Евгений Сухов - Генералы шального азарта
– Да? – повторился Огонь-Догановский.
– И решил… купить у вас собачку…
Трактирщик испытующе посмотрел в глаза старика и, заметив в них радость, добавил:
– Чтобы помочь, так сказать, нуждающемуся человеку…
– Мир не без добрых людей, – счастливо выдохнул «отставной чиновник». – Я всегда это говорил, даже спорил, бывало… Однажды мы с моим племянником как раз поспорили на эту тему. Он говорил, что когда человек попадает в тяжелую ситуацию, все от него отворачиваются, даже друзья, и помощи практически ни от кого не дождешься. Все заняты своими делами, и до ваших никому дела нет… Я же отвечал ему, что и в трудную ситуацию всегда найдется человек, хотя бы один, – Алексей Васильевич с величайшим изъявлением благодарности посмотрел на трактирщика и добавил: – Такой, к примеру, как вы, который протянет вам руку помощи, причем совершенно бескорыстно…
Время приближалось к четырем. Надлежало торопиться, покамест не заявился «граф», и трактирщик нетерпеливо спросил:
– Так вы по-прежнему хотите продать собаку?
– Да, – коротко ответил Огонь-Догановский. И вознамерился продолжать разглагольствовать на тему наличия в жизни каждого из людей хоть одного, но хорошего человека, готового в трудную минуту прийти на помощь, однако трактирщик не дал ему говорить:
– Тогда я готов предложить вам за нее… сто рублей.
Это сумма вылетела из уст трактирщика случайно, раньше, чем пришла мысль предложить «отставному чиновнику» сотенную. Только сказав это, трактирщик подумал: а почему нет?
– Но ведь это чистокровный брюссельский гриффон, – слегка опешил старик. – Такие собаки стоят в Европе до тысячи рублей, – добавил он озадаченно. – А иногда и поболее.
– Так то в Европе, – резонно заметил трактирщик. – А мы живем в Поречье… Где же взять такие деньжищи!
Аргумент в его словах, конечно, имелся. Однако «отставной чиновник» и не думал сдаваться.
– Я приобрел эту собачку за четыреста рублей, – промолвил он с дрожью в голосе. – А стоила она, по меньшей мере, шестьсот. Вы же предлагаете мне сто рублей. Побойтесь Бога, сударь!
– Сто десять, – сказал трактирщик, поглядывая на настенные часы, стрелки которых показывали без четверти четыре.
– Триста, – заявил Огонь-Догановский.
– Нет, это вы побойтесь Бога! – возмутился трактирщик. – Ведь еще пару часов назад вы предлагали мне купить пса за двести пятьдесят! С какой же стати теперь триста?
– Хорошо, двести пятьдесят, – согласился «отставной чиновник».
– Сто двадцать пять, – выдал свою цену трактирщик.
– Это чистокровный брюссельский гриффон, если вы забыли, – повторился Алексей Васильевич и с любопытством взглянул из-под кустистых бровей на своего оппонента.
– Да знаю, знаю, – сказал трактирщик. – Порода, полученная в результате скрещивания королевского чарльз-спаниеля с каким-то пинчером. – И прикусил язык.
– С аффенпинчером, – поправил его Огонь-Догановский. – А вы откуда знаете?
– Да ничего я не знаю, – отмахнулся от неприятной темы трактирщик и посмотрел на часы. Они показывали без двенадцати четыре. Надлежало торопиться, покуда не пришел «граф». Графы – личности обязательные и пунктуальные…
– Хорошо, – тряхнул головой трактирщик. – Сто пятьдесят рублей.
– Двести двадцать пять, – обозначил уступку «отставной чиновник».
– Ну, вы и жук, – покачав головой, заметил на это трактирщик. – Говорите, что стеснены в средствах, а сами торгуетесь, как на базаре. Сто семьдесят пять!
– Двести пятнадцать, – еще уступил Огонь-Догановский. И посмотрел на столик в углу, где сидел неприметный господин в котелке и теплой шинели, ничуть не обращавший внимания на их разговор. Казалось, он всецело поглощен солянкой, которую он вычерпывал из тарелки с какой-то механической монотонностью. Это почему-то насторожило Алексея Васильевича, и он уже тише, но много решительнее произнес:
– Двести. Ровно двести рублей. Идет?
Часы показали без восьми четыре. Трактирщик немного подумал, потом протянул старику руку и ответил:
– Договорились.
Торговаться с «отставным чиновником» дальше не было резона, ибо «граф» мог вот-вот заявиться, и тогда дело могло прогореть. А тут все-таки полторы сотни навару…
Огонь-Догановский пожал протянутую руку и принял восемь четвертных билетов. Еще раз глянув в сторону уткнувшегося в тарелку человека в котелке и теплой шинели, он поблагодарил трактирщика за бесплатную стопку и вышел. А человек в теплой шинели остался сидеть. Он и явился единственным зрителем завершения этой комедии с тупым и жадным трактирщиком, липовыми богатым «графом», нищим «отставным чиновником» и обычной помойной дворнягой, которая сейчас спала, сытая и довольная жизнью, видно, рассчитывая остаток дней провести в довольствии.
А поглядеть было на что…
Вначале трактирщик смотрел на часы поминутно, едва сдерживая радость, которая буквально распирала его. Шутка ли? Сто пятьдесят рублей навару на перепродаже никчемной с виду собачонки? Такое, милостивые государи, случается не часто. Если вообще когда-либо случается…
Когда часы пробили четыре пополудни, трактирщик стал неотрывно смотреть на дверь. Граф почему-то опаздывал.
Тревога на лице трактирщика появилась в половине пятого, а в начале шестого он был мрачен, как грозовая туча. Он то ходил из угла в угол, бормоча себе под нос проклятия, и иногда при желании можно было услышать бранное слово. Причем слово это было обращено не к «графу» или «отставному чиновнику», а к нему самому. Некая разновидность самокритики. И, надо сказать, характеризовало его довольно точно. А уж как жаль было выкинутых на ветер двухсот рублей! Он то стоял недвижимым за стойкой, тупо уставившись в одну точку, то переводил взгляд на пса, улыбающегося во сне каким-то своим радужным переживаниям и конвульсивно дергающего задними лапами: очевидно, помойной шавке снился какой-то увлекательный сон…
В шесть часов трактирщик ни с того ни с сего (но только не для господина в теплой шинели) хрястнул об пол чайный стакан, и осколки от него разлетелись в разные стороны. Невидимый, а в котелке и теплой шинели был именно он, ухмыльнулся и поднялся из-за стола. Делать здесь было больше нечего, ибо финальная часть истории про собачку и трактирщика-растяпу завершилась разлетевшимся на мелкие осколки чайным стаканом.
Невидимый вышел из трактира, решая, когда ему ехать в Смоленск для доклада полицеймейстеру об очередной удачно проведенной Огонь-Догановским афере, сегодня или уж завтра; вслед за ним, визжа и скуля от страха и несправедливости, вылетел из дверей заведения и «брюссельский гриффон». Пес плюхнулся в сугроб, немного полежал в нем, очевидно, размышляя о превратностях судьбы, а затем боком потрусил в сторону помойки близ общественного отхожего места. Фарт закончился, а вместе с ним и собачье счастье. Впрочем, счастье – такая штука, что никогда не бывает долгой.
* * *– Значит, хрястнул стаканом об пол? – захохотал во все горло полицеймейстер Данзас, которого, к удивлению филера, искренне развеселила услышанная история. – Ай да хитрецы!
– Точно так, ваше высокородие, – ответил Невидимый на полном серьезе, без всякого намека на улыбку. – Развели этого трактирщика на две сотни, как мальчугана сопливого.
– Не-ет, – протянул полицеймейстер раздумчиво. – Это не трактирщик сопливый мальчуган. Это Огонь-Догановский со своим приятелем ладные умельцы, каких еще поискать. И ведь не прихватишь…
– Так это же явное мошенничество, ваше высокородие! – Филер Невидимый работником был добросовестным, но и самолюбивым. И желал, чтобы его работа не была бесполезной и давала соответствующие результаты. А тут, выходит, зря столько времени башмаки за «стариком» топтал? Выдавать бродячего шелудивого пса за породистого… как его… Впрочем, не важно!
– Конечно, мошенничество, – согласился Данзас. – Однако выкладывать за обыкновенную бездомную дворнягу две сотни рублей этого трактирщика никто не принуждал. И сделка выглядит вполне законной: Огонь-Догановский предложил купить собаку, трактирщик согласился.
– И выложил за нее двести рублей?
– И выложил за нее двести рублей, – повторил за филером полицеймейстер. – Противузаконного в этой сделке ничего нет. И произведена она была при полном обоюдном согласии. Вот ежели бы в разговоре с трактирщиком Огонь-Догановский напрямую бы сказал, что собака эта есть, как это… – он вопросительно посмотрел на Невидимого.
– Брюссельский гриффон, – подсказал полицеймейстеру филер.
– …Да, брюссельский гриффон, то тогда другое дело. Тогда это введение в заблуждение одним лицом другого лица с целью получения наживы. И это уголовно наказуемо…
– Объект, простите, Огонь-Догановский такие слова говорил, ваше высокородие, – сказал филер и неожиданно улыбнулся. Улыбка у него была мягкой и душевной.
