Виктор Полонский - Главная роль Веры Холодной
– Мельпомене?! – рассмеялась Вера. – Это каким же образом вы ей служили?
– Самым что ни на есть прямым, сударыня, – немного обиженно ответил извозчик. – Сидел вот так на козлах да лошадью правил. Мне сам Василий Пантелеймонович Далматов, царствие ему небесное, говорил не раз: «Знай, Федор, другие извозчики мамоне служат, а ты, братец, – Мельпомене! Понимай и гордись!»
Вера рассмеялась пуще прежнего. Извозчик обиделся окончательно и остаток пути молчал, но, получив полтину на чай, заулыбался в окладистую ухоженную бороду и пожелал Вере хорошего дня.
Можно было счесть встречу со «служителем Мельпомены» случайностью, но Вера поспешила истолковать ее как добрый знак, ведь в Петербург она приехала под «театральным» предлогом. Перебрав в уме возможные варианты, Вера обратилась за помощью к тетушке. План ее был таков. Одна из знакомых актрис Елены Константиновны, узнав о том, как страстно Вера мечтает о сцене, прониклась к ней заочно расположением и решила познакомить ее с известным актером и режиссером Петровским. Петровский, который долгое время служил в московском театре Корша, хорошо знает саму Елену Константиновну и вообще благоволит москвичам. Он уже дал согласие, и теперь Вере надо ехать в Петербург. Вдруг это ее судьба?
Всю эту историю Вера выдумала, но оказалось, что тетя Лена действительно знакома с Петровским и что тот в самом деле благоволит москвичам, находя их более раскрепощенными, нежели холодные чопорные петербуржцы. Тетушка сказала, что, возможно, имело бы смысл показаться Петровскому в самом деле, но это означало бы проволочку, а Вера не могла позволить себе терять время. Так же как не могла рассказывать об истинной цели своей скоропалительной поездки. Впрочем, Елена Константиновна, будучи человеком деликатным, мучить Веру вопросами не стала. Только попросила дать честное слово, что это не какой-нибудь адюльтер. Вера этого ожидала, поскольку хорошо знала тетушку. То, что актриса Лешковская – человек строгих нравов и высоких принципов, знала вся Москва. Ее имя давно стало нарицательным в театральной среде. Если хотели подчеркнуть, что кто-то из молодых актрис не добивается ролей уступчивостью, то говорили «она – вторая Лешковская». Сама Елена Константиновна этого выражения не любила.
Владимир против поездки не возражал. Вера ему так все преподнесла, что возражать было невозможно. Все решено, уговор дороже денег, надо ехать. Только сказал, чтобы Вера не вздумала ехать вторым классом, только первым и непременно на курьерском. Вера и так собиралась ехать первым классом и на курьерском, который отходил в половине десятого вечера, а в десять минут девятого прибывал в Петербург. Меньше одиннадцати часов пути, да вдобавок ночью. Удобно.
С соседкой по купе, правда, не повезло – попалась пожилая неразговорчивая жена какого-то генерала. Александра Федоровна, тезка государыни. Как вошла, сразу же углядела где-то пылинку и разбранила кондуктора за грязь. Затем достала из бывшего при ней саквояжа, похожего на тот, с которым ходят доктора, добрую дюжину пузырьков, отпила из каждого (где ложечкой мерила, где маленьким стаканчиком), перекрестилась и улеглась спать, оставив пузырьки на столике, где они мелодично позвякивали до утра. Вроде бы не повезло, но, с другой стороны, повезло. С приятной попутчицей Вера проболтала бы всю ночь, а так тоже легла спать и под стук колес очень скоро заснула. Спала хорошо, глубоким, покойным сном и утром чувствовала себя полной сил. Разве плохо?
При виде здания Главного штаба Вера поначалу растерялась – огромное какое, во всю немаленькую Дворцовую площадь, поди-ка, найди там нужного человека. Было даже искушение уехать на том же извозчике обратно на вокзал, забрать отданный на хранение багаж и уехать домой в Москву первым же поездом, пусть и не курьерским. Но искушения на то и посылаются, чтобы их перебарывать, вот Вера и переборола.
Все оказалось не так страшно, какой-никакой, а порядок в военном ведомстве существовал. Через каких-то полчаса очередной офицер, уже пятый по счету из тех, кому пришлось объяснять суть дела, ввел Веру в кабинет, где сидел Ерандаков.
Генерал совершенно не изменился, разве что только располнел чуточку больше. Или просто массивная старинная мебель добавляла солидности и хозяину. Вериному появлению он, казалось, совершенно не удивился, а если удивился, то виду не подал. Он вообще не производил впечатления человека, которого можно чем-нибудь удивить. Выслушал тоже спокойно, бесстрастно. Когда Вера закончила свой довольно продолжительный монолог, сказал:
– Что ж, кто на молоке обжегся, тот и на воду дует. Только на сей раз вы, Вера Васильевна, сомневаетесь напрасно. Немысский не предатель, он делает то, что должен, и мне не в чем его упрекнуть. В Москве у нас дела шли не лучшим образом. То предатель, то бестолочь, но сейчас Московское отделение возглавляет умный, дельный и преданный офицер, которому вы можете доверять, как мне. Мне-то, смею надеяться, вы доверяете?
– Вам – доверяю, – без всякого кокетства ответила Вера. – А теперь и Немысскому доверяю, раз уж вы за него поручились. Вы, Василий Андреевич, не считайте меня взбалмошной дурочкой…
– Как можно! – перебил Ерандаков. – Боже упаси! Мой грех – надо было письмо вам написать, а то действительно… Но у меня и в мыслях не было, что Немысского можно в чем-нибудь заподозрить. Он такой… э-э-э… правильный, что правильнее и быть не может. Но понимаю, кто на молоке обжегся… Это верно. Сам, знаете ли, грешен. Кроме Немысского и еще одного сотрудника, титулярного советника Шаблыкина, я в Московском отделении никому безоговорочно доверять не склонен. Во всех остальных нет да усомнюсь. Вы запомните Шаблыкина, вдруг вас с ним случай сведет. Весьма достойный человек, на которого можно положиться.
Вера запомнила. Заодно и порадовалась тому, как она хорошо все придумала. Приехала и разрубила гордиев узел сомнений одним махом. Главное, чтобы Немысский не узнал, а то еще обидится. Но Ерандаков пообещал сохранить Верин приезд в тайне, а его обещанию можно было верить.
– Про московские дела спрашивать не стану, – сказал полковник в завершение разговора, – а вот про наши немного расскажу. В апреле сразу две удачи. Первая – нам наконец-то удалось прихлопнуть, – Ерандаков несильно хлопнул по столешнице широкой ладонью, – перестраховочную компанию «Шнитке и Берг». Им мало было тех сведений, которые они получали законным образом, требуя при оформлении контрактов от своих клиентов предоставления исчерпывающей информации по объектам страхования. Начали еще и секретные чертежи скупать. До того обнаглели, что в газетах объявление пропечатали: «Фирма, занимающаяся созданием новых машин, готова хорошо заплатить за интересные идеи, подтвержденные расчетами и чертежами». Каково?! Будь моя воля, Вера Васильевна, так я вообще все иностранные конторы такого рода позакрывал бы. И конторы по кредитам тоже[45]. Одно Петербургское отделение «Института Шиммельпфенга» чего стоит. Обороты всех заводов, железнодорожные и морские грузообороты, данные о доходах всех должностных лиц от восьмого класса[46] и выше. Вот вы мне скажите, Вера Васильевна, могут ли быть полезны противнику сведения о доходах наших чиновников?
– Разумеется, – ответила Вера. – Нуждающегося в деньгах можно подкупить, живущего не по средствам – шантажировать.
– Верно! – одобрил Ерандаков. – Вы это понимаете, а некоторые генералы из штаба не понимают! Или не хотят понимать, что еще хуже. Но я доберусь до «Института Шиммельпфенга», непременно доберусь! Всему свое время. А вторая наша удача в том, что мы разоблачили хорошо законспирированного агента германского генштаба. Настолько хорошо законспирированного, что о нем другие шпионы ничего не знали. Только в посольстве был один человек, отправлявший его донесения в Берлин дипломатической почтой. Таких агентов мы называем «кротами», потому что найти их не легче, чем крота из норы вытащить. Знаете, кем оказался этот «крот»? Приват-доцентом Женского медицинского института! С обширной частной практикой по кожным заболеваниям и… кгм… сифилису! Народу к нему ходило тьма-тьмущая, пойди догадайся, кто больной, а кто шпион. Он настолько был уверен в собственной безопасности, что хранил шпионскую картотеку у себя в клинике, на Архиерейской…
В словах Ерандакова Вере послышался скрытый упрек – вот, мол, как мы здесь, в Петербурге, стараемся, а вы в Москве ворон считаете. Но какой резон упрекать ее, простую помощницу? А Немысскому, как подчиненному, можно и прямо сказать, так, мол, и так, недоволен я вами, штабс-ротмистр, будете продолжать в том же духе, продолжите службу на Камчатке. У военных это принято, чуть что – сразу Камчатку поминать или Сахалин. Тьмутаракань, короче говоря. Нет, это Ерандаков не упрекал, а просто хвастался. Как славно (и удобно!) быть хорошенькой женщиной. К хорошеньким женщинам мужчины относятся по-особому. Будь Вера старой, или некрасивой, или вовсе – мужчиной, Ерандаков скорее всего принимать бы ее не стал. Поручил бы адъютанту выслушать и разобраться, он же занятой человек, руководит не только столичной, но и вообще всей российской контрразведкой. А ее так вот сразу к нему провели. Или у них, в контрразведке, так заведено, чтобы без лишних проволочек? Но быть хорошенькой женщиной все равно славно. Вот если бы еще никогда не стареть!
