полотна, о которых ранее сообщал. Ценный груз должен был прибыть на третий день, — последнее Руперту сообщил Уэбб.
В ожидании трех дней Руперт не раз замечал на себе пару внимательных и зорких глаз людей Царева, которые неустанно следили за ним. На третий день Руперт позвонил Панину. Сыщик сообщил, что ему необходимо еще два дня. Панин искал возможность найти того человека, который когда-то мог общаться с Германом Кухта, и, быть может, что-то знать о художнике. Спустя несколько дней Руперт вновь позвонил сыщику. И тот назначил ему встречу в одном из уютных кафе, в центре города.
Руперт прибыл к назначенному сроку в кафе, там его ждал Панин.
— Здравствуйте, — сказал Руперт, — я не опоздал?
— Даже раньше пришли, — ответил Панин. — Я заказал вам кофе, не возражаете.
— Нет. Спасибо. Что вам стало известно? Я смотрю, вы изрядно поработали.
— Скажем так, было нелегко, — ответил Панин. — Мне пришлось перерыть много бумаг, поднять старые дела, которым более 30-ти лет. Они уже давно пылятся в архиве.
— Интересная информация есть? — спросил Руперт.
— Сперва, о преступлении, — начал Панин, — за которое Германа, тогда ему было почти шестнадцать лет, посадили на год. Но потом освободили досрочно. Амнистия. В тюрьме он вел себя хорошо, никаких замечаний не было.
— За что же его посадили?
— Дело не менее странное, чем последнее, — ответил Панин. — Его обнаружили соседи по квартире, где проживал одинокий мужчина лет семидесяти. В квартире был лишь он. Ранее никто не видел, чтобы Герман приходил к старику. Хозяин квартиры вел весьма уединенный образ жизни, ни с кем не общался. В тот день обнаружили его труп — в речке. Были свидетели, утверждавшие, что якобы он сам спрыгнул с моста.
— Самоубийство? — спросил Руперт.
— Не доказано. Никаких писем он после себя не оставил. Зато молодой юноша оставил множество отпечатков пальцев в его квартире. И главное…
— Как он попал в квартиру?
— Именно это. При нем обнаружены ключи от квартиры. Ключи были в одном экземпляре, во всяком случае, других мы не обнаружили. На вопрос: где он взял ключи, парень молчал. Суд дал ему что-то около года, кажется, восемь месяцев. Сначала хотели дать условно, ведь парень ничего не вынес из квартиры, но… странная смерть старика — хозяина квартиры, заставила многих призадуматься в этом деле. Решили, что парень выкрал ключи с целью обокрасть, но был уличен неожиданным и случайным появлением соседей по этажу.
— Понятно. Вы говорили что-то о тех, кто знал Германа.
— Да, это и вызвало у меня осложнения. Но сперва, любопытный факт.
— Какой?
— Старик, который якобы покончил с собой… Понимаете, я не нашел ни одного родственника. Он был одинок.
— И что?
— Пока не знаю. Я просто вспомнил, что когда казнили Германа Кухта, у него тоже не было родственников, я имею в виду, из живых.
— Да, любопытно. Может совпадение, — предположил Руперт.
— Да, скорей всего. Просто я люблю замечать любопытные и интересные факты и совпадения. Иногда они оказываются неслучайны, — сказал Панин. — Теперь о моем втором деле. Я из старых архивов все-таки нашел тех заключенных, кто находился в одной камере с молодым Германом. Конечно, все они уже отсидели свой срок и покинули тюрьму, но… один рецидивист не раз возвращался в тюрьму. Он отсиживал то 5, то 7 лет, то трешник, и каждый раз его ловили, судили, и он вновь возвращался на нары. Я нашел его, он и теперь отбывает очередной срок за разбой. На этот раз, умер мужчина, и ваш подопечный получил десять лет. Так что ему сидеть еще не менее шести лет осталось. Вы можете с ним встретиться, правда, я не знаю как. Вас не допустят к нему, нужно специальное разрешение.
— Это моя забота, — ответил Руперт. — Как этого заключенного зовут?
— Архипов его фамилия. Олег Архипов, — ответил Панин. — Вряд ли вам эта встреча поможет. Дело старое. Он может не помнить.
— Но попытаться следует. Иного пока не вижу. Спасибо вам за помощь.
— Рад был помочь, заодно, поупражнялся в английском языке. Жене расскажу.
Вечером того же дня, Руперт позвонил Цареву. Была у него надежда, что тот сможет ему помочь встретиться с заключенным. И он не ошибся.
— Вы получили бандероль с полотнами? — спросил Руперт.
— Да, они у меня.
— Я надеюсь, что теперь ваши люди не будут меня преследовать. Вы ведь получили то, что хотели, — сказал Руперт.
— А вы? Вы удовлетворены ходом вашего расследования? — спросил Царев.
— Я хотел с вами об этом поговорить. Скажите, вы интересовались жизнью Германа Кухта?
— Меня интересовали его работы.
— А вам известно, что у него был дневник? — спросил Руперт.
В трубке повисла тишина. Спустя время Царев ответил.
— А что вам об этом известно?
— Думаю, что не более вашего. Вы ведь наверняка искали его, но не нашли.
— У вас есть предположения, где бы он мог быть? — спросил Царев.
— Пока нет, но дело не завершено, и я буду искать. Для этого мне понадобиться кое-какая ваша помощь.
— В таком случае, — сказал уверенным голосом Царев, — я готов нанять вас. Если вы найдете дневник Германа или хотя бы нападете на его след, то я вам хорошо заплачу. В обиде не будете. Слово мое вы знаете.
— Я уже говорил, что работы Германа меня не интересуют, если я найду дневник, то он ваш. Мне нужно только узнать его содержание.
— Договорились, — ответил Царев. — Что вы хотели?
— Мне нужно встретиться с одним из заключенных в тюрьме.
— Как его имя?
— Я скажу это только после встречи.
— Хорошо, я поговорю с директором тюрьмы. Что-то еще? — спросил Царев.
— У меня к вам несложный вопрос. Скажите, что вам сниться в последнее время? Только прошу не обижаться. Это тоже имеет отношение к расследованию.
— Ничего странного. Обычные сны, — ответил Царев. — А что?
— Говорят, что картины могут воздействовать на их хозяина.
Последнюю фразу Руперт сказал, потому что вспомнил свои сны. После которых у него сложилось впечатление, что он напрямую имеет отношение ко всем событиям, которые возникали с ним.
— Я о таком не слышал. Это бабские забобоны. Я лишь коллекционер, и эти иконы меня интересуют постольку поскольку, — ответил Царев. — Я надеюсь, что наш договор в силе, и вы сдержите обещание.
— А вы людей своих уберете?
— Они получат другое задание — будут охранять вас.
Заручившись поддержкой директора тюрьмы, Руперт Коу мог теперь навещать любого заключенного и бывать хоть в каждой камере — столь велика была сила и могущество Царева.
Проходя мимо мрачных дверей камер, Руперт был поражен нечеловеческими условиями, в которых содержались люди. Он понимал, что эти заключенные в своей жизни сделали преступления перед государством и людьми, и поэтому отбывали свой срок в ограниченных условиях. Но он не мог понять — почему государство так издевалось над заключенными, ведь они тоже люди. В одной камере со зловонным запахом (небольшая яма, служившая туалетом, был расположен в углу камеры), где должны были находиться не более восьми человек, в действительности было около сорока людей. По ним ползали тараканы, вши, клопы. Про болезни и говорить страшно. Многие умирали или были заражены туберкулезом. Больные содержались вместе со здоровыми в одной камере. Это был верх дизентерии и самое дно нечеловеческих условий. Людям приходилось меняться: одни спали по три часа, другие сидели, третьи стояли, а ходить не было возможности. Кормили очень плохо. Жидкий суп и вчерашняя каша, хлеб местами был испорчен. У многих заключенных была видна бледная кожа с язвами и прыщами. Из-под этой кожи виднелись кости. Мышцы у многих были на стадии атрофирования — из-за недостатка движений и пищи. Что же это было за государство, какие в нем правили законы, чтобы к людям, пусть даже оступившимся, была применена полная изоляция и абсолютное равнодушие, словно на них уже поставил кто-то вечное клеймо проклятия. Ясно было, что эти люди были не нужны обществу, и оно от них отвернулось, списало. Руперту на мгновение показалось, что уж лучше этих заключенных расстреляли, чем заставляли так низко влачить свой век.
