Николь Апсон - Печаль на двоих
— Нет, еще не готова. А может, и вовсе его не захочет.
— А ты не думаешь, что стоит сказать об этом Лидии?
— Стоит, но сначала я должна тщательно продумать, что именно ей сказать.
— Ты всегда нравилась Марте, правда же? — Леттис пристально посмотрела на Джозефину, и та поняла, какие мысли промелькнули в голове у ее подруги, однако у Леттис хватило такта ни о чем ее больше не расспрашивать. — Я уверена, ты сама во всем разберешься. Но если тебе понадобится помощь, ты знаешь, где меня найти. И никому больше знать об этом не нужно.
Джозефина благодарно улыбнулась.
— А что ты скажешь остальным? Они ведь захотят узнать, с какой стати ты пустилась за мной вдогонку.
— Не захотят. Они думают, что я нашла под столом твою перчатку. — Леттис нежно сжала руку Джозефины. — Все уладится. Увидимся завтра.
Когда Марджори пришла в себя, то поняла, что лежит на полу в мастерской. Главное освещение в студии оказалось выключено, и свет исходил только от лампы на столе Хильды Ридер. Марджори было ужасно холодно, и она попыталась сесть, но тело ее отяжелело и к тому же головокружение и тошнота настолько мучили ее, что удалось присесть лишь на несколько секунд. Голова Марджори упала на дощатый пол. Она молча лежала на спине, ожидая, что неприятные ощущения вот-вот пройдут, и пыталась понять, что с ней случилось. В комнате было так тихо, что Марджори решила, будто уже никого нет, но ее заблуждение длилось недолго — где-то послышался шорох, словно из бутылочки высыпали таблетки, и, прислушавшись повнимательней, она поняла, что кто-то вкрадчивыми шагами бродит по комнате. От этих неспешных шагов сердце ее сжалось. И Марджори снова потеряла сознание.
Когда она пришла в себя, то смутно почувствовала, что над ней кто-то склонился, и тут же этот кто-то схватил ее под мышки и, как инвалида, потащил к столу главной закройщицы. Ее резко водрузили на стул и куском материи завязали за спиной руки. Марджори попыталась было сопротивляться, но язык ее едва ворочался и из гортани вырывались лишь странные, незнакомые ей самой звуки. Лицо и ладони покрылись холодным потом, и хотя она поначалу сообразила, что этот пот выступил из-за того, что ее чем-то одурманили, девушке тут же стало казаться, будто дело вовсе не в дурмане, а в страхе, который медленно, но неотвратимо расползался по всему телу. Марджори отчаянно пыталась осмыслить происходящее, но между ней и лампой пролегла тень, и лишь когда эта тень отодвинулась в сторону, девушка поняла: то, что ей сейчас пришлось пережить, ничто по сравнению с тем, что ее ожидало. Свет от лампы падал на иглу, но не на тонкую, какие обычно лежали на столе Хильды Ридер, а толстую, рогожную, знакомую Марджори по тюремным временам. Рядом с иглой — по-прежнему в коробке — лежал купленный ею утром стеклярус. Коробку неторопливо подняли, открыли, и снова послышался тот самый звук, который она приняла за пересыпание таблеток, и Марджори в ужасе увидела, как перед ней на стол выплеснулась россыпь острых черных стекляшек.
Ожидание казалось невыносимым и облегчалось лишь тем, что она была безумно измождена. Больше всего ей теперь хотелось лечь и впасть в забытье, но Марджори привязали к стулу, а еще теплившееся в ней стремление выжить подсказывало, что она не должна терять сознание. Дышала Марджори теперь глубокими прерывистыми вздохами, и все же решила попытаться взглянуть этому кошмару прямо в лицо. То был ее последний вызов судьбе.
Руки, коснувшись ее лица, вдруг раздвинул и ей рот и стали запихивать в него горсть за горстью стеклярус. Острие бус резало ей язык, стекло скрежетало на зубах, и рот начал наполняться кровью. Марджори пыталась выплюнуть стекло, пока оно не успело пройти в горло, но крепкие пальцы сжали ей нос, и теперь, когда она могла дышать только ртом, девушка волей-неволей проглатывала стеклярус, чувствуя, как смерть расползается по всему ее нутру. На секунду руки отодвинулись, и она смогла вдохнуть воздух, но с этим вдохом вторжение стекла только усилилось; Марджори беспомощно закашлялась, и тут же пытка началась сначала. Ее голову отдернули назад, и, яростно разрывая ткань, в кожу ей воткнулась игла, поразив такой болью, перед которой все остальное вмиг померкло. Она почувствовала, как губы прошиваются ниткой, и ее стало тошнить, но рвоте некуда было вытечь, кроме как в нос и горло. Марджори ощущала, что постепенно теряет дыхание, и ноги ее стали бессмысленно биться об пол, отсчитывая последние минуты жизни. Но не успела она еще закрыть глаза, как у нее перед лицом снова появились руки, но уже не для физических мучений. Не в силах сопротивляться, Марджори, поддаваясь движению этих рук, повернула голову вправо и в подставленное ей зеркало узрела страшное, унизительное уродство собственной смерти.
ГЛАВА 6
Хильда Ридер вышла из метро на Пиккадилли-серкус в мир, преображенный свежестью и светом. Снег валил всю ночь напролет, а в небесах уже затаились предвестники новых снегопадов. Хильде всегда казалось, что зима Лондону к лицу больше любых других времен года. Вот и сейчас город сиял ярким блеском морозного утра, и Хильда радовалась, что решилась выйти из спертого воздуха подземки на остановку раньше и насладиться этим утром. На улицах снег уже пал жертвой автомобилей и детских проказ, но на крышах и навесах он лежал все еще не тронутый, и окраска верхних этажей домов стала черно-серо-белой, словно эти дома отпечатали на фотографиях. И только возле неунывающих продавцов цветов, расположившихся на ступенях вокруг «Эроса», пестрели яркими красками букеты, на фоне зимнего пейзажа казавшиеся куда более ценными, чем были на самом деле.
Хильда зашагала по Ковентри-стрит и пересекла Лестер-сквер, как всегда, радостно предвкушая новый рабочий день. Заказов у сестер Мотли сейчас было выше головы, и Хильда приходила в мастерскую почти каждую субботу, чтобы спокойно поработать самой, что по будням, когда ей приходилось присматривать за тридцатью девушками, часто бывало просто невозможным. К счастью, второй муж Хильды, закупщик компании «Дебенемс», ценил ее карьеру не менее своей, и потому не возражал против субботних посещений жены мастерской Мотли.
После войны Хильда, которой к тому времени минуло тридцать, осталась вдовой, и ей пришлось смириться с мыслью, что возможность создать любящую семью вроде той, в которой выросла она сама, похоронена в бельгийской земле, там же, где похоронили ее мужа. Хильда радовалась хотя бы тому, что ее профессия в отличие от других вряд ли заинтересует вернувшихся с войны мужчин, и с удовольствием предалась работе в студии сестер Мотли. Позднее, когда ее дружба с Джоном стала перерастать в нечто большее, она со страхом ждала, что ей в конце концов придется сделать выбор — семья или профессия. Но Хильда недооценила Джона: он был добр и умен и легко догадался, что, если поставит ее перед подобным выбором, она за него замуж не выйдет.
Их супружество оказалось удачным, и оба они ценили проводимые вместе часы. В субботу вечером Джон и Хильда обычно отправлялись развлечься, и ей всегда было известно, куда стоит пойти, — театры и кинотеатры Уэст-Энда она знала так же хорошо, как иные знают своих близких друзей. Сестры Мотли поощряли эти ее походы, поскольку хотели, чтобы Хильда была в курсе всех новинок переменчивой моды на сцене. И это стремление — включать других людей в круг своих интересов — особенно нравилось Хильде в ее хозяйках. Несмотря на приобретенную в последние годы известность, сестры Мотли прислушивались к ней с тем же вниманием, с каким когда-то учились у Хильды искусству шитья. С каждым днем бизнес, разрастаясь, становился все хаотичнее, и порой Хильду, с ее склонностью к порядку, эта хаотичность доводила до безумия, но зато у нее появилась большая семья, какой никогда прежде не было, да и работницы, слава Богу, оказались все как на подбор. Хильда честно признавалась, что раньше ее ужасала одна только мысль о том, чтобы взять на работу бывших заключенных, но она оказалась не права. И теперь ее главной заботой было удержать Марджори: с одной стороны, помочь ей не сбиться с пути, а с другой — вовлечь в работу настолько, чтобы ее не увели другие ателье мод, в которых настоящий талант умели распознавать с первого взгляда.
Когда Хильда свернула на Мартинс-лейн, на землю уже ложились первые снежинки — надвигался новый снегопад. Она пошарила в сумке, чтобы достать связку ключей, как вдруг с удивлением заметила, что чугунные ворота, ведшие с улицы к служебному входу, не заперты. Наверное, сестры пришли сегодня пораньше, подумала Хильда. Но нетронутый снег на булыжной дорожке свидетельствовал о том, что утром в помещение никто не проходил. Не могла же Марджори работать всю ночь? Возможно, она, уходя, просто забыла запереть ворота, и если так оно и есть, в понедельник надо ей тихонько сказать об этом.
