Клод Изнер - Коричневые башмаки с набережной Вольтера
– Не кисни, приятель, вот тебе два су, на лишние выпей за мое здоровье.
– Ну, Гляди-в-Оба, ты мой спаситель! Я верну!
Распрощавшись с оборванцем, старый нищий направил стопы к улице Бризмиш. Там, в подвале здания, предназначенного на слом, он обустроил себе жилище. Укрывшись от ветра под навесом подъезда, зажег огарок свечи, переступил порог и услышал какой-то шорох.
– Неужто гости у меня? Этого еще не хватало! Кого там принесла нелегкая?
Папаша Гляди-в-Оба сделал несколько нерешительных шагов по полу, заваленному мусором и объедками… и замер: кто-то сзади схватил его за воротник куртки, а между лопатками он почувствовал давление чего-то острого и твердого.
– Вечер добрый, Гляди-в-Оба, я в точности за тобой. Не вертись, дружище. Ты ведь уже слепой, будет обидно, наверное, сделаться еще и немым.
– Не по адресу вы вломились. Я ж гол как сокол, что с меня взять?
– Сейчас разрыдаюсь от жалости. – Голос неопределенного тембра, лишенный интонаций, звучал прямо над ухом нищего. – Берегись, Гляди-в-Оба, ты меня не знаешь, но мне-то о тебе много чего известно. Я за тобой наблюдаю, глаз с тебя не спускаю. Помнишь, что было десятого января? В тот день ты обчистил кружку для подаяний в церкви Святого Евстахия. И скажу тебе, небогоугодное это дело зариться на поповские денежки, очень это некрасиво, постыдился бы! Впрочем, отпускаю тебе грехи, сын мой, ибо Господь велел прощать. Так вот, вечером того же дня ты ошивался на улице Пьера Леско. Мне нужно знать, не заметил ли ты кого-нибудь, выходившего из дома Филомены Лакарель.
– Нет, – выдохнул старик.
– Обманывать нехорошо, Гляди-в-Оба. Ложью сыт не будешь. А если я чуть надавлю на клинок, так и вовсе навсегда голодным останешься.
– Э-э… ну там много всякого народу ходило-выходило. В тот самый вечер, о котором вы толкуете, к примеру, видал я какого-то типчика, по уши закутанного в плащ, да еще в капюшоне, так что физиономии не разглядеть было. Так этот типчик как раз из дома Филомены вышел с двумя корзинками. А потом, через пару дней, одна толстуха от нее выскочила да так дунула – только пятки сверкали.
– Толстуха? Как ее зовут?
– Без понятия. Она приятельница Филомены.
– Знаешь, где она живет?
– Не-а. Но они иногда вместе ходят перекусить да пропустить стаканчик в кабачок «Морай» на улице Тюрбиго.
– Очень мило с твоей стороны, папаша Гляди-в-Оба, поделиться со мной такими важными сведениями. А теперь слушай меня внимательно. Вероятно, тебя захотят допросить флики, и вот что ты им скажешь – запомни хорошенько, это в твоих интересах, если хочешь и дальше дышать прекрасным воздухом столицы…
Ему на ухо прошептали инструкции, потом неожиданно давление острого между лопатками исчезло. Папаша Гляди-в-Оба скосил глаза, не решаясь пошевелиться, и увидел в дверном проеме пару коричневых башмаков, которые вышли из здания и быстро зашагали к улице Ломбардцев. Старик перевел дыхание – до этого ему казалось, будто в горле застрял огромный ледяной камень. Кровь гулко пульсировала в висках. Вокруг было пусто и тихо. Он еще раз заставил себя глубоко вдохнуть и выдохнуть. Зажег потухший свечной огарок, тщательно осмотрел коридор – не затаился ли кто еще? – спустился по винтовой лестнице в подвал и так же тщательно обследовал все помещение. Лишь после этого он тяжело опустился на ворох тряпок в углу, служивший ему постелью. Теперь можно подумать о простом и понятном: чем он утром будет завтракать, к примеру. Но сперва надо опустошить литровую бутыль винца…
Леонард и Петронилла Липпманн покинули родные Эльзас и Лотарингию после войны 1870 года, потому что в отличие от многих своих земляков не считали возможным покориться власти кайзера. В Париже на бульваре Сен-Жермен они открыли пивной ресторан «На берегах Рейна»[68], его завсегдатаями стали бывшие члены различных литературных кружков – «Гидропаты», «Шершавые», «Декаденты» – и среди них Жан Мореас, Лоран Тайяд, Муне-Сюлли[69]. Вскоре ресторан стал излюбленным местом встреч литераторов, в том числе весьма известных – например, сюда часто захаживал Верлен. Художники, критики, журналисты тоже не обходили стороной симпатичное заведение с отделанным красным деревом фасадом, перед которым стояла бронзовая статуя Дидро, и с удовольствием усаживались в комфортабельные кресла за столиками в уютном зале. Что до случайных посетителей, опрометчиво ступивших «На берега Рейна» выпить кружку пива, долго они тут не задерживались – их обращали в бегство остроты и подколки со стороны современной культурной и интеллектуальной элиты.
Жозеф вошел в зал, уставленный банкетками, обтянутыми молескином, и остановился в рстерянности. Если делегация Фантастической академии уже здесь, как ее распознать? Но ломать голову имениннику не пришлось – к нему тотчас с поклоном приблизился половой в черной рубашке и длинном белом фартуке:
– Месье Пиньо? Ваши друзья уже ждут.
Жозеф перевел дух и двинулся за проводником в глубь обеденного зала.
– С днем рождения! – грянули хором Виктор, Таша, Кэндзи, Джина, Эфросинья, Айрис, Мишлин Баллю, Рауль Перо и Фюльбер Ботье, поднимая бокалы.
Ошеломленный Жозеф на мгновение потерял дар речи.
– Так это вы! – выдавил он, не в силах скрыть волнение. – Разыграли меня!
– Подарки получишь на десерт, котеночек. Да будет тебе известно, весь этот праздник придумала Айрис, а счет оплачивает месье Мори, – сообщила Эфросинья. – Давай скорее усаживайся на почетное место!
Хозяева ресторана, которым родная традиционная кухня, судя по дородным фигурам, была на пользу, тоже вышли поздравить именинника. За ними следовали половые с наполненными пивными кружками, брецелями[70] и прочей снедью. Один из них торжественно объявил:
– Свинина с картофелем и кислой капустой, эльзасское вино и ромовая баба!
– Ох-ох, ну и задачки, числом две: съесть да выпить всю эту вкуснотищу, а потом до утра дожить, – пригорюнилась Эфросинья.
– Не волнуйтесь, мадам, гевурцтраминер[71] обладает мягким фруктовым вкусом, пьется легко, и свинина под него проскочит как на салазках! – радостно заверил половой.
– А кто это там идет к выходу? Не Альфред Жарри[72]? – спросил его Виктор.
– Верно, месье, он самый. У нас для него открыт кредит. Заведение поощряет развитие изящной словесности и прочих художеств.
В честь Жозефа снова были подняты бокалы и кружки. Кэндзи рассказал об их с Джиной путешествии в Лондон, Джина поделилась впечатлениями. Мишлина Баллю, одаренная конфитюрами, превозносила щедрость Эфросиньи. Пиво и здравицы присутствующих, собравшихся здесь только ради него, заставили Жозефа воспрянуть духом. Немного придя в себя, он заметил, что Фюльбер Ботье определенно чем-то обеспокоен.
– Дела не ладятся, крестный? Какой-то вы хмурый.
– Нет-нет, должно быть, насморк подхватил, – отмахнулся букинист.
Но Жозеф слишком хорошо его изучил и понимал: если Фюльбер вот так нервно теребит очки на носу, значит, с ним случилось что-то посерьезнее насморка. Однако молодой человек не стал приставать с расспросами. Краем глаза он заметил, что Виктор и Рауль Перо обмениваются странными знаками. А эти-то что замышляют? В разговорах за столом в этот момент возникла пауза – тихий ангел пролетел под сияющими люстрами, – и донеслись обрывки беседы двух репортеров, расположившихся по соседству:
– Ну теперь точно начнется травля этого Золя-золотаря. Не в ту выгребную яму он полез. Так что навострим перья – надо непременно в этом поучаствовать. Его поддержали всего-то полдюжины депутатов-социалистов. Сегодня в Бурбонском дворце[73] вдребезги разнесли открытое письмо в «Авроре», все депутаты по этому случаю сплотились и пошли единым фронтом – клерикалы, умеренные, левые республиканцы, радикалы и большинство социалистов. Альбер де Мен[74] с трибуны требовал принятия мер против автора «Я обвиняю!..», орал как резаный! Центристы так и вовсе выступили ансамблем – хор перепуганных старых дев.
– И все из-за какого-то жида, я вас умоляю!
Ошеломленные новостью сотрапезники за праздничным столом отложили вилки. Джина и Таша сидели красные, у Виктора дрожали от гнева руки. Задетая за живое и разъяренная оскорблением, которое имело отношение и к ее семье, Эфросинья отодвинула стул, намереваясь встать.
– Я сейчас покажу этим писакам, где раки зимуют! – процедила она сквозь зубы.
Мишлин Баллю ухватила ее за руку:
– А вы знаете, что в «Амбигю» опять дают «Пропойцу»? Обожаю драмы Жюля Мари[75], они всегда хорошо кончаются, в них торжествует справедливость!
– Браво, мадам Баллю! – похвалил Кэндзи. – Давайте поднимем кружки за справедливость, свободу мысли и равные права для всех временных обитателей Земли, нашего общего отечества, жалкой, кружащейся в бездне пылинки, чье назначение нам неведомо.
